16 июня 1986 года

      На протяжении всего месяца звенят в доме телефонные звонки из Союза писателей — чуть ли не каждый день домогается меня секретарь партийной организации, критик и литературовед Рафаэль Мустафин. Нужно срочно прочитать протокол обсуждения, состоявшегося 15 мая, и расписаться на нем.
      В первые дни в голосе Мустафина звучат спокойные деловые нотки, затем постепенно прорезаются ноты более требовательные и жесткие.
      Я всякий раз отговариваюсь недостатком времени, лениво отнекиваюсь, откладываю дело на потом. Конечно, никакого желания читать протоколы у меня нет. Мне все давно известно, да и вся эта «протокольная игра» мне понятна. Моя задача — не обрывая надежду у Мустафина и тех, кто стоит за ним, как можно дольше тянуть время. Поэтому я откровенно играю.
      — Зачем читать, Рафаэль? — говорю я в телефонную трубку.— Чтобы разочаровываться в людях? Знаешь, узнавать о чужих грехах, о чьем-то сатанизме, становиться свидетелем пусть даже микропредательства своих приятелей мне вовсе не хочется. Наверное, это инстинктивное сбережение души. А? Как ты полагаешь?
      Но надоедливые звонки продолжаются. Видимо, на Рафаэля Мустафина оказывается сильное давление из обкома КПСС.
      После очередной настоятельной просьбы захожу в красивый старинный особняк на улице Комлева, поднимаюсь на второй этаж к заместителю председателя Союза писателей Татарии, драматургу Ризвану Хамиду:
      — Слушай, Рафаэль Мустафин житья не дает. Какой-то протокол, говорит, надо посмотреть. Давай возьму домой, если уж такое дело. Посмотрю, почитаю.
      Игра моих оппонентов вокруг протокола мне давно предельно ясна. Следующий «благородный шаг» Беляева — легко просчитываемая хитрость. Но я тоже хитрю: читать протокол у меня в действительности нет необходимости, но иметь его официальный текст в своем архиве резон есть. Почему бы мне не вклеить эти злосчастные протоколы в свою «амбарную» дневниковую книгу, дабы и наши уважаемые потомки могли составить зримое, ясное представление о том, в какие ублюдочно-сатанинские переплеты попадали писатели в России в конце XX века? Завтра все это уже станет историей. Почему же не заиметь для этой истории и такой замечательный «памятник» эпохи?
      — Ну, чего растерялся, Ризван?
      — Нет-нет! Ты должен читать протокол здесь в моем присутствии,— вдруг поспешно говорит Ризван Хамид.— И в присутствии еще двух лиц. Подожди немного. Я сейчас позвоню Рафаэлю Мустафину и Ахсану Баянову.
      — Мне нужно подождать, когда они придут? Без них читать нельзя?
      — Да.
      — Ахсан Баянов живет где-то на улице Академика Губкина. Рафаэль Мустафин — на Булаке. Добираться сюда им придется около часа. И они сейчас бросят все свои дела, работу над романом или статьей и прибегут сюда? И что, мне нужно их подождать? Терпеливо, да? Терпеливо сидеть и ждать?
      — Да.
      — А что должны будут делать эти люди? — все с тем же непроходящим изумлением спрашиваю я.
      — Мы все потом распишемся. Засвидетельствуем, что с протоколом обсуждения ты действительно ознакомлен.
      — Как все серьезно, оказывается! Вы что, Ризван, больные все здесь? С ума сошли? Сначала создали какую-то следственную комиссию. Теперь догадались создать даже комиссию по наблюдению за чтением протокола. Ты же вроде писатель, а? Такое ощущение, что вы все закончили школу МВД. Как можно? Подожди! Не звони!
      — Почему?
      — Я не буду ничего читать. У меня пропало желание.
      — Как не будешь?!
      — Представь себе, не буду. Может быть, мне не нравится состав наблюдательной комиссии? Может быть, я требую, чтобы в ее состав были включены другие люди?
      Я решительно, хотя и в вежливо-иронической форме, отказываюсь расписываться на злосчастном протоколе обсуждения, на котором я не присутствовал и к которому не имею никакого отношения, а также даже бегло знакомиться с этим классическим произведением коллективного писательского творчества. Даже прикасаться к нему пальцем.
      Все более чем понятно: мои противники хотят узаконить свое незаконное мероприятие. И вот в пораженном проказой мафиозного бюрократизма мозгу рождается великая идея: я расписываюсь на протоколе, три писателя, члены высокой «протокольной комиссии», подтверждают своими подписями, что я действительно прочитал сей опус, ознакомлен с ним и, глядишь, филькина грамота превращается в действующий юридический документ, который можно будет в дальнейшем использовать против меня. Бог ты мой, и все это делается не в старые «тоталитарные» времена, а в новоявленные, «демократические»!
      Где неистовый Салтыков-Щедрин? Где новый божественный Гоголь? На худой конец, где какой-нибудь опостылевший, надоевший Жванецкий?
      — Нет, Ризван, и не уговаривай,— сокрушенно говорю я.— Зачем мне читать какие-то ваши бумаги? Я, знаешь, не любопытен.
      Я выхожу из Союза писателей Татарии, вытирая от смеха слезы. Встретившийся во дворе особняка писатель смотрит на меня с изумлением.
      — Ты плачешь? Что случилось?
      — Плачу от смеха, родимый. От смеха...
      На следующее утро опять раздается звонок секретаря партийной организации Рафаэля Мустафина:
      — Это говорит Мустафин. Мы уже много раз обращались к вам, Диас Назихович, с настоятельной просьбой прийти в Союз и прочитать протокол. Так вот: или вы до тридцатого июня расписываетесь на протоколе, или ваше персональное дело тридцатого июня выносится на открытое партийное собрание. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      — Это ультиматум?
      — Это — последнее предупреждение *.

