|
|
Часть четвертая Один политический фарс
Для Валеева политическая тема, наоборот, возникала достаточно органично. Еще в предперестроечные годы, когда режим пытался андроповскими репрессиями и черненковскими «заморозками» сохранить все как было, Диас Валеев окончательно сложился в восприятии современников как видный общественный деятель. Он помогал неправедно осужденным, обращавшимся в письмах к известному писателю за помощью. Благодаря ходатайствам в высшие инстанции, статьям в местных газетах и центральных журналах были освобождены из-под стражи несколько невинно пострадавших людей. Такая правозащитная деятельность имела резонанс: бывали случаи, когда задержанных в милиции прекращали избивать, стоило тем закричать, что они обратятся за защитой к писателю Валееву. Само собой, не все представители правоохранительных органов были за это ему благодарны. Особенно громко, на всю страну прозвучала история защиты Диасом Валеевым бедного возчика с Колхозного рынка, который соорудил на пустыре свинарник и откармливал скот базарными отходами, а деньги от реализации мяса перечислял в казанский Дом ребенка, ивановскую школу-интернат или в Фонд мира. Вместо благодарности «новому Деточкину» пытались шить уголовные дела по факту спекуляции, незаконному предпринимательству или, на худой конец, использованию казенной лошади в личных целях. В московском журнале «Смена» в течение ряда лет вышло шесть больших статей Диаса Валеева о казанском бессребреннике Асхате Галимзянове, который сам с семьей живет в трущобах, в бедности, но все заработанные в свободное время средства отдает детям. Он стал героем валеевского трактата «Третий человек, или Небожитель», как пример мега-человека, который живет не сиюминутной выгодой, не классово-клановыми интересами, но высшими ценностями, как он их понимает. Усилия Валеева не прошли бесследно: Горсовет, а позже и Совет министров республики приняли по Галимзянову отдельные решения, возчика-мецената оставили в покое. А в дальнейшем даже дали ему двухкомнатную квартиру, представили к ордену. Сейчас Асхат Галимзянович – известный благотворитель, уважаемый в республике предприниматель, который каждый год раздает микроавтобусы, бытовую технику и одежду для социальных приютов. Помнится, Диас Назихович водил меня в те годы знакомиться с этим чудиком, эдаким Дон Кихотом базарных задворок, привыкшего прикрываться маской юродивого, чтобы я написал о нем очерк. Но у меня так ничего и не вышло. Не моя тема. Да и не разглядел я в Асхате Галимзяновиче, как ни старался, того человека будущего, которого увидел в нем Диас Валеев. Общественная деятельность писателя в советское время была делом распространенным, хотя, конечно, далеко не все «инженеры человеческих душ» добровольно брали на себя бремя ответственности за судьбы конкретных «маленьких» людей. Для Валеева это было настолько естественно, внутренне органично, что и вопроса не возникало, зачем ему все это нужно. На площади Свободы, где в годы перестройки собирались стихийные митинги, ему охотно давали слово. Его даже выдвинули кандидатом в народные депутаты Верховного Совета СССР, как только в стране объявили первые свободные (увы, они же и последние) демократические выборы. Я слышал его речи на площади Свободы и радовался за него, хотя, честно говоря, не верил ни минуты, что Диас Назихович сможет победить. Основным его соперником выступал ректор Казанского университета Александр Коновалов, а при КГУ была своя типография, административный ресурс и тогда играл решающую роль. Но Валеев и не проиграл – не хватило, помнится, всего нескольких процентов голосов. Да и как мог победить на выборах писатель, предложивший сопернику-ученому добровольно отказаться баллотироваться в пользу представителя рабочего класса? В том недальновидном предложении сказались не только коммунистические взгляды Валеева, но и его тайное нежелание становиться политиком. Мне кажется, Диас Назихович сам был не готов круто изменить свою судьбу. Привычка к внутреннему затворничеству, добровольному подполью, страсть писательства и религиозного проповедничества, о которой тогда еще никто не догадывался, взяли верх. История возникновения замысла «Карликового буйвола» по-своему интересна и знаменательна. В апреле 1992 года Диасу Валееву позвонил из Санкт-Петербурга все тот же Натан Басин. Не нашедший себе применения в Казани, не дождавшийся приглашений ни из одного театра провинции (среди чиновников и сейчас действует круговая порука: принято созваниваться и узнавать на прежнем месте работы о профессиональных и человеческих качествах, а также лояльности работника к руководству) к тому времени он все же стал режиссером. И ни в каком-нибудь варьете, а в Академическом театре имени А.