Мухамет Магдеев

ВЫСВЕЧИВАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ДУШИ

      Открывая всякий раз рукопись или книгу Диаса Валеева, признаюсь, я пребываю в настроении напряженного ожидания. Я знаю, что она уведет меня в мир нелегких размышлений, сложных мировоззренческих проблем и неотступно — до последней страницы — будет пытать мою душу, не раз заставляя задуматься о себе: Кто я? Зачем я?
      Причиной тому предыдущие книги писателя, а, кроме того, и прочитанное мной совсем недавно послесловие к сборнику драматурга начала века Г.Кулахметова "Разрушенный мол". Его автор, Д.Валеев, спустя семьдесят с лишним лет совершенно по-новому, в неожиданном ракурсе осветил творчество Гафура Кулахметова: он охарактеризовал его на фоне всемирной истории, с высоты достижений мировой философской мысли.
      И вот новая работа Диаса Валеева, столь кратко названная автором — "Сад".
      Мне часто приходится читать рукописи своих коллег (правда, в основном — прозу). Я не знаю, давали ли наши классики свои рукописи кому-нибудь, кроме редактора? Мы тратим на чтение чужих рукописей чрезмерно много времени. Следовало бы, однако, не читать, а писать. И только писать. Ведь времени писателю отпущено совсем мало. Но порой — не жалеешь этого времени.
      Новая работа Валеева... Повторяю, и проза его, и драмы — вещи трудные. Причем, здесь все едино: читаешь повести "Красный конь", "Сад" — видишь все эти события на сцене, читаешь драмы "1887", "День Икс"— события разворачиваются как в добротной, масштабной прозе... Валеев создает самобытных, каких-то упрямых в своих устремлениях, трудных героев, так часто встречающихся в жизни, но редко — в нашей литературе. В "Красном коне" что-то напоминает нам шукшинскую "Охоту жить". Трудно сказать, что же тут шукшинского: то ли своеобразное столкновение молодой, необузданной силы с железной логикой прошедшего трудный жизненный путь старого человека, то ли нешаблонность мировосприятия этих героев. Ведь, читая повесть, то и дело видишь: где-то прав один, где-то — другой. Извечная борьба добра и зла — вот что определяет содержание этой повести.
      На волну именно такой борьбы настроена и вторая повесть, давшая название книге.
      "Сад" — это не только участок земли, где произрастают саженцы, где молодо, радостно, зелено, сад — это наша жизнь, наше бытие. Сад — это и старая Мигри, как воплощение вечности человеческой мысли, преемственности исторического опыта поколений. Прекрасен образ Магфура — воина, рабочего, влюбленного в жизнь, в вечную человеческую красоту. С первой и до последней страницы этой довольно объемистой повести мы слышим эхо войны, и внутренний голос нашего героя постоянно взывает к нам: "Люди! Не надо производить смертоносное оружие, выращивайте яблони! Сажайте яблоневые саженцы! Ведь природой мы созданы для того, чтобы украшать нашу землю..." Так военное прошлое перекликается с нашим сегодняшним днем. Что нас ожидает в будущем, если новую войну удастся предотвратить? Вырастим ли сад? Не грозит ли саду бездушное отношение технарей, не будут ли тоненькие яблони дрожать перед мощным ножом безжалостного бульдозера, трепетать перед ненасытным зевом содрогающе-крякающего ковша экскаватора? Писатель не дает нам конкретного ответа на эти вопросы-предположения, и, поэтому, совсем не случайно он прибегает к давно вроде бы отжившему в нашей литературе приему непосредственного обращения к читателю. Замечательно, кстати, в этой повести место, где автор встречается с героем своего же состоявшегося рассказа. Ведь повесть была выдумана! И вдруг автор потом находит героя повести, встречается, беседует с ним. Бывает и такое в литературе! Когда автор встретился со своим героем, он подумал "о библейских пророках. Есть евангелие от Матфея, Марка, Луки, Иоанна, почему бы не быть евангелию от Магфура?.."
      Нет, вовсе не отжила, оказывается, такая форма контакта с читателем: Диас Валеев, не навязывая своей мысли читателю, как автор, постоянно беседует с ним. Ну как, товарищ? Ведь, правда, что нам угрожает то-то и то-то... Ведь правда, что на смену наивному сентиментальному XIX веку пришел неожиданный атомно-ракетно- кибернетический XX век?