     * С ноября 1978 года я являлся членом КПСС. В апреле 1990 года, до конца убедившись в предательстве Генерального секретаря ЦК КПСС М.Горбачева и всей «верхушки», приостановил членство в партии, приняв статус «независимого коммуниста». Исключен из КПСС решением партийного собрания Союза писателей ТАССР летом 1990 года.— Д.В.

      — Ну что ж, дорогой Рафаэль Ахметович, поступайте так, как велит вам ваша совесть. Я лично всегда готов к любому развороту событий. Только, пожалуйста, смотрите, как бы опять не дать маху!
      Да, в более чем глупое, больше того, в совершенно дурацкое положение попали бедные, несчастные охотники за «человеческими душами».
      Проведено значительное мероприятие в духе зубодробительных кампаний сороковых или пятидесятых годов; шесть часов кряду с лишним, без перерыва, в сплошной духоте молотили воду в ступе (один из писателей, старый поэт, на следующий день от переживаний и духоты заболел и вскоре умер), что-то рьяно, с пеной у рта обсуждали,— так примерно исключали в свое время из Союза писателей СССР А.Солженицына, В.Максимова,— и вдруг фарс, гротеск, нелепая комедия: кандидат в «диссиденты» на обсуждении не присутствовал, а теперь и знать ничего не хочет, морщится, брезгливо машет рукой в нежелании даже бегло перелистать протокол обсуждения, скалит в ухмылке зубы, ерничает, иронизирует.
      Несчастные, с кем вы связались? У меня — тридцатилетний опыт борьбы с вами. На теле нет уже ни единого живого места, вся душа в сплошных рубцах от бесконечных ударов. Я в любую минуту готов идти на смертельный таран. Я — камикадзе, воин Бога. Черта с два возьмете вы меня своими жалкими «протоколами»!
      Звонит заведующая отделом культуры обкома КПСС Дания Зарипова:
      — Диас Назихович! Что же вы расстраиваете Рафаэля Ахметовича? Он жалуется, что вы капризничаете, не хотите ознакомиться с протоколом. Неужели вам не любопытно, что говорят о вас люди?
      — Дорогая Дания Хусаиновна, простите, но мне это не интересно. Правда, знаете, меня, как художника, как исследователя человеческой души, крайне интригует сам факт создания в нашем Союзе писателей высокой наблюдательной комиссии «по слежке за чтением протокола»,— нарочито витиевато выражаюсь я.— Скажите, кто является автором этой чрезвычайно оригинальной, замечательной идеи? Случайно не вы?
      — Нет, не я,— отвечает Зарипова.
      — А может быть, уважаемый и дорогой Раис Киямович?
      — Нет. И не он.
      — Ну вот, все такие скромники, и авторства никто почему-то не признает,— смеюсь я.
      — Вы капризный шутник,— говорит Дания Хусаиновна.
      Похоже, что втайне она мне симпатизирует.
      — Да вы ведь тоже любите пошутить и покапризничать,— говорю я.— Ваши шутки продолжаются уже два года. И чем дальше, тем становятся смешнее!