С. Пушкина, на некогда главной сцене страны. Для дебюта в Александринке Натан Израилевич искал что-нибудь незатасканное, современное, злободневное. Диас Назихович отнекивался, мол, завязал с театром, не хочется ворошить былое, да и занят своим религиозно-философским трудом… Но вдруг неожиданно, прямо во время разговора, его посетил замысел – невероятный и скандальный настолько, что Валеев не рискнул даже намекнуть собеседнику, о чем будет пьеса. А поспешил свернуть разговор и сразу сел за рабочий стол. Для наброска сюжета хватило одной тетрадной странички… Когда пьеса была готова, Диасу Валееву попалась на глаза публикация его украинского знакомого поэта Бориса Олейника, который в «Князе тьмы» рассказал о своей последней встрече с Михаилом Горбачевым: «Кто-то тронул меня за плечо. Один из работников аппарата показал глазами в сторону: мол, зовет. Я слишком длительное время не видел президента вблизи. Потому первое, что меня поразило, это еле уловимое внешне, но внутренне явственно ощутимое изменение во всем облике. Всегда подтянутая, пружинистая фактура обмякла. Несмотря на явные усилия держать голову, как всегда откинутой – взглядом вдаль, – плечи заметно ссутулились. – Присядь, – сказал он с рукопожатием (рука была, как всегда горячая, но какая-то нетвердая). – Что, Борис, выживем? Последняя фраза пробивалась в сознание не сразу, поскольку мое внимание загипнотизировали совершенно новые, чужие черты, появившиеся в его лице. Оно как-то неестественно вытянулось… изменило очертания, и я открыл в нем что-то ассирийское… что ли? Очнувшись от поразившего меня открытия, я ответил: – Выживем-то выживем, но… Он как-то странно заерзал, начал перебирать бумаги. Это была моя последняя встреча с ним. На другой день он подписал свое отречение и самовольно распустил партию, т.е. волей-неволей, но ликвидировал существующий строй…» Когда Олейник прочел «Карликового буйвола», он позвонил Валееву из Киева: – Диас Назихович, откуда вы узнали, что это не он? – Не знаю, не знаю! А вы убедились, что это не он?! – Мне показалось, что да – не он! Мне показалось, но точно – не знаю… Но я почувствовал, что он помечен! Понимаете, помечен! Еще в бытность Горбачева генсеком ЦК КПСС, а потом первым и последним президентом СССР в народе его звали «Мишка Меченый» – за родинку на голове. Находились «знатоки», которые всерьез брались доказывать, будто рисунок горбачевской родинки является тайным знаком сатаны. Сейчас трудно представить, чтобы про Путина могли публично, на всю страну, вымолвить то, что говорили про Горбачева. И он был вынужден мириться, поскольку сам призывал к гласности. Ельцин вообще провозгласил свободу слова, поэтому о нем и его окружении на ТВ крутили популярный сериал Шендеровича и Пичула «Куклы» (Путин это издевательство над властью сразу прикрыл). Впрочем, если быть исторически точным, впервые тема кукол и кукловодов прозвучала в трагифарсе-триллере Диаса Валеева «Карликовый буйвол». Поддавшись давнему желанию написать продолжение известной народной сказки «По щучьему велению», признаться и я царскую дочь Несмеяну, извлечившуюся от слез и ставшую женой царя Емели, назвал Райкой. А пьесу поначалу озаглавил «Райком» – очень уж затягивали самые разные смыслы этого старинного слова. Это вам и театральная галерка, где обычно размещалась простая бедная публика, и производное от него обозначение «полувысшего света». Это и скомороший ящик, что-то вроде камеры Обскура, где через простейшую оптику показывали ярмарочным зевакам просвечивающие картинки заморских стран и невиданных зверей. Отсюда райком стали называть и некий жанр театральных скомороших представлений, иначе именуемый раешником. Это и уменьшительное, даже скорее вывернутое антонимически значение библейского Рая. Наконец, это один из вариантов произношения женского имени Раиса. В 1987 году, когда писалась пьеса (в последующих редакциях переименованная в раешник-рэп «Как уху Емеля ел»), этим именем