ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1986

24 января 1986 года

      Из протокола обсуждения пьесы «Ищу человека» в Казанском Большом русском драматическом театре имени В.И.Качалова:
      Л.Маклакова: «О таком сложном произведении трудно судить однозначно. Валеев — драматург усложненный, материал его всегда непрост, философичен, сгущен. Новая его пьеса показалась мне мрачноватой. Философия ее пессимистична, несмотря на кажущийся оптимизм главного выразителя идеи произведения — Ивана Ивановича Иванова. В суждениях персонажа есть что-то от идеалистических теорий, от модернизированной идеи Христа. Здесь мне видится некая установка на провокацию читателя или зрителя. Но не лучше ли было бы выразить свое авторское отношение яснее? Главное впечатление — чувство безысходности. В пьесе почти нет положительного заряда. Между тем время требует именно активной гражданской позиции».
      Д.Туманов: «Иван Иванович Иванов проповедует философию, так сказать, человека будущего. Но, проповедуя добро, он сам, по существу, остается совершенно безучастным и к добру, и ко злу. Я имею в виду сцену, когда к нему в вагончик вваливаются три парня. Пророк, как видим, даже включается в игру бандитов, чтобы продолжать свои проповеди. Я категорически против постановки этой пьесы».
      Е.Калашникова: «В пьесе обнаруживаются две линии — молодежная и производственная. Они даны параллельно, но вне взаимодействия. Правда, автор пытается объединить их через образ философа, однако делает это неубедительно. В пьесе чрезвычайно много негативного и очень мало позитива, хотя мы живем в такое время, которое взывает к нашей активной деятельности. Задача искусства — вывести, показать человека героического склада крупным планом. В пьесе есть вроде бы положительная героиня — Дания Ахмадуллина. Она все видит, все знает, все понимает. Но она ничего не делает толком. И даже сама сознается Колчанову в своем бессилии помочь ему. Как все это расценить? Есть и другой женский образ. Эта девушка мается, «ищет истину», занимается духовным стриптизом. Я имею в виду Гульнару. Между тем ей бы делом заняться, ей бы — лопату в руки!»
      В.Кудрявцев: «Мне эта молодая героиня неприятна. Умом я понимаю, эта девушка неплохой, должно быть, человек, ищущий смысл жизни. Но все в ней изломано. Пьеса, по-моему, получилась с каким-то странным уклоном: все люди в ней или с некоторым изъяном, или просто откровенные подлецы. Во главе крупного производства стоит Жиганов, которого трудно представить как личность масштабную, как крупного руководителя. Проблема отцов и детей лишь намечена в пьесе, но абсолютно не развита. Серьезнейшая тема провисает в воздухе».
      П.Маслов: «А я голосую за включение пьесы Диаса Валеева в репертуар театра. Налицо колоритные образы и характеры. Есть, правда, некоторые длинноты. Но в целом перед нами — умная, философская пьеса. Я — за нее».
      Е.Кара-гяур: «Да, проблемы автор обозначает очень серьезные. Другое дело, как он их решает. К чему пришло наше общество за семьдесят лет Советской власти? По пьесе получается: кругом в жизни лишь подлецы и подонки. Кто же им противостоит? И противостоит ли? Мы видим любителя-философа, этакого современного Диогена в бочке, который лишь резонерствует о будущем, не вторгаясь, однако, в действительность. Я резко отрицательно отношусь к пьесе по высказанным причинам».
      В.Кудрявцев: «Действительно, так все мрачно и безнадежно, что становится страшно. Кроме того, есть моменты, в которые трудно поверить, если исходить из жизненной правды. Возьмем образ врача Колчанова. Не верю, что человек за год до пенсии пойдет на абсолютно провальный, рискованный поступок, который, как он знает об этом, поломает ему всю оставшуюся жизнь, причем загодя не веря в победу и чувствуя, что никто его не поддержит. Это — утопический образ».
      Л.Маклакова: «А я верю в такую ситуацию. Человек может во имя правого дела пойти наперекор себе. Другое дело, в пьесе действительно многое, и этот мотив в том числе, решено неубедительно».
      Е.Кузнецова: «Пьеса «Ищу человека» Валеева кажется мне несовременной. Да-да, именно несовременной. Я вижу здесь фальсификацию современных ситуаций, даже спекуляцию на злобу дня. Судите сами: Ахматуллина не первый год работает и живет среди высокопоставленных негодяев, но почему же она лишь теперь поднимает против них свой голос? Люди здесь занимаются, по существу, мышиной возней. Ничего не делается ими всерьез, крупно. А ведь именно это качество — действенность поступка — должно являться основным нравственным потенциалом современника».