30 июня 1986 года

      От угроз остается только одна пыль. На партийном собрании, состоявшемся 30 июня, секретарь парторганизации Рафаэль Мустафин решается лишь коротко проинформировать собравшихся об обсуждении моей персоны 15 мая.
      Оставлять за противниками последнее слово, пусть даже высказанное в лаконичной форме, мне не с руки. Поднявшись, я даю резкую ответную отповедь Мустафину и его высокопоставленным «хозяевам».
      На дворе, говорят, время гласности. Гласность так гласность. Я не против нее. Пусть как можно больше людей знают о происходящем. Не по слухам, не из сплетен. Из моих уст.

15 июля 1986 года

      Поднимаю со стола газету «Советская культура» за 8 июля, в ней статья Нины Велеховой «Не терпит суеты». О некомпетентных людях, уничтожающих искусство и его творцов, о неискоренимой традиции насилия в общественной жизни.
      В статье — и история административно-политических издевательств и глумления над спектаклем «День Икс».
      «В Казани Русский театр имени В.И.Качалова поставил отличную, сильную поэтическую пьесу Диаса Валеева «День Икс» — о Мусе Джалиле, о подготовке восстания, которое должен был возглавить этот выдающийся своим мужеством и стойкостью поэт. И драматург, и режисер Натан Басин показали, как страшно было в фашистском концлагере, в какое ужасное состояние были приведены люди, ибо невыразимые муки обрушились на них. Так трудно было их поднять, но Джалиль их поднял, и только предательство помешало заговору быть приведенным в исполнение. Но комиссия, члены которой всячески культивируют в себе инстинкт редактора, меняющего в чужом труде все по собственному разумению, остудила пыл театра.
      «Вы должны были показать успех Джалиля,— сказали ее члены,— ведь будет большой праздник, юбилей Победы»... Все казалось недостаточным неумолимым лакировщикам истории. Они требовали, чтобы драматург «притушил» роли гестаповца Хелле, рейхсминистра Розенберга. Затем предложили роль Хелле свести до минимума. Совершенно очевидно, что спектакль губили эти замечания, но это не останавливало их поток.
      Как быть с историей? Гибель Джалиля, одного из лучших людей нашего времени, была трагична. Трагедия — это траурное зрелище, так говорят философы. Гибель — эстетическая функция идеи трагедии. «Тогда не ставьте трагедии»,— сказали создателям спектакля. В виде протеста главный режиссер театра Н.Басин ушел из театра. И спектакаль сняли, уничтожив декорации, как мост, чтобы нельзя было вернуться назад».
      Статья Нины Велеховой помечена 8 июля, а сегодня, 15 июля, «Советская культура» печатает на своих страницах отрывок из драмы «Ищу человека».
      Больше того, в почтовом ящике я нахожу и вышедший в свет седьмой номер журнала «Театр», где пьеса «Ищу человека», от которой в Казани еще недавно летели только пыль и клочья, публикуется полностью.
      Таким образом, журнал «Театр» и газета «Советская культура» предельно четко и недвусмысленно дают понять, на чьей они стороне в разразившемся в Татарии конфликте.
      Весьма кстати и теплое послесловие к «Ищу человека», написанное главным режиссером Московского драматического театра им. М.Ермоловой Владимиром Андреевым.
      Помимо привлечения к борьбе против меня административно-политических сил в лице обкома и горкома КПСС, Министерства культуры Татарии, Союза писателей, республиканского отделения ВТО, республиканских спецслужб, сатанизм использует и такое испытанное, действенное средство, как слухи и сплетни.
      Чем нелепее запущенные в небеса «утки», чем лживее басни, тем лучше.
      Так одной из широко распространявшихся в Казани сплетен была та, что я — вечный скандалист, который не может ни с кем ужиться. Дескать, даже Владимира Андреева, поставившего в Театре имени М.Ермоловой три моих пьесы, я вместо благодарности оболгал и осрамил. Теперь между мной и Андреевым якобы абсолютный разрыв и, больше того, Андреев, мол, заявил, что положит голову на плаху, чтобы ни одна пьеса Валеева больше никогда не прошла в театрах Москвы.
      Я слышал эту версию в Казани от множества людей. Каждый раз приходилось объяснять, что черная кошка не пробегала между мной и Андреевым и нас до сих пор связывают дружеские отношения. Даже хотим затеять новую совместную постановку. Но докажешь ли это всем?
      Источник сплетен и слухов ясен. И смысл тоже. Когда чье-то имя старательно и настойчиво вычеркивается в республике из театральных афиш, когда проводится линия на «тотальное отторжение» человека, то выгодно создать впечатление, что эта акция вполне оправданна и справедлива: Москва, мол, делает то же самое, все в стране не могут больше на дух выносить этого невозможного скандалиста!
      Публикация гонимой, преследуемой в Казани пьесы вместе с послесловием Андреева разрушает этот тщательно конструируемый фальшивый, грязный сюжет.
      Бедный Раис Беляев! Бедная милая, бесценная Дания Зарипова! Как ваше сердце вынесет только все эти события? Вдруг кого-нибудь из вас из-за тяжелых переживаний, не дай Бог, конечно, хватит Святой Кондратий?! Что-то вам, бедолагам, не везет в последнее время.
      Отвернулась от Сатаны фортуна...

23 июля 1986 года

      Телефонная дробь, скачущая звонкими шариками по квартире.
      Бегу из кухни, не прожевав кусок хлеба, хватаю трубку.
      — Диас Назихович, здравствуйте! Как поживаете? Как ваше самочувствие? — в телефоне голос заведующей отделом культуры Зариповой.— Оторвала вас от обеда? Однако мы так долго не виделись с вами,— кокетливо продолжает она. — И в самом деле, я уже, право, соскучилась. Мы столь тесно общались с вами в последние годы, что, когда наступает перерыв, я чувствую: мне чего-то не хватает.
      — Взаимно, Дания Хусаиновна. Рад слышать ваш голос. Что хорошего у вас?
      — А я все ждала вашего звонка после статьи Велеховой в «Советской культуре»? Вы, наверное, возмутились ею. Как вы относитесь к этой статье? Знаете, Диас Назихович, было бы неплохо, если бы вы вместе с министром культуры, с нашим Марселем Мазгаровичем, написали в газету опровержение. Пора завершать всю эту некрасивую историю.
      — Да-да, поставить точку.
      — Вот именно. Что вы думаете по этому поводу? Знаете, такой поворот был бы очень хорошо воспринят руководством у нас в республике. Подумайте, вам жить здесь, с нами. Так ведь?
      — И что? Текст опровержения уже подготовлен? В Министерстве культуры работают большие интеллектуалы. Они постарались?
      — Да, наброски письма имеются. Мы здесь все вместе посмотрели, посоветовались. Может быть, Диас Назихович, вы выберете время, зайдете подпишете письмо?
      — Весьма неожиданный поворот, уважаемая Дания Хусаиновна,— говорю я.
      Действительно, на что уж я, кажется, готов ко всему, но в эту минуту я совершенно ошеломлен. Вроде бы за минувшие два года, в течение которых шла открытая война на поражение, мы — я и мои противники — хорошо узнали друг друга. На любовь и симпатию к себе с их стороны я рассчитывать не мог, но претендовать на элементарное уважение к своим взглядам и поступкам, наверное, вправе? И вот все это поразительно легко отбрасывается, отметается. Мне совершенно цинично подсказывается способ действия. И без стеснения, нагло, бесцеремонно, со скрытыми угрозами, предлагается откровенная дешевая, оскорбительная сделка.
      В течение почти двух лет, как началась эта история, я пытался доказать — кому, неизвестно,— что справедливость в мире все-таки есть, что и совершенно одинокий человек в ратном поле тоже воин. Все это время я бился, наверное, не только за свое писательское достоинство, не давая его растоптать, смешать с грязью на глазах у всех, но и за достоинство художника вообще. Я пытался доказать — кому? зачем? — что над художником нет на земле другой власти, кроме власти его собственной души, Бога, истины. И что же в результате? После всего пути, который я прошел, мне в миг моей победы открыто и нагло плюют в лицо и предлагают поднять руки вверх. И моя победа тем самым должна превратиться в мое поражение?! И в поражение тех, столь же одиноких, кто встал на мою защиту?
      Кажется, я не дал никому ни малейшего повода думать о себе низко, но на сатанинском уровне бытия иные, не низкие, мысли, вероятно, просто не существуют. Низость здесь — абсолютная норма. И теперь эту норму мне советуют принять как объективную форму жизни.
      Нашелся человек, который за минувшие два года, единственный, открыто протянул руку помощи, и я должен предать его? И предать газету, которая вступилась за меня? И ради кого? Ради тех, кто издевается и изощренно глумится надо мной? Ради каких-то ничтожеств, которые цинично и безнаказанно уничтожили в годовщину рождения казненного на гильотине поэта посвященный ему спектакль? Ради тех, кто давно оплевал и предал все святое в жизни? Кто открыто продает и предает страну?
      За кого же принимают нас, художников, господа влиятельные и власть имущие лица? За людей, абсолютно не имеющих понятия о чести? За последних скотов, готовых лизать поднятую руку с плеткой? И как же надо патологически не уважать людей вообще, чтобы посметь предложить такое?!
      — Что вы молчите, Диас Назихович? Почему вы молчите? Алло! Алло!
      — Я размышляю, Дания Хусаиновна, над вашим парадоксальным предложением,— медленно и тихо отвечаю я.
      — Вы сможете подойти? В четыре часа вас устроит?
      — Нет, абсолютно не устроит. Я глубоко удовлетворен статьей Велеховой,— говорю я.— Но я поражен тем обстоятельством, что вы для своего министра ищете соавтора в моем лице. Почему бы вам самой не взяться за перо? Напишите опровержение вместе с ним. Только перед тем как отправить его по почте, подумайте над таким вариантом: что, если газета пришлет потом сюда бригаду журналистов и они так выпотрошат всю эту потрясающе-гнусную историю, что вам всем уже будет не до опровержения? Я удивлен и другим, Дания Хусаиновна. Согласен, художника можно убить. Можно спрятать его в тюрьме или сгноить в психолечебнице. Можно сделать с ним все, что угодно. Например, повсеместно заблокировать, не печатать, не ставить. Но не забывайте: нельзя сделать одного — победить его. В конфликте политика и художника в конечном счете побеждает всегда художник. Неужели вы до сих пор не в состоянии это понять?
      — Подумайте, Диас Назихович! Подумайте! Не спешите с резкими ответами! — голос Зариповой уже непривычно сух и жёсток.— К согласию всегда можно прийти. Но на основе компромисса. А компромисс — это неизбежные уступки. Повторяю еще раз: вам жить здесь! И жить с нами!
      — С вами, с вами! Куда от вас денешься? Ясно, что с вами!
      — Не грубите, Диас Назихович.
      — Но у вас же с Беляевым мания какая-то, Дания Хусаиновна! Сдержаться трудно. То вы заставляете меня подписывать ваши протоколы, то почему-то я должен подписывать ваши письма!
      Чертыхаясь про себя, кладу телефонную трубку. Долго сижу неподвижно. Медленно остываю.
      Нет, не гнев, не ненависть — душой владеет скорее уже чувство печали. Наверное, я все же идеалист. Или просто ненормальный человек. Мне, неразумному, почему-то хочется, чтобы сам факт моего присутствия на земле как-то влиял на жизнь, на мир. Но легче поднять плугом целину, чем вспахать окаменевшую твердь стылой человеческой души. Человека может изменить только длительный эволюционный процесс.
      К сожалению, абсолютно никакой урок не извлечен моими противниками из затянувшейся позорной истории. Они убеждены, что на их стороне сила, а значит — и истина. Они уверены, я — изгой на земле, на которой они — вечные торжествующие хозяева.
      Да, наверное, так оно и есть. В их сатанинском мафиозном мире нет справедливости, нет нравственности. Здