22 мая 1985 года

      Из разговора с лицом Икс, назвавшим себя Наблюдателем:
      — Ну что, мой милый, шахматная партия развивается согласно тем ходам, которые я обрисовал? Что будем делать дальше?
      — Не пора ли наконец от нас отстать? — говорю я.— На московский фестиваль нас не пустили. Ладно, пусть! Все вокруг запуганы. Никто не осмеливается доброго слова сказать в наш адрес. В «Советской Татарии» вышла, правда, статья Кумысникова. Но в изуродованном виде. С оговорками. Автор сам с трудом узнал ее в газете. «День Икс» хотя и разрешен, но репутация у него подмочена. От нас с Басиным шарахаются как от чумных. В театре — разброд, внутренний жар убит, пыл угас. Так что еще? Комедия, мне кажется, окончена?
      — Ну-ну! А разве вы по-прежнему кой-кому не мешаете? Не сопротивляетесь, как последние идиоты? Это нехорошо. Это, мой милый, покушение на чье-то положение. На авторитет! Главный идеолог республики, секретарь обкома сам лично останавливает спектакль для доработки. Для умного человека — прямой намек, что и дорабатывать-то нечего. Плюнуть, забыть, ногой растереть. А вы опять за свое. Басин едва выполз из больницы и принимается репетировать. Что, не надо уже театру ставить другие спектакли? Весь свет клином сошелся на «Дне Икс»? Ну, кто вам все это простит? А кто-то ведь наблюдает и, может быть, думает про себя: слабы, слабы ребятки, силенок совсем нет, не могут с двумя этими дураками справиться. На вас, как на лошадей на бегах, ставки можно делать: сколько кругов еще пробежите, пока голову вам не отвернут. Я уже поставил: еще один круг. И финиш.
      — То есть?
      — Учти, я даю людям советы. Больше ничего.
      — И все-таки?
      — Скажи честно, что дороже для Басина: иметь в своих руках театр или иметь в театре какой-то изначально обреченный спектакль? Он чего хочет? Чтобы его убрали? Уберут! Подумай и сам, что для тебя важнее. Вот ты закончил новую пьесу. Как она называется? «Ищу человека»? Наверное, хочешь найти человека, который бы ее поставил. Но ты не найдешь больше здесь ни одного человека, который решится поставить твою пьесу.
      — Давай перейдем непосредственно к твоим советам,— говорю я.— К их сути.
      — Советы мои просты. Вот, скажем, предстоят гастроли театра на Урале. Ну, не включили «День Икс» в гастрольную афишу. Показался он кому-то громоздким для гастролей. Многолюдным, нетранспортабельным. Зачем возражать? Ну ладно. Будем говорить о будущем. Осенью, возможно, кому-то покажется целесообразным списать ваш спектакль. Скажем, ввиду его малой посещаемости зрителями. Немедленно соглашайтесь! Не смейте вякать! В конце концов жизнь не стоит на месте. Писатель должен писать новые вещи, думать больше о будущем, а не жить вчерашним днем.
      — Понятно. А если мы не согласимся?
      — Если вы не согласитесь, начнут уничтожать вас. До сих пор уничтожали спектакль, вас вообще-то не трогали? Теперь станут.
      — Если уж ты такой пророк, то, наверное, должен знать, как это будет делаться.
      — Способы есть разные. Прямые и косвенные, непосредственные и касательные. Но, наверное, у нас здесь все-таки не Чикаго. Из пистолетов в живот не стреляют. Впрочем, кто знает? Все может быть.
      — Ну а теперь скажи, от чьего имени ты говоришь. Кто тебя послал ко мне?
      — Послал... Недоверчив ты! Характер у тебя от всех этих передряг портится! Повторяю, я говорю лишь как сторонний наблюдатель...
     