      В.Проскуряков: «А для меня совершенно неясен посыл пьесы: кому она адресована? Драма не содержит ни нового угла зрения, ни нового героя. В пьесе нет трансформации героев — их характеров, поступков. Впечатление такое, что все здесь «псевдо»: псевдособытия, псевдоперсонажи. И среди них — проповедник-философ с многозначительным собирательным именем, носитель, по мнению автора, некоей «истины». Но какой? Неубедительно, конъюнктурно».
      Д.Валеев: «Тотальному разгрому пьесу подвергают в основном молодые актрисы и актеры, большинство которых я, в течение многих лет связанный с вашим театром, не знаю, простите, даже в лицо. Вероятно, это артисты, практически не занятые в репертуаре. Я благодарю их за активное участие в обсуждении, но мне бы хотелось услышать также и мнения членов художественного совета».
      Е. Кузин, директор театра: «Здесь присутствуют члены худсовета».
      Е.Кара-гяур: «А не члены худсовета для вас, значит, люди второго сорта?! Их мнения не имеют веса и значения? Я возмущен такой постановкой вопроса».
      Д.Туманов: «В пьесе обнаруживается, по-моему, страшная вещь: благами Советской власти, получается, могут пользоваться у нас только подлецы. Те люди, что стоят, по автору, у руководящего кормила. А все остальные зависят от них, грубо попираются ими. И выхода из этого положения автор не дает. Перед нами, я считаю, попытка сфальсифицировать нашу действительность. Автор нацелен на то, чтобы всемерно опорочить, очернить ее!».
      Д.Валеев: «Я ожидал от вас и таких мнений, и даже такой реакции. Ожидал выхода на политические обвинения. Поэтому нисколько не удивлен. К этой моей пьесе, как и к спектаклю «День Икс», имеется предвзятое отношение со стороны литературных и властьпредержащих кругов. Но пьеса имеет и иные, чем ваша, оценки. Недавно ее хорошо оценили московские критики. Кстати, «Ищу человека» попала в ваш театр — не знаю, известно ли вам это, не из моих рук, а из рук секретаря Татарского обкома КПСС по идеологии Беляева, преследующего неизвестные мне цели. В моей практике такой вариант отношений с театром наблюдается впервые. И чувствуется, к обсуждению вы все готовились заранее и серьезно. Руководством театра проведена большая подготовительная работа. Вы высказали свои суждения, версии, включившись, таким образом, в ту сатанинскую игру, которая идет в республике против меня. Что ж, полное ваше право. Вы идете своей дорогой. Я — своей. Все началось со спектакля «День Икс», а сегодня — новый виток борьбы. Все было организовано, срежиссировано и исполнено на театрально-профессиональном уровне. Думаю, продолжать обсуждение незачем. Позвольте поблагодарить вас».
      П.Бетев: «Но простите, все это странно и оскорбительно слушать! Никакой предвзятости к вам не было и нет в нашем театре. Вы — наш автор!»
      Е.Кара-гяур: «Я впервые слышу, что пьеса была рекомендована нам обкомом партии. Я лично прочитал ее и высказал честно и открыто свое мнение вне зависимости от того, рекомендована пьеса кем-то или не рекомендована. И таково же, я думаю, отношение других. Мы совершенно свободны в своих мнениях!»
      Д.Валеев: «У меня абсолютно нет никаких претензий к вам. Я спокойно воспринимаю сегодняшний спектакль, разыгранный вами и с блеском поставленный обкомом КПСС».
      Е.Кузин: «Я должен внести некоторые пояснения. Обком не рекомендовал нам эту пьесу в репертуар, то есть не давал каких-то категорических распоряжений. Но действительно, секретарь обкома Беляев просил как можно более внимательно отнестись к новому произведению Диаса Валеева и обсудить его в коллективе. Как видите, мы отнеслись к этому делу достаточно ответственно. Автор сам присутствует на обсуждении, слышит весь спектр откровенных мнений о своей вещи. Все делается предельно открыто, демократично, в духе гласности».
      Л.Маклакова: «Вы, Диас Назихович, столь странно и резко повернули разговор, что, знай об этом заранее, я не стала бы так доверительно высказывать вам свои впечатления, в которых вы, оказывается, видите одну лишь преднамеренность».
      Е.Кузнецова: «А я считаю просто оскорбительным вот так с маху заподозрить и обвинить всех в неискренности, в отсутствии своего мнения. Какое право вы имеете отказывать нам в возможности объективно и открыто высказывать свои суждения?»
      Е.Кузин: «Давайте приглушим страсти. Я благодарю всех высказавшихся. Разговор был откровенным, и мы все с удовольствием выслушали критику, которая, несомненно, как всякая объективная заслуженная критика, будет полезна автору. Если понадобится и если автор будет настаивать, художественный совет может отдельно обосновать свое мнение о пьесе «Ищу человека». Но должен сказать: многие члены совета присутствовали на обсуждении. Те, кто хотел, высказали свою точку зрения на пьесу Валеева».