в Советском Союзе звали только одну женщину – первая леди страны Раиса Максимовна Горбачева, очаровавшая весь мир своей улыбкой, одеяниями и обаянием, вызывала ярое недовольство и даже озлобление в народе. Я сделал Райку женой Емели, который уже на следующий день после свадьбы понял, в какой «раёк», в какой гадюшник он попал – и в результате решил отдать всю власть и все земли народу… В свои неполные тридцать лет я наивно верил, что Горбачев именно такой Емеля-дурак, потому что разрешил народу создавать кооперативы, провозгласив «разрешено все, что законом не запрещено». Увы, и теперь, в неполные пятьдесят, я продолжаю подозревать, что те недолгие три-четыре года в истории нашей страны были единственным временем экономической и творческой свободы, превзошедшим даже ленинский «нэп». На пути разрешения коммерческой инициативы для самых низов, а не только для кучки приближенных к власти лиц, возможно, ждал бы нас тот экономический успех, которого теперь достигли Китай, Индия, Иран? К сожалению, Ельцин развалил страну и постепенно свернул горбачевские свободы в сфере частной инициативы, позволив в ходе приватизации (ее в народе сразу прозвали «прихватизацией») присвоить несметные природные богатства, гигантские производственные мощности, стратегические отрасли промышленности нескольким комсомольско-криминальным кланам. Произошло то, что в своей книге и документальном фильме выпускник геологического факультета Казанского университета, народный депутат и известный режиссер Станислав Говорухин назвал «Великой криминальной революцией». Валееву и Олейнику уже через три месяца после отречения Горбачева от власти приходит в голову сюжет о его подмене в Форосе двойником. Тогда получалось, после путча правил страной, фактически усиленно ее разваливая, не Михаил Сергеевич, а самозванец, посаженный на трон спецслужбами? Во всяком случае, миф о том, что Горбачева подменили, тоже в те годы имел хождение. Как и позже, слухи о двойнике Ельцина, которые сам Валеев считал вполне достоверными. Так что нет ничего удивительного в том, что два писателя писали об одном и том же. В последней своей пьесе Валеев отказывается от характерной для себя манеры наделять своих героев собственными философскими монологами и заставлять их дискутировать на социально-значимые темы, а позволяет им действовать в необычных, даже невероятных предлагаемых обстоятельствах. Начинается, казалось бы, с анекдота: однажды в дом в обычную семью входит… бывший генеральный секретарь Леонид Сергеевич Ворвачев. Вокруг уже давно другая страна, в президентах забулдыга Борисыч, а бывший генсек порывается добраться до Москвы и вернуть себе хотя бы домашние тапочки, жену и соответствующее отставному президенту положение, которым теперь пользуется двойник. Эту сцену и всю пьесу в целом Диас Валеев предваряет ироничной ссылкой: «Мнения и высказывания персонажей могут не совпадать с мнением автора, о чем последний глубоко скорбит, поскольку является благонамеренным и законопослушным гражданином исчезнувшего, но подразумеваемого Отечества. Автор также не отвечает за любые параллели и ассоциации с какими-либо реальными лицами современной ему истории, если таковые случайно возникнут в воображении почтенной публики. Пустое зубоскальство – единственная скромная цель автора». Во второй картине данная цель достигается тем, что драматург заставляет сыщика регионального управления безопасности Аглямутдинова допрашивать пойманную муху «с пристрастием». Диас Валеев с нескрываемым удовольствием описывает этот допрос, очевидно, вспоминая давние беседы на «Черном озере». На крики прибегает начальник Запупейкин и сообщает, что у них наконец-то появилось настоящее дело: им поручили достать из-под земли сбежавшего из подземного бункера Ворвачева и доставить в центр живым или мертвым (последнее предпочтительнее). Мы уже писали о давнем отношении Валеева к КГБ, который при Ельцине переименовали в Федеральную службу безопасности, ликвидировав в нем печально известный «пятый отдел» по борьбе с инакомыслием. В своем «Чужом» автор представил основания подозревать эту вечно изменяющуюся по названию (ВЧК-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ-ФСБ), но не меняющуюся по своей карательной сути организацию в том, что именно она устанавливала в его доме «прослушки», тайно делала обыски и