      Из досье о мафиозных организациях:
      «Кто-то рассуждает о наших отечественных мафиях, пытаясь разобраться: есть ли они? Между тем организованной преступности мы как надо не противостоим, зато она мощно противостоит всем. И прежде всего — да с бешеной ненавистью — тем смельчакам, которые замахиваются на ее всевластие... Скажем, возьмем колонию, где сидят исключительно работники милиции. С испугом наблюдаешь: идет интенсивное взаимообогащение криминальным опытом, передаются эффективные методы рациональной, то есть «безопасной», преступности, перепродаются уголовные и протекционистские связи, складываются всеобъемлющие преступные синдикаты... Дельцы смыкаются с уголовниками, а те и другие — с бюрократическим аппаратом, возникает система... Что такое мафия? Политизированная преступность, которая использует в своих целях представителей власти, их служебные полномочия. И в этом смысле мафия есть порождение государственной системы, поскольку произрастает на ее пороках.
      Следующий этап — захват преступным миром политической власти в стране. Это не так фантастично, как может показаться на первый взгляд. Разве подобное уже не случалось, хотя бы и в рамках отдельных регионов? Когда преступная банда выходит на масштабные дела, нуждаясь в защищенности и стабильности, она начинает вербовать государственных служащих или, напротив, внедрять в государственную структуру своих людей. При этом действует хитро. Не только подкупает уже готовых — нравственно сложившихся или, точнее, нравственно разложившихся людей, но и с дальним прицелом растит молодых, анкетно «непорочных» и перспективных. Потом терпеливо ждет, когда они займут ключевые позиции в обществе, чтобы оттуда быть полезными своей «альма-матер». Однако бывает и так: мафия не может долго ждать и потому берется ускорить ход карьеры... Именно кадровой работой отличается мафия от предыдущей стадии — банды.
      Что касается структуры преступных «систем», то для них характерна ступенчатость сфер и связей. Тут почти зеркальное отражение административно-управленческой структуры — отрасли, объединения или органа местной власти. Каждая ступень прикрыта своеобразным «зонтиком безопасности», образуемым должностными лицами ведомственного и вневедомственного контроля, которые халатно, некомпетентно или недобросовестно относятся к своему служебному долгу. Или другими руководителями, за взятками страхующими «подшефных»... Может возникнуть вопрос, во имя чего все это делается? Только ради обогащения? Какая у них все-таки конечная цель, если есть таковая? Цель есть. Беспредельная власть на всех уровнях! Захват стратегических высот в стране. Все это — при помощи политической демагогии... В сфере организованной политической преступности действуют тысячи и тысячи людей. Проявляется тенденция к сращиванию всех видов мафий. На взаимных услугах. Тут встретишь все, что нам только известно по итальянским, к примеру, политическим, фильмам. Есть и свои суды, и банки, и системы взаимопомощи, и целая иерархия подчиненности, и символы положения. Только в кошмарном сне может присниться все то, что творится сегодня втихую». (Огонек, 1988, № 48).