27 января 1986 года

      Почти каждый день приходится вызывать «скорую помощь». Хожу сам на приемы к врачу. Рукопись «Третьего человека, или Небожителя», над которой работаю последние годы, лежит на письменном столе без движения.
      Похоже, мы покусились на чьи-то «монопольные интересы», и стража занялась нами. Ставя свой спектакль о Джалиле в Русском театре, мы, конечно, знали, что в соседнем театре — Татарском академическом имени Г.Камала — идет спектакль режиссера Марселя Салимжанова «У совести вариантов нет» по пьесе председателя Союза писателей Татарии, члена Президиума Верховного Совета ТАССР драматурга Миннуллина, тоже о Джалиле. Но родился в городе еще один спектакль о трагической судьбе поэта — слава Богу! Такая ли уж это важная причина для расстройства ответственных лиц? Такое ли уж глубокое основание для полной «перестройки» всех органов культуры республики на борьбу с нами и нашим театральным детищем? Борьбу «до победного конца»?
      Но все чаще приходит мысль: это не просто частный конфликт, а акт политической борьбы. Что-то происходит не только с нами. Что-то происходит в стране. И исход происходящего непредсказуем.
      Оказалось, я и мои оппоненты отстаиваем абсолютно разные принципы. Мы обитаем в абсолютно разных мирах, разных системах жизни,
      Я пришел к своим убеждениям не под давлением извне, а путем сложной внутренней духовной эволюции, перед этим пройдя через все искусы, заглянув и в бездны нигилизма. Мне 48, и так случилось, что где-то к 37-ми я понял одно: у мира, у человека нет иного выбора, спасение лежит только на универсалистско-социалистических путях развития. Все остальное — тупик, кровь, распад, вырождение, смерть. Сам инстинкт выживания, в конце концов, толкнет нас всех — я имею в виду весь мир — к единственному пути спасения. И вот на крохотном бытовом пятачке жизни, являющемся твоим фронтовым окопом,— тяжелая, неравная борьба с весьма серьезным, сплоченным и, кажется, бесчисленным противником.
      Микрочеловек не уходит со сцены. У него мафиозный напор, тотальная агрессивность ко всему инакоживущему, чувство хозяина жизни. И так — всюду вокруг. А ты — изгой, ты — спецпоселенец, ты — эмигрант в этой жизни; кольцо торжествующего мафиозного, сатанинского, фашистского начала сжимает тебя, не дает жить, не дает даже дышать.
      Что-то страшное происходит с людьми, со страной. И возможно, это страшное — лишь предвестие какого-то безумия, которое готовится к приходу в жизнь.
      Поколебались ли в разреженном воздухе этой эпохи мои убеждения? Наверное, нет. Я знаю себе цену. Я прекрасно понимаю, кто я такой. Я понимаю, что мой единственный соперник в драматургии — отнюдь не какой-то коллега-драматург из Союза писателей. Подобных я вообще не принимаю. И я ничего не боюсь, ни на что не надеюсь. Ничего не жду. Нужна ли мне слава? Конечно, тот уровень известности, на котором я нахожусь, явно недостаточен, но, в конце концов, можно обойтись и без нее. Разве люди скажут обо мне больше, чем знаю о себе я сам? Нужны ли мне деньги? Да, их тоже ничтожно мало, хватает, по существу, на жизнь на уровне бедности, но за самостоятельность надо чем-то платить. Художники часто платят нищетой. И все-таки и в бесславье, и в безденежье есть какие-то высшие долги, которые понуждают еще жить и к чему-то стремиться: жизнь уже вышла на финишную прямую, и надо успеть до конца высказать себя. Кому это нужно? Кому я должен отдать этот долг, оставив в мире после себя свое «я»? Людям, Богу? И главная из мук: успею ли? Дадут ли успеть?

29 января 1986 года

      Поздняя ночь. Дина сидит в кресле, забравшись в него с ногами и прикрывшись старой шалью. Я с бокалом чая в руке полулежу рядом на широкой тахте.
      Горит лишь одна лампа в торшере. В комнате полумрак.
      — Устал. Не могу больше. Нет сил выслушивать все эти бесконечные бредни,— тихо говорю я.— «Поправь это, убери то»… Сколько можно? Мне сейчас сорок восемь, и вот уже тридцать лет, едва я начал писать, едва лишь принес первый рассказ в редакцию, я только и слышу нескончаемые советы и нотации идеологических надзирателей. Знаешь, если бы в их придирках был какой-то смысл! Если бы в них присутствовала хотя бы элементарная логика! Нет, сплошь один абсурд! И всю жизнь доказывай им, что белое — это белое, а черное — это черное. И всегда эта чиновная мразь почему-то наверху, а ты всякий раз где-то внизу! Всегда, сколько себя помню, ты, с их точки зрения,— какой-то антисоветчик, диссидент, на худой конец, весьма подозрительный отщепенец. Самое подлое и комичное — я разделяю социалистические идеи, они же их давно продали, продают их ежедневно и ежечасно, но антисоветчик все равно почему-то я, а не они! И если ты как-то еще жив, задыхаясь без воздуха в их логове, то исключительно, оказывается, из-за того, что они тебя терпят вроде бы из гуманизма. Гуманизм — их любимое слово. И они, видишь ли, всегда гуманисты, а ты всякий раз почему-то как камень на дороге. Всегда лежишь не так, как надо им. Только эти «вохровцы», оказывается, знают, как тебе надо лежать и каким боком поворачиваться в данную минуту к солнцу. И опять верх мерзости: сами они — никто и ничто. Не написали, естественно, ни строчки, не положили на холст ни единого мазка, не оставили на партитуре ни одного нотного знака, но зато лучше нас, вместе взятых, знают, как это делать! И имя этим конвоирам — легион! И именно у них в руках деньги, начальственные кабинеты, служебные печати, типографские станки! И конца этому нет. Ты обречен пребывать среди них, дышать их вонючим перегаром пожизненно! Ты делаешь дело. Но то, что ты делаешь, ими тут же замалчивается. Либо опутывается ложью, превратно истолковывается. Эти сатанисты только и умеют, что плести свои паучьи сети. Я устал от них! Понимаешь, устал!
      — Тише,— шепчет Дина.— Тише. Детей разбудишь.
      — Я никогда не выходил из борьбы с ними побежденным,— говорю я опять.— Но и толку от этих моих побед тоже не было никогда абсолютно никакого. Срубаешь одну голову, а вместо срубленной у чудовища новая голова. Ты заметила, сколько людей уже приняли участие в охоте на «День Икс» и «Ищу человека»? Сотни! И появятся еще сотни других. И защититься от ударов с их стороны невозможно. Эти вечные грызуны есть у любого народа. Они существуют в любые эпохи и времена. Я этот тип людей изучил досконально! До оскомины! Сегодня ты вроде победил их, а завтра опять вынужден сражаться с новой их генерацией, неизвестно откуда взявшейся. Они неуничтожимы, как мыши и крысы. Как клопы-кровососы. Не ты ищешь их. Они ищут тебя! И ты для них всегда мишень, поскольку ты — инороден, иносоставен. И по крови и, видно, по духу! И этот чуждый себе дух они моментально чуют своими чуткими носами. Понимаешь, эти люди на земле были всегда! И всегда они будут нас убивать. Их невозможно победить! Им нет числа!
      — Хочешь, я принесу тебе еще чаю?
      — Да.
      — С лимоном?
      — Обязательно! Именно с лимоном! А может быть, слушай, и я как-то не так поступаю? Может, и во мне есть что-то такое, что никак не вписывается в эту жизнь? Вот за всю жизнь я выпил только два стакана водки, да и то тридцать лет назад, в юности. Ведь это же ненормально, а? Если кому-то рассказать, скажут: он сумасшедший!
      — Конечно сумасшедший!
      — Вот видишь, я же говорю: я глубоко виноват в чем-то тоже. Есть люди, которые легко растворяются в любой среде. Это счастливцы! Моя же трагедия в том, что я в ни в чем и ни в ком не могу раствориться. И я просто устал от этого. Порой нет никакого желанья. Они думают, что я танк или бульдозер, пру напролом от избытка сил, а я часами пластом лежу на кровати без движения и без мыслей. Нет сил. После каждой стычки двое-трое суток на грани жизни и смерти.
      — Нет, ты должен выстоять. Ведь правда за тобой, и если ты уже начал борьбу, то надо идти до конца, что бы ни было,— шепчет Дина.— Если ты остановишься, свернешь со своего пути, то что-то в себе потеряешь. Может сломаться твоя вера в себя. А это, может быть, самое важное. Кто сильнее — ты или они? Вот что определяется, мне кажется. И если они сомнут тебя, ты не сможешь потом работать. И не сможешь писать. Тебе будет трудно создавать своего «Небожителя». Ты не сможешь его закончить. Потому что, если они победят тебя, это будешь уже не ты. Сколько я знаю тебя, ты всегда боролся. Не столько даже за себя, за свои пьесы, повести, но вообще. За справедливость, за какую-то правду, за обиженного и терпящего бедствие человека. В нашей жизни так не хватает честности, чистоты, воли к победе. Если тебя раздавят, исчезнет еще что-то из жизни. Ты должен победить их. Пусть об этой победе никто не узнает, это — неважно! Но ты должен, ты просто обязан победить их!
      Поздняя ночь. И огромный город-спрут, спящий за окном. И возбужденный шепот двух людей, растворяющийся в ночи. Два одиноких обреченных человека составляют тайный заговор — заговор победителей...
      Я листаю томик Велемира Хлебникова, а потом вслух читаю:

И с ужасом я понял…
Что я никем не видим,
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти…

3 февраля 1986 года

      Из письма директору Татарского книжного издательства Г.Шарафутдинову:
      «Мной получены внутренние рецензии А.Яхина и Р.Игламова на рукопись, состоящую из пьес «Дарю тебе жизнь», «Диалоги», «Ищу человека», иными словами, на цикл пьес, составляющих трилогию, над которой я работал четырнадцать лет.
      Процитирую тезис Р.Игламова: «Пьеса «Ищу человека» не состоялась. Публикация ее вместе с известными пьесами «Дарю тебе жизнь» и «Диалоги» сильно ударит по вполне заслуженным произведениям драматурга».
      А вот заключительный аккорд А.Яхина: «Трудно известному драматургу предлагать какие-то рецепты. Но я совершенно уверен в одном: автор поспешил с предложением в печать пьесы «Ищу человека».
      Рецензенты издательства, таким образом, недвусмысленно ставят выпуск моей трилогии под сомнение...
      В связи с этим хочу вспомнить историю своих взаимоотношений с Вашим издательством в целом.
      Первое, что мне приходит на память, это мой первый визит в издательство двадцать пять лет назад. В руках у меня, начинающего автора, были рукописи рассказов и рекомендация русской секции Союза писателей ТАССР. Приняв рукопись, заведующий редакцией художественной литературы Киям Миннибаев целый год говорил мне, что все обстоит нормально, а через год заявил, что меня «зарезал обком КПСС». Я, тогда молодой, ничего еще не понимающий автор, поверил ему, и только много позднее мне стало ясно, что обком меня тогда, конечно, «не резал», поскольку никто в обкоме тогда еще просто не знал о моем существовании. И дальше на протяжении шестидесятых годов трижды мои рукописи также без всякого основания выбрасывались из Вашего издательства. Опять же лишь много позднее я понял, что основание — и весьма веское — было: я, татарин по национальности, писал по-русски. Это было большим грехом с точки зрения таких людей, как Миннибаев. В итоге моя первая книжка «Погода на завтра» вышла только в 1973 году, когда мне исполнилось уже тридцать пять лет. И вышла, разумеется, не в Казани, а в Киеве — на украинском языке.
      Но вспомним семидесятые годы. Книга пьес «Суд совести», стоявшая в тематическом плане Вашего издательства на 1975 год, после отрицательных рецензий и скандалов, вышла в свет только в 1978 году. Вспомним и историю книги рассказов «По вечному кругу». И здесь, как Вы помните, были внутренние рецензии чрезвычайно гнусного характера, где меня обвиняли в «проповедовании порнографии и очернении действительности». Дело доходило до руководства Госкомиздата РСФСР, секретариата Татарского обкома КПСС. В ходе тщательных дополнительных изысканий «порнографии» в книге не оказалось, «очернения» — тоже, и книга вышла с запозданием на несколько лет — в 1981 году. А возьмите предысторию книги «Сад», вышедшей — все-таки вышедшей — в 1984 году. Я говорю уже об истории взаимоотношений с Вами в восьмидесятые годы. Помните, я сдал рукопись книги «Сад» объемом в 17 авторских листов, потом она была сокращена Вами до 12 листов, затем мой коллега, драматург Туфан Миннуллин, на заседании правления Союза писателей ТАССР предложил еще сократить ее, и правление поддержало его. Рукопись превратилась уже совсем в жалкий ошметок объемом в 6 авторских листов. Помните эту великую борьбу?
      Дошло до того, что каждую свою рукопись я сдаю в издательство с ожиданием предстоящего обязательного скандала. Мне сорок восемь лет, и я хочу спросить Вас: до каких пор и каких седин мне, профессиональному литератору, придется каждый раз вновь и вновь доказывать свое элементарное право на художественную деятельность?»

9 февраля 1986 года

      Из письма члену Политбюро ЦК КПСС, секретарю ЦК КПСС Е.Лигачеву:
      «Надеюсь, что сотрудники общего отдела, а затем Ваши помощники доведут до Вас это письмо. Из прилагаемых мною копий писем, посланных ранее первому секретарю Татарского обкома КПСС Г.Усманову, Вы, наверное, поймете, какая тяжелая и длительная конфликтная ситуация заставила меня обратиться к Вам. В течение года с лишним я пытался нормализовать положение своими силами, но сейчас полагаю, что без вмешательства ЦК КПСС мне не обойтись...
      Недостойные приемы, разведение интриг, бесконечное плетение сетей, ловушек, заушательство, вовлечение в травлю огромной массы людей, подчиненных партчиновникам по службе, — со всем этим за минувший год с лишним мне пришлось столкнуться многократно. Я хочу спросить: за что?!».

9 февраля 1986 года

      Из письма татарскому народу:
      «Положение, в котором я нахожусь уже многие годы, вынуждает меня в поисках справедливости обратиться к самой высшей инстанции — народу, в лице его полномочных представителей, депутатов Верховного Совета Татарии.
      Пришла пора объясниться.
      Прослеживается четкая линия на выталкивание, выдавливание меня из татарской культуры, на полное, абсолютное отторжение от нее.
      Моя работа постоянно блокируется всюду — в театрах, в издательствах.
      Несомненно, такая линия кому-то может быть выгодна. Например, тем, кто боится открытого творческого состязания и видит во мне конкурента. Но выгодна ли эта линия татарской культуре в целом?
      С этим вопросом я обратился недавно к председателю Союза писателей республики, депутату и члену Президиума Верховного Совета ТАССР, с вопросом и с требованием положить конец этой линии. Что же я услышал в ответ? Литератор и депутат Т.Миннуллин с убежденностью заявил мне, что абсолютно во всем разделяет эту линию и во всех пунктах без исключения поддерживает ее. В разговоре выяснилось, что я, оказывается, «не татарский драматург», а драматург, «лишь проживающий на территории Татарии». Мне официально дали понять, что ничем иным, кроме прописки, милицейского штампа в паспорте, я не связан с татарским народом и этой землей.
      Познакомившись из первых уст с «философским» обоснованием линии на мое отторжение, я понял, что это мой приговор. Не спросив меня, не дав мне даже последнего слова, меня осуждают превентивно и заочно: лишают родины и народа.
      Вот почему мое заявление обращено ныне к самой высшей инстанции — к народу. Я хочу знать: знает ли татарский народ о таком приговоре, вынесенном мне кучкой лиц и их высокопоставленных покровителей? Утверждает ли он его?
      Одно из двух: либо народ, исходя из подобных мотивов, одобряет в принципе линию на мое отторжение, выбирая, таким образом, участь народа, живьем поедающего собственных сыновей, либо руководствуется другими, более современными, моментами, и в частности не хочет терять своих художников, считая их своим национальным достоянием.
      Альтернативы нет. Сделать вид, что нет и проблемы, невозможно».