      Да, время на дворе непростое.
      И отсюда крайне напряженные стрессовые ситуации в творчестве Валеева. Впрочем, не только отсюда. Драматична сама ткань мировой жизни вообще.
      Ситуация была исключительно напряженной и в 1887 году, когда молодой Ульянов в трагедийной хронике "1887" совершил восхождение на вершину Правды истории. Я никогда не писал о драматургии, я слишком далек от этого жанра, но читал эту пьесу с трепетом. Ей присущ глубокий историзм. Драма написана, по всей вероятности, для русской или интернациональной сцены. Татарская сцена любит "пистолеты", крутые виражи и пируэты, — в этой драме их нет. Татарская сцена не любит монологов, режиссура вычеркивает тексты, если слов персонажа более четверти машинописной страницы. В пьесе же Д.Валеева монологи — на целые страницы и более! Что-то есть здесь от русской драматургии XVIII и XIX веков, что-то напоминает горьковские пьесы с философствованиями героев на сцене. Валеев любит писать крупными, мощными мазками. Благодаря этому мы еще глубже проникаем во внутренний мир молодых революционеров, в полную поистине трагических тупиков историю освободительного движения в России. Масштабно, крупно даны силы самодержавия — Гангардт и другие, впечатляет образ провокатора Бронского. Тем неординарнее предстают перед нами молодые подпольщики, тем драматичнее представляется нам избранный ими трудный путь борьбы. Гангардт — своеобразный тип описанной в русской классической литературе жандармской касты, он — сила, ибо действует от имени самодержавия. Но он и бессилен, потому что боится. Боится так же, как и предатель Бронский. Что же их пугает? Ведь позиции собственнического мира еще прочны, надежны. Но и Гангардт, и Бронский — не глупцы, они понимают, что освободиться от "химеры", называемой "революция", вряд ли удастся. Колеса истории не остановить.
      Поэты не умирают — такова идея, проходящая через трагедию Д.Валеева "День Икс".
      О подвиге Джалиля написано немало. Немало интересующихся жизнью и борьбой поэта в тылу врага, мало — знавших его еще до войны. Каждый раз, держа в руке написанное о Джалиле, невольно думаешь: ну-ка, брат, еще с какой стороны ты откроешь нам поэта, что еще добавишь к сказанному о нем? Такие мысли пришли ко мне и тогда, когда я начал читать трагедию Д.Валеева. Я вспомнил слова Льва Толстого: "В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникший в нашей душе, всегда такой: ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь? Если же это старый, уже знакомый писатель, то вопрос уже не в том, кто ты такой, а, ну-ка, что можешь ты сказать мне еще нового? С какой новой стороны теперь ты осветишь мне жизнь?"
      Действительно — с какой стороны осветит мне жизнь поэта Валеев? Убедился — поэта он показал совершенно по-своему. Ведь в самом деле, в нашей литературе много написано о борьбе поэта против нацизма, о его казни, меньше — о единстве его поэзии с личной судьбой. Валеев подошел к подвигу Джалиля именно с этой стороны. Джалиля родил татарский народ, поэтом сделала его страна, героем же он стал общечеловеческим. Он стал сыном Земли, как Прометей.
      Его образ, обновляясь в годах, подобно великим образам мировой истории и искусства, словно витает среди людей, просвечивая их души, доискиваясь до их сущности. Таким предстает передо мной образ поэта после прочтения драмы "День Икс". Интересным, странным, в какой-то мере ирреальным является в этой пьесе образ Вечной Дильбар, которая голосом Истории, голосом Земли-матери возвещает, что каждому родившемуся на земле она дает "голубую рубашку, чтобы война не могла убить его снова. Чтобы смерть была бессильна..."
      Читать Д.Валеева не так-то просто, такое чтение — труд. Но разве легко читаются Достоевский, Горький? Разве легко мы читаем Г.Белля, К.Абэ, Маркеса? Разве можно бегло читать Ю.Бондарева, Ф.Абрамова, В.Распутина?
      Впрочем, я начинаю спорить с неизвестным оппонентом. Причиной тому — повести и пьесы Валеева, которые уже несколько дней лежат у меня на столе, словно просвечивая мою душу фонарем Диогена и вопрошая:
      — Кто ты? Зачем ты?

Д.Валеев. "Сад",
Татарское книжное
Издательство, 1984