Анатолий Авдеев

ОТ ФАУСТА И ОТ МЕФИСТОФЕЛЯ

      Кажется, совсем недавно тогда еще молодой казанский писатель Диас Валеев решил испробовать свои силы в драматургии. И очень быстро выяснилось, что именно в ней он нашел свое призвание. Ныне Валеев — автор восьми пьес, о которых много пишут и говорят, часть из них вышла на всесоюзную сцену, имя автора для тысяч зрителей страны стало своеобразной гарантийной карточкой на глубоко содержательную основу и захватывающе интересную форму сценического воплощения. И вот теперь творчество драматурга получило еще одну очень высокую оценку: издательство "Советский писатель" выпустило в свет объемистый сборник его пьес "Диалоги". Скажем прямо, книги такого рода не часто появляются на полках книжных магазинов. Значит, тем весомее и ценнее издательское доверие к автору и уверенность в том, что его труд обязательно найдет путь и отклик в читательских сердцах.
      Но сборник важен и в другом отношении. Ведь и зритель, и критик большей частью судят о творчестве драматурга после просмотра одной из его пьес в театре, забывая о других, виденных уже давно и внешне не имеющих прямых связей с премьерным спектаклем. В подобном же сборнике очень интересно прослеживаются общие драматургические концепции автора, направленность его творческих поисков и его творческое кредо.
      Что же ищет и что находит Диас Валеев?
      Прежде всего, сложную по своей структуре ситуацию, в которой нет трафаретных ответов на неоднозначные вопросы. И сильную личность в этой ситуации, сильную потому, что приходится ей или поставить свою совесть над сложившимися обстоятельствами, или переступить через нее ради этих обстоятельств. И то, и другое нелегко, требует мучительных раздумий и горестных утрат. Именно так развивается действие в одной из ранних пьес Валеева "Охота к умножению". Ее герой следователь прокуратуры Азгар Арсланов поставлен перед дилеммой: пожертвовать спокойной жизнью ради истины или совершить насилие над своей совестью. Его антагонисты — отец, брат, жена. Плата за истину — разрушение собственной семьи. В этих условиях человек должен сделать свой нравственный выбор.
      Отсюда тянется связующая нить к другим пьесам Валеева, где авторская позиция получает, однако, более устойчивый, более масштабный фундамент. "Охота к умножению" в значительной степени построена на детективе, действие здесь, в сущности, не выходит за семейные рамки. А вот в "Дарю тебе жизнь" и "Диалогах" нравственный выбор героев, оставаясь главным содержанием пьес, переносится в сферу производственных интересов, приобретает не только гражданственную, но и социальную значимость. Неизмеримо расширяется в них авторский диапазон, авторский взгляд на человека как на существо общественное, обязанное видеть не столько себя в деле, сколько дело в себе. Саттаров в "Дарю тебе жизнь" и Громких в "Диалогах" именно таковы. Для них высший критерий — государственный интерес, норма поведения — действие без страха и упрека во имя общественного блага.
      В поисках вдохновляющих примеров служения народу приходит Д.Валеев к образам студентов Казанского университета в трагедийной хронике "1887" и Джалиля в "Дне Икс". И здесь мы сталкиваемся с контрастирующими тональностями, возникающими, пожалуй, оттого, что в Валееве то попеременно, то совместно живут драматург-реалист и драматург-романтик. Реализм его — в исторически точных формулировках смысла и значимости деятельности революционеров. Романтика — в ореоле высшей одухотворенности, поднимающей героев над враждебной им средой. Как правило, романтически приподняты контрасты и конфликты света и мрака. В трагедийной хронике в самой сердцевине революционного протеста казанских студентов поистине роковое стечение обстоятельств, жертвой которых становится мятущийся, неуравновешенный, но честный и искренний Шелонов. Враги у Валеева — всегда сильны, они идут в борьбу против добра, вобрав в себя все то зло, что накопилось в рабовладельческом Риме, в мрачных застенках средневековья и в глубине еще более ранних эпох. Непреклонен в своей ненависти жандармский полковник Гангардт в "1887". Еще более ощутимо абсолютное зло в "Дне Икс". Здесь олицетворение его — не только безымянный палач с его таким же кровожадным отпрыском, но и названные поименно нацисты: Розенберг, Ольцша, Рунге. У эсэсовца Хелле, например, ненависть оказывается сильнее смерти, когда он, попав в руки подпольщиков, жизнью своей готов заплатить за их тайну. Этот эпизод — один из бесчисленных нюансов, на которые так щедр Д.Валеев в своих пьесах, когда он хочет показать, насколько трудна борьба света и мрака, любви и ненависти, добра и зла, жизни и смерти.
      Автор словно хочет сказать в своем творчестве: есть общечеловеческие категории, именно на них всегда опиралась литература в своих высших шекспировских, гетевских и пушкинских проявлениях. Невольно возникает мысль: где-то, в чем-то Громких и Саттаров идут от гетевского Фауста, сознавая, что "лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой". Ну, а Розенберг и иже с ним? — а они от Мефистофеля с его абсолютной антигуманностью.
      Но это — от Валеева-романтика. А Валеев-реалист погружает своих героев в конкретную социальную и историческую среду, именно поэтому их действие оказывается наполненным жизненно достоверным содержанием. Автор глубоко гражданствен, слово его достигает публицистического пафоса. Так в большинстве его пьес — и в "1887", и в "Дне Икс", и в "Диалогах", и в "Дарю тебе жизнь", и в "Охоте к умножению".
      Но иногда тяготение к некоей сценической абстракции приводит автора к фигурам-схемам, к образам-понятиям, к вариациям на литературные темы. Такова, на мой взгляд, пьеса "Пророк и черт". Здесь все условно — и среда, и люди, ограниченные рамками двора, населенного добрыми, смешными или злыми чудаками, могущими с таким же успехом жить в любом другом времени и пространстве. "Пророк" мог бы вполне быть и героем какой-нибудь средневековой притчи, и персонажем из сказки "Тысячи и одной ночи". Автору и здесь нельзя отказать в умении крепко завязывать драматургический узел, создавать юмористическую или печальную ситуацию, словом, профессионализм — всегда профессионализм. Но иллюзорную, ирреальную, фантасмагорическую жизнь не так просто принять, поверить в нее — тоже трудно.
      В целом с героями Диаса Валеева весьма интересно и поучительно встретиться и на сцене, и в книге. Они — отражение нашего "я".
     

"Советская Татария",
20.11.1983