перлюстрации. Игра с огнем для Диаса Валеева, кажется, всегда была удовольствием. Во всяком случае, оно читается в машинописном заявлении «К сотруднику некой организации», которую он в 80-е годы держал в своем письменном столе, а после подшил в третий том своего домашнего архива. Там автор благодарит незваных визитеров за внимание и за тот порядок, в какой они обычно при тайных обысках приводят его разбросанные по столу бумаги. Герою нашего повествования однажды стало известно, что на него в КГБ собрали уже несколько томов донесений и документов, поэтому он до сих пор не оставляет надежды заглянуть в них когда-нибудь одним глазком. Прежде всего, чтобы узнать правду о своем испанском происхождении, которую родители унесли в могилу. Однако на «Черном озере» ему упорно отвечают, что никаких томов они не собирали. В третьей сцене Мария соблазняет выспавшегося гостя, заодно звонит своему любовнику… Аглямутдинову, чтобы доложить, дескать, поймала для него чудную птичку. Заметим, в этой хулиганской пьесе не только много говорят о сексе, но и занимаются им (разумеется, в соседней комнате). В этом можно увидеть дань раскрепощенному постперестроечному времени, но усматривается тут и сознательная жанровая установка. Фарс вообще штука грубая, шутки ниже пояса для него всегда были характерны, а тут еще есть повод позубоскалить над государями на полную катушку! Почему бы срывание шутовских масок с личности, некогда облеченной высшей властью, не довести до снимания с него штанов? Здесь очень трудно балансировать на грани фола, однако фарс позволяет просто игнорировать эту грань, чем Диас Валеев в своих «зубоскальских целях» и занялся с явным удовольствием. Далее автор переносит нас в «ведомство субпланетарного сыска», где генерал Квакин (не он ли злодействовал в гайдаровском «Тимуре и его команде»?) и его помощник Горемыкин обсуждают, что делать с расползающимися по миру Ворвачевыми. Тот, что живет в столице на правах отставного президента, слишком много себе позволяет – выступает с лекциями за границей, комментирует происходящее в стране. Пора его укоротить. Другой сбежал из тайного подземелья в Поволжье. Из дальнейшей беседы субпланетарных сыскарей мы узнаем, что Ворвачевых не двое, а целых… семеро! И кто из них настоящий, выяснить уже не представляется возможным, поскольку занимавшегося их перемещением сотрудника ликвидировали. Тема двойничества доводится до абсурда: «К в а к и н (подходит к зеркалу, поглаживает свое лицо). А как ты думаешь, мы с тобой реальные люди? Или нас тоже когда-то кто-то давно подменил? Знаешь, я иногда думаю. Возможно, под видом людей планету уже давно захватили какие-то инопланетяне? А? Захватили же мы эту страну. И планету, возможно, кто-то захапал. Ты из какой планеты, Горемыкин? Из какого мира? Г о р е м ы к и н. Конечно, если мы постоянно кого-то меняем, то и нас, возможно, кто-то меняет. Я вот сегодня утром проснулся. Гляжу – рядом жена вроде лежит. Но смотрю и что-то не узнаю ее. Я даже хотел спросить, Самсон Самсонович, вы мне ее не заменили? К в а к и н. Нет. Вроде не давал такого распоряжения, Евсей. Может, только по ошибке? Но если ты недоволен женой, скажи, подай заявление…» Из постели – к иным мирам, чтобы снова опустить героев с небес на землю, – такой принцип построения взял за правило Диас Валеев при написании «Карликового буйвола». От картины к картине абсурд нарастает, возводится в степень… Во втором действии выясняется, что генерал столичной конторы субпланетарного сыска Квакин на самом деле работает на некого заморского покровителя – господина Титора. Тот приказал убрать всех Ворвачевых и положил трубку. А Квакин расплакался и признался Горемыкину, как сорок лет назад завербовал своего первого агента – первокурсника университета Ворвачева, надоумив его подпоить комсорга, разоблачить на собрании и занять его место. Так он двигал своего питомца от поста к посту, занимая и сам должности все выше и выше… Теории всемирного заговора и тайного планетарного правительства, как и сообщения об НЛО и пришельцах, в те годы тоже часто становились поводом для публикаций в прессе и передач на телеканалах. И как нельзя лучше подходили к задумке позубоскалить над всем и вся. Впрочем, сам Диас Валеев и сегодня считает, что в развале СССР повинны секретные мировые спецслужбы, а точнее, те, кто за ними стоит. |