26 июня 1985 года

      Выходя из подъезда своего дома, я профессиональным взглядом, уже почти автоматически, «ощупываю» всякий раз пространство двора, а затем и всех близлежащих улиц. Предосторожность превратилась уже в рутинную привычку.
      Звонки по телефону, в котором звучат незнакомые голоса, анонимные письма с грязными рисунками и ругательствами...— все это уже поставлено на регулярную основу.
      Натана Басина после одной из специально подстроенных директором провокаций вынуждают подать заявление об уходе из театра. Его вытаскивают из поликлиники, где он был на приеме у врача, сажают в машину, и министр культуры тут же, едва Басин показывается на пороге его кабинета, подписывает заявление.
      Два года назад Басин после настоятельных уговоров и просьб был приглашен в Казань из Красноярска, а теперь — после постановки спектакля о национальном герое татарского народа — не нужен ни городу, ни республике. В пятьдесят девять лет оказаться внезапно за бортом, вне своей профессии? И за что?
      Я не служу нигде. И со мной разговор другой.
      — Ну, как жизнь? Живой пока? — слышу вдруг над собой чей-то голос.— А я, знаешь, мечтаю поскорее увидеть твою могилу! Удивлен? Глазами хлопаешь? А чего удивляться? Не у одного меня такая естественная мечта в душе.
      Неподалеку два старика, сидя на скамье, играют в шахматы. Молодые женщины гуляют с детьми. Светит солнце. Воробьи чирикают. Идиллическая картина. Надо отдохнуть, и я присаживаюсь на минуту на скамью в Ленинском саду — опять два часа шла утомительная беседа в обкоме партии, в голове тяжесть и туман,— и вдруг надо мной, над моим ухом нависает чугунное лицо какого-то незнакомца.
      — На Москву надеешься? — цедит он.— Юрию Бондареву письмо написал? Москва далеко. Не поможет. Кстати, ты не думал, что в могилку человека можно и подтолкнуть?
      Человек примерно моих лет, может быть, чуть помоложе, широколицый, кряжистый, вразвалку садится рядом со мной на скамейку. Со стороны посмотреть — два закадычных приятеля. Случайно встретились. И вот беседуют.
      — Простите, а кто вы такой? От чьего имени вы изволите со мной говорить относительно... вашей мечты? — вежливо и спокойно спрашиваю я неизвестного мечтателя.
      — Не узнаешь? От чьего имени? А ты покумекай! Интеллектуал! От имени татарского народа! Можно бы догадаться! Почему ты пишешь по-русски? Не уважаешь татарский язык? Народ не уважаешь? Вознесся? А подумал о том, уважает ли народ тебя?
      — А вас он, конечно, уважает.
      — Что?
      — Народу будет некуда деться от меня, мой друг. Не беспокойтесь,— улыбаюсь я.— Даже если вы десять раз подряд убьете меня, я останусь с татарским народом навсегда. Вас не будет с ним, а я — буду. В городах Татарии назовут моим именем улицы, поставят памятники. Да, насчет могилы... Это вы как же собираетесь? Собственноручно? — деловито интересуюсь я.— Именно вы, простите, мой потенциальный убийца? Рад познакомиться.
      Лицо незнакомца багровеет. Изо рта летят брызги слюны.
      — Басина выперли из театра? Вот и тебя отовсюду погонят! И из жизни выпрут! Найдется кому!
      Минут десять продолжается такой разговор. Кровь бросается и мне в лицо. Я чувствую, как тяжелеют руки. Достаю из кармана валидол, незаметно сую в рот. Глазами медленно выискиваю, выбираю на подбородке незнакомца точку, куда должен нанести внезапный удар. Слепая ненависть уже клокочет и во мне.
      Оглядываюсь. На соседнюю скамью присаживаются два парня. О чем-то оживленно разговаривают друг с другом, вроде бы не обращая на нас никакого внимания. Но так ли это на самом деле? Пытаюсь всмотреться в других людей. Старуха с девочкой. Это безопасно. А вот парень и девушка. Похожи на студентов. Но агенты МВД или КГБ тоже могут играть под студентов. Здесь тоже таится какая-то потенциальная угроза. С трудом, усилием воли подавляю нестерпимое желание ударить. Кто знает, возможно именно на такой оборот все и рассчитано. Не исключено, что проводится специальная операция.
      — Простите, задумался,— тихо говорю я.— Меня все же интересует, что конкретно в моих делах и поступках вызывает у вас столь сильный гнев?
      Новая брань, оскорбления, угрозы... Поток слов.
      Наконец незнакомец поднимается, делает шаг, но тут же оборачивается:
      — Не нравится? Морду вроде перекосило. А ежели не нравится, так убирайся, покуда жив, из Татарии! Проваливай к чертовой матери! Считай, что тебя предупредили. Самым серьезным образом!
      Незнакомец уходит. Я остаюсь сидеть на скамейке. Солнышко светит. Воробьи скачут по аллее и чирикают. Как тихо и как хорошо! Но Бог ты мой, я ведь и в самом деле написал месяц назад письмо в Союз писателей России Юрию Бондареву. Но как узнал о существовании письма этот наглый проходимец? Значит, письмо Бондареву сначала кто-то внимательно прочитал здесь, в Казани. Кто имеет право на перлюстрацию писем? Органы МВД, КГБ, прокуратуры? Выходит, этот человек связан с лицами из этих органов и сегодняшняя акция далеко не его личная инициатива. Перлюстрируют, или вскрывают письма обычно у подозреваемых в преступлении, у людей, находящихся в розыске. Выходит, я — писатель — лицо, подозреваемое в преступлении или даже совершившее его? Еще бы не преступление — написал пьесу о гибели татарского поэта под нацистским тесаком, поставил ее в театре на родине поэта. Вероятно, это неимоверно тяжкое преступление, и нет человеку, совершившему его, ни прощения, ни пощады ни сегодня, ни завтра. Впрочем, возможно, что состоялся какой-то разговор по телефону между руководством Союза писателей России, Бондарев там заместителем, и руководством Союза писателей Татарии. И ниточка тянется в Союз писателей?..
      Ничего удивительного во всем этом абсурде нет, пора бы давно привыкнуть, и все-таки невыносимая боль корежит душу. Эта боль медленно ползет и к сердцу, сжимая грудь. Да, валидолом здесь уже не обойтись. Надо срочно класть под язык и рассыпающуюся в непослушных почему-то пальцах маленькую, тающую горошинку нитроглицерина. Почему все плывет перед глазами? И даже солнце потемнело? Наверное, именно на такой поворот все и было рассчитано. История болезни изучена вдоль и поперек, выработана методика. Может быть, даже сегодня специально вызывали в обком партии. Тихая, неслышная смерть в саду ласковым, солнечным днем. Заснул на скамейке человек. А может, пьяный лежит. И никто не виноват. Документов в кармане, конечно, нет. Прямая дорога в вытрезвитель.
      — Вы просчитались,— шепчу я, неслышно шевеля губами.— Вы рассчитывали, что у меня нет с собой валидола и нитроглицерина? Маленькая ошибка. Сбой.

18 июля 1985 года

      Новая встреча с незнакомцем — на этот раз в коридоре Союза писателей Татарии на улице Баумана. Неожиданно он первым протягивает мне руку.
      — Постойте-ка, постойте,— удивленно восклицаю я, задерживая его руку.— Очень хорошо, что мы с вами опять встретились. Скажите, пожалуйста, мы с вами были знакомы прежде?
      — Нет.
      — Быть может, я когда-то перебегал вам дорогу?
      — Нет, — отвечает он.
      — Ну куда же вы уходите?! — я снова поспешно и крепко хватаю незнакомца за рукав.— Подождите! У меня есть еще несколько вопросов. Вероятно, я нечаянно нанес какой-то вред вашим родственникам или друзьям. Было такое дело?
      — Я был пьян тогда,— отвечает незнакомец.— Я ничего не помню из того, что говорил вам.
      — Да нет, дорогой, вы, по-моему, выпили только чуть-чуть. Вы были трезвы.
      — Я был пьян.
      — Ну хорошо. А имя свое вы помните? Кто вы такой? Ваше имя, фамилия? Извините, конечно, за любопытство. Но согласитесь, что меня может весьма интересовать имя моего потенциального убийцы. Где вы работаете? Зачем пришли в Союз писателей? К кому?
      Оказывается, моим потенциальным убийцей, грозившим мне смертью, является некий Фатых Макаев, окололитературный человек. Оказывается, он работает научным сотрудником в Институте языка, истории и литературы имени Г.Ибрагимова Казанского филиала Академии наук СССР.
      Правда, в разговоре с оргсекретарем Союза писателей Мусагитом Хабибуллиным, состоявшемся несколькими минутами позже, выясняется, что фамилия у Макаева на самом деле настоящая, а вот о месте работы и своей должности он солгал. В институте он прежде числился, но давно уже оттуда уволен. Но это не беда. Мне становится известным место работы жены Макаева — Высокогорский райисполком.
      Мусагит Хабибуллин сообщает также, что в бухгалтерии Литфонда лежит заявление Фатыха Макаева — и с положительной резолюцией — с просьбой об оказании ему материальной помощи.
      Вот это уже более чем любопытно: потенциальный убийца, оказывается, начинающий писатель. И, оказывается, штатным работникам Союза писателей давно и хорошо известен.
      Тут же рождается мысль: может быть, я напрасно грешу в данном случае на спецслужбы? Возможно, след от инцидента в Ленинском саду тянется не к ним, а действительно в Союз писателей. Ведь содержание моего письма Юрию Бондареву могло стать известным верхушке Союза писателей Татарии, в частности председателю Союза Т.Миннуллину, из уст самого Бондарева.
      В заявлении, направленном на имя министра внутренних дел республики, я пишу: «Прошу органы МВД тщательно расследовать этот случай. С кем связан Фатых Макаев? От чьего имени он говорил со мной, угрожая мне смертью? Как связана с эпизодом в Ленинском саду внутрилитературная борьба, которая, к сожалению, имеет место в творческих организациях республики?»

20 августа 1985 года

      Телефонный звонок из Министерства внутренних дел республики:
      — Подполковник Елисеев. Мы поработали с Макаевым, он полностью подтвердил все, что вы написали в заявлении. Надо где-то встретиться, чтобы он в нашем присутствии принес вам свои извинения.
      — Меня интересует не он,— говорю я,— а те люди, что стоят за ним. Вы разобрались в этом?
      — К сожалению, это не удалось выяснить,— отвечает подполковник.— Он утверждает, и весьма категорически, что ни с кем не связан. Заявляет, что был пьян.
      — Значит, это была случайная выходка пьяного человека?
      — Похоже, что так.
      — Ну хорошо, давайте поговорим обо всем этом в Союзе писателей Татарии, — соглашаюсь я. — В кабинете председателя Союза писателей Туфана Миннуллина. Я думаю, это будет психологически интересно.
      И вот третья встреча с Макаевым.
      — Я был пьян. Никто меня не подзуживал. Виноват только я. Очень прошу простить меня, Диас Назихович.
      — В первую встречу вы разыгрывали, и весьма убедительно, роль потенциального убийцы. Вы требовали, чтобы я убирался из Татарии, иначе мне будет плохо. Мы с вами абсолютно незнакомы. Никогда прежде не встречались. Кто надоумил вас сыграть эту роль? — спрашиваю я.
      — Я сейчас уже ничего не помню. Я был тогда сильно выпивши. Был пьян. Прошу извинить меня. Я понимаю теперь, что видимо, проявил нетактичность.
      — Очень мило! — смеюсь я.— Угрозу убийством вы называете нетактичностью? Кстати, я совершенно не заметил, что вы были пьяны.
      — Что будем делать с ним? — спрашивает представитель МВД республики, какой-то майор.— Мы можем подвергнуть его аресту на пятнадцать суток. Это зависит от вас.
      Я взглядываю на председателя Союза писателей. Туфан Миннуллин сидит с совершенно отсутствующим выражением лица. Похоже, за время встречи он не проронил ни слова.
      — Дело не в нем,— говорю я.— Дело в тех, кто подбил Макаева на эту акцию. Макаев — случайный человек здесь. Пусть лучше поразмышляет эти пятнадцать суток над происшедшим под присмотром своих домочадцев. Может быть, в следующий раз будет умнее.
      — Спасибо, спасибо,— бормочет несостоявшийся убийца.

22 августа 1985 года

      Из письма заместителя начальника отдела МВД ТАССР В.Елисеева:
      «Ваше заявление от 18 июля 1985 года нами проверено. Изложенные в нем факты имели место. С гражданином Макаевым проведена соответствующая работа. 20 августа в присутствии председателя правления Союза писателей Татарии Т.Миннуллина, ответственного секретаря М.Хабибуллина, секретаря партийной организации Р.Мухамадиева Ф.Макаев принес Вам личные извинения. Он строго предупрежден о недопустимости подобных фактов впредь».
      Итак, все свелось к случайной выходке отдельного человека? Ну что ж, так тому и быть.

23 августа 1985 года

      Ближе к вечеру звонок из Москвы. У телефона давняя знакомая: редактор из репертуарно-редакционной коллегии Министерства культуры РСФСР Татьяна Агапова:
      — У нас был сегодня ваш министр культуры. Высказывался, и крайне негативно, о твоей пьесе «Ищу человека». Он здесь в командировке. Но кажется, подложить тебе свинью — чуть ли не главная цель его поездки.
      — Мало возни вокруг «Дня Икс»? Начали еще цепляться к «Ищу человека»? Что он говорил?
      — Пытался посеять сомнения. Мол, в республике к пьесе «Ищу человека» другое отношение, чем в российском министерстве. Говорил, что таково мнение секретаря обкома Беляева. Просил наше руководство иметь это в виду. Что у тебя там за конфликт? Неужели разрастается?
      — Мы серьезно провинились перед властью, перед ЦРУ, перед КГБ, перед Дьяволом. Я написал антифашистскую патриотическую пьесу, а Басин ее поставил. Оказывается, нельзя. Оказывается, мы затронули чьи-то интересы.
      — Будь поосторожнее. Похоже, против вас планируется какая-то новая пакость,— предупреждает Татьяна Агапова.

25 августа 1985 года

      Разговариваю в Министерстве культуры Татарии с министром. Он только что вернулся из Москвы и теперь весьма ошарашен тем обстоятельством, что мне досконально известна цель его визита.
      — Пьеса «Ищу человека» взята российским министерством на государственный заказ, выпущена в свет для распространения по театрам страны. Я не успел еще предложить ее ни одному театру, и вдруг вы поднимаете против нее волну в Москве. Пытаетесь опорочить ее, помешать распространению. И какая расточительность — такое ощущение, что трилогии в советской драматургии рождаются каждый день, а в татарской — каждый час. Вместе с трагедийной хроникой «Дарю тебе жизнь», драмой «Диалоги» пьеса «Ищу человека» составляет трилогию. Эта трилогия написана на татарском материале. Радоваться надо. А вы, министр, едете в Москву и поносите там пьесу своего драматурга. И вам не стыдно это делать? Почему вы стремитесь ошельмовать не только «День Икс», но теперь и «Ищу человека»? Кампания травли перекидывается и на эту пьесу? Нигде не поставленная и никому еще не предложенная, она уже подвергается вами остракизму и преследованию! Не только в пределах республики, но и с выходом на Москву! Вам мало затоптать меня здесь, надо затоптать меня в грязь всюду?
      — О чем вы говорите! — возмущается министр.— В Москве я высказал свое мнение о вашей пьесе. Разве я не имею права на это? Мне кажется, никому нельзя отказывать в праве на свою точку зрения.
      — Раньше перед министерством секретарем обкома Беляевым была поставлена цель — уничтожить мой спектакль. Сейчас, насколько я понимаю, цель уже крупнее — вам нужно уничтожить меня как драматурга, как художника. Разрабатывается, видимо, вариант полной дискредитации. Что это за коллекционерский зуд собирания внутренних рецензий на «Ищу человека»? Что это за новоявленная страсть, охватившая в Татарии чиновных лиц? Я только что узнал. Министерство обхаживает чуть ли не всех критиков, заставляя писать их отрицательные рецензии на «Ищу человека». Кто-нибудь откликнулся? Нашлись желающие?
      — Ну хорошо, не доверяете нам, скажите тогда сами, кому отдать пьесу на рецензию?
      — Я не нуждаюсь в ваших рецензиях. И не понимаю, какую цель вы ставите, заказывая их? Москва уже выпустила пьесу, издала ее в ВААПе, пусть небольшим тиражом. Заплатила мне за нее гонорар, распространяет ее по театрам. На ней уже стоит печать цензора. При чем здесь вы? Однако вы здесь, в Казани пытаетесь ревизовать решение российского министерства, пытаетесь заклевать произведение. Не смешно ли?
      — С вами трудно разговаривать, Диас Назихович! Вы болезненно реагируете на все!
      — С художниками всегда трудно,— я резко поднимаюсь, выхожу из кабинета министра.

26 августа 1985

      Из письма первому секретарю Татарского обкома КПСС, члену Президиума Верховного Совета СССР Г.Усманову:
      «...Когда Вы спросите у устроителей всей этой «возни», в чем дело, они Вам, конечно, ответят, что хотели «улучшить» спектакль и пьесу. Но так произведения не совершенствуют. Так доводят людей до инфаркта. Так убивают художников. Так физически выдавливают, вытесняют их из города, из республики, из жизни
      Возникает вопрос: кто инициатор всей этой оголтелой, бессмысленной, унижающей Татарию кампании травли двух художников? И в чем ее назначение?
      Сейчас я полностью «блокирован» во всех без исключения театрах республики. Мое имя вроде пугала для режиссеров. Никто отныне не решится поставить здесь мою пьесу, ибо никому не охота переживать такие же неприятности, какие испытал бывший главный режиссер Русского Большого драматического театра им. В.Качалова Натан Басин. Объективно в пределах Татарии на меня наложен «запрет на профессию» драматурга. Расправа, учиненная над главным режиссером театра им. В.Качалова Басиным, также требует справедливого окончания. Напомню: Басина два года назад пригласили в Казань из Красноярска отдел культуры Татарского обкома КПСС и Министерство культуры ТАССР. Режиссер поставил в Казани ряд великолепных спектаклей (например, «Город Ветров» Киршона), поставил спектакль о национальном герое татарского народа Джалиле и, по существу, именно за это изгнан из театра.
      По всем этим вопросам прошу Вас принять меня лично. С этой просьбой я обращаюсь к Вам уже в третий раз...».

4 октября 1985 года

      Министерством культуры ТАССР на пьесу «Ищу человека» собрано семь «внутренних» отзывов казанских критиков. Из них четыре рецензии крайне отрицательные, два положительных отзыва и один — неопределенного характера.
      Право же, не имею понятия, зачем это делается?1 Очернить, запятнать, повесить ярлык? Однако, несмотря на кропотливую работу, проведенную почти с каждым рецензентом в отдельности, в критических рядах нет единства в оценках. И поэтому в последних числах сентября, когда в Казань приезжает оргсекретарь правления Союза писателей РСФСР Эдуард Зимин, Раис Беляев лично вручает ему экземпляр «Ищу человека» — с соответствующим «политическим» диагнозом и с просьбой разобраться в «идейных достоинствах» пьесы.
      Не удалась попытка нанести удар по репутации пьесы и ее автору руками казанских критиков, но, возможно, помогут московские?
      Между тем показ спектакля «День Икс», первый раз после летнего перерыва назначенный на третье октября, директором театра Г.Егоровым вдруг отменяется без уважительных причин. Скорее всего это — пробный шар. Как будем реагировать мы — я и изгнанный из театра Басин? Следующая вероятная акция — «списание» спектакля.
      В ответ провожу сеансы жесткого скандального по характеру «массажа» в кабинетах обкома КПСС и Министерства культуры республики.
      — Когда наконец прекратятся систематические издевательства над спектаклем? — говорю я Зариповой и Таишеву.— Когда вы прекратите поощрять гнусности и подталкивать к новым действиям своих ставленников в театре? Почему вы не даете нормально жить антифашистскому спектаклю?

11 ноября 1985 года

      Директор театра Георгий Егоров, заместитель директора Елена Нецветаева, немало крови попортившие нам с Басиным (далеко не все их «операции» отмечены в моих дневниковых записях), вынуждены уйти в отставку.
      Заместитель министра культуры ТАССР Нурия Джураева тоже без всяких церемоний «низложена» со своего поста.
      Этих людей, по всей видимости, «мафия» решила принести в жертву. Отработанный, ставший ненужным шлак.
      Как рассказывают, Елена Нецветаева с криком бегала по театру:
      — Нас предали! Нашими руками губили «День Икс», а теперь мы не нужны! Использовали, как презерватив, а теперь выкидывают на помойку!
      Что ж, жизнь неожиданна и гротескна в своем рисунке.
      Еще новость: из Союза писателей России в Татарский обком партии Р.Беляеву поступили положительные отзывы на пьесу «Ищу человека», принадлежащие критику Н.Велеховой, доктору искусствоведения В.Фролову, оргсекретарю правления Союза писателей России Э.Зимину.
      Из рецензии Фролова:
      «Пьеса Д.Валеева «Ищу человека», по-моему, принципиальная удача драматурга, внимательно вглядывающегося в сегодняшнюю жизнь; это произведение чрезвычайно интересно, вполне художественно и отличается политической остротой. Чтобы показать во всей правде человека, Валееву приходится брать нашу современность в сложном взаимодействии хорошего и плохого, нравственно богатого и ничтожного и выстраивать структуру пьесы в противоречиях, в яркой конфликтной борьбе. Причем удается насытить этот конфликт характерами и схватками не дешевыми, а жизненными».
      Из рецензии Н.Велеховой:
      «Хочется всемерно одобрить пьесу Диаса Валеева «Ищу человека» за ее очень острую, злободневную тему, которую можно обозначить как стремление защитить жизнь от стоящих перед ней опасностей».
      В первых числах декабря в Москве открывается VI съезд писателей России, я — делегат съезда. Возникает мысль: что, если выступить на съезде с изложением истории травли? Рассказать все как было.
      Делюсь этой мыслью кое с кем из моих хороших, добрых давних знакомых.
      Через день — звонок секретарши Раиса Беляева:
      — Диас Назихович, Раис Киямович приглашает вас к себе. Не можете ли вы прийти сегодня в обком часа в три?
      В назначенный час в кабинете за длинным, блестящим от падающего света столом помимо хозяина заведующая отделом культуры обкома Дания Зарипова, министр культуры Марсель Таишев, председатель Союза писателей Татарии Туфан Миннуллин, новый заместитель министра культуры республики Лилия Нарбекова.
      — Нужно, наконец, в этом конфликте поставить точку! — по лицу Беляева расплывается доброжелательная улыбка.— Скандал разрастается, затягивается, а это нам всем — ни к чему. Давайте не будем больше ни в чем обвинять друг друга, а вместе подумаем, как с наименьшим ущербом выйти из тупиковой ситуации. Будем, товарищи, честными: Валеев — гордость татарской культуры. И никуда нам от этого факта не уйти. Нам нужно заботиться о его репутации! Так вот, Диас Назихович, я только что передал вашу новую пьесу в театр. Да-да, сам! В руки нового директора театра Евгения Кузина. Вот здесь министр культуры. Говорю при всех: «Марсель Мазгарович, тебе задание: пусть театр имени Качалова немедленно приступает к работе над пьесой «Ищу человека». Выпуском нового спектакля лучше всего разрешится конфликтная ситуация. Через полчаса ко мне придет Басин. Я пригласил его тоже. Попрошу его быть режиссером этого спектакля.
      Часа через три встречаюсь с Натаном Басиным.
      — Ну что? Были у Беляева?
      — Я не согласился на эту авантюру. Не верю в серьезность затеи,— говорит он.— Пьеса мне нравится, я бы с удовольствием ее поставил, но нам, вот увидите, не дадут работать. Это какой-то очередной коварный трюк. Нас заманивают в ловушку.
      — Да вы что?
      — Человек легковерен. Мы верим в счастливую карту. Другие ходы, другие возможности нам почему-то не приходят в голову. Я абсолютно не доверяю, Диас Назихович, этим людям. Примириться со своим поражением они не смогут. Беляеву кто-то доложил, что вы собираетесь выступить в Москве на съезде. Вот он и придумал этот трюк.
      Поздним вечером, около одиннадцати часов, домой неожиданно звонит Раис Беляев:
      — Попробуйте все-таки уговорить Басина. Это и в его интересах. Разве по душе ему роль безработного режиссера? Нужно в самом деле поставить точку. Сколько можно мотать друг другу нервы?
      На следующий день снова встречаюсь с Басиным. Совместные прогулки вошли уже у нас в ритуал. Мы часами бродим по снежным пустынным улицам. На этот раз, естественно, говорим о предложении Беляева. Может быть, наши противники тоже устали и совершенно выдохлись, высказываю я свое предположение. Может быть, им и на самом деле хочется завершить всю эту дикую историю, оставив ее в прошлом и не протягивая больше в будущее.
      — Это гнусный, подлый трюк! Вот увидите,— устало возражает Басин.
      — Но вдруг все не так?..
      Наконец с трудом я убеждаю Басина.
      — Хорошо, я позвоню Беляеву завтра, скажу, что согласен.

17 декабря 1985

      Позади съезд писателей России, на котором я решил не выступать. Зачем? Ведь тяжелая конфликтная ситуация в Казани близка к разрешению. Да, откровенно говоря, и сил никаких нет. Сил нет, но ощущение близкой победы греет истосковавшуюся по добру душу. Как не поверить хорошему исходу, когда так хочется его, когда сердце истомилось по нему?
      После возвращения из Москвы домой во время первого же разговора с новым директором театра Евгением Кузиным наступает отрезвление.
      — Когда, Евгений Андрианович, начинаете работу? — спрашиваю я.— Басин говорит, что вы еще не договорились с ним о сроках постановки.
      — Вы спешите, Диас Назихович,— улыбается Кузин.— Речи о постановке «Ищу человека» пока нет. Речь может идти пока только об обсуждении пьесы в коллективе театра. Мы обязательно позвоним вам и пригласим на обсуждение.
      — Значит, вы еще не решили, примете ли пьесу в работу? Не определились со сроками?
      — Вы не беспокойтесь, Диас Назихович. Мы знаем что делать...
      Ай да Беляев! Ай да ловкач! Действительно придумал блистательный ход. С одной стороны, совершенно нейтрализовал меня на съезде в Москве, а с другой — одновременно заманил в ловушку, в сеть предстоящего обсуждения, на котором «Ищу человека», конечно же, подвергнется беспощадному тотальному разгрому! Не исключены, разумеется, и политические обвинения. А потом «господа обкомовцы» будут показывать мне протокол обсуждения и со скрытой усмешкой на лице, выражая полную непричастность к событиям, говорить о демократизме, правах театра, а также об ущербности в творчестве писателя, которая вдруг выявилась на обсуждении...
      Что делать? Забрать пьесу из театра? Катитесь вы ко всем чертям! Но неужели артисты — тот же Кузин, играющий в «Дне Икс» Курмаша, в прошлом, как и я, выпускник геологического факультета университета, тот же Юрий Федотов, секретарь парторганизации театра, исполняющий роль Джалиля, которых вообще-то и самих унижали и над которыми измывались и издевались все эти месяцы так же, как надо мной и Басиным, — пойдут на откровенную подлость? Согласятся специально организовать разгромное обсуждение и сыграть роль идеологических инквизиторов?
      — Вне всякого сомнения, избиение состоится,— говорит Басин.— Все уже запланировано и расписано.
      — Что же делать? Не пойти — поднимется волна. Вот, смотрите, Валеев возомнил о себе Бог весть что, мы пошли навстречу с желанием завершить конфликт, передали пьесу в театр для постановки, а он не соизволил даже прийти на обсуждение! Как с таким человеком иметь дело? Пойти — значит сознательно спровоцировать собственную порку в театре. Какой-то садомазохизм!
      Да, весьма любопытно ощущение, когда ты видишь, как брошенные сворой охотников сети прямо летят на тебя. Надо рвануться немедленно в сторону, сделать резкое движение, бросок — но душа почему-то словно в тяжелом параличе, а ты сам будто не можешь шелохнуться.
      Самое подлое — мафия набросит на шею тонкую, смазанную мылом удавку руками театра, который ты, по сути дела, оборонял весь этот год. Собственно, все это время борьба шла не только против меня или Басина, но еще и против русского театра. В жизнь проводилась политика сознательного ослабления Качаловского театра. На это официальные инстанции делали определенную ставку. И вот теперь ощутить на своей шее жесткую петлю, с азартом стягиваемую людьми, которых ты защищал еще вчера, которых считал своими сторонниками? Которые еще недавно были такими же потерпевшими, как и ты?
      И вот они, оказывается, уже в стане охотников, а ты — за красными флажками.
      Актриса театра Марина Кобчикова, жена нынешнего главрежа Семена Ярмолинца,— моя давняя близкая приятельница. Еще со дней молодости. Заведующая литературной частью театра Гортензия Никитина — тоже еще со дней юности приятельница и товарищ. Но ни та, ни другая не предупреждают меня ни словом о готовящемся ударе, хотя им известно, возможно, обо всем, что ждет меня в театре.
      Я обращаюсь к ним:
      — У меня ощущение, что я могу завязнуть в какой-то каверзе или пакости. Чует мое сердце, что-то планируется.
      Пожимают плечами:
      — Нет, не знаем, Диас. Ничего не слышали.
      Один лишь Натан Басин, полный скепсиса, уговаривает меня:
      — Я советую вам ни в коем случае не ходить на обсуждение. Артисты жестоки, как дети. Их обижали и над ними измывались весь этот год. Но виноватыми в этом они сочтут не власти, а вас. И они сполна насладятся местью. Они устроят вам побоище, попытаются растоптать и унизить вас. Они будут топтать вас с таким же остервенением, с каким всегда топчут их. Вы можете идти в театр только в том случае, если сами решили испить чашу яда до конца.
      — Сократ не отказался от чаши с ядом, который поднесла к его губам судьба,— улыбаюсь я.— Почему же мы должны отказываться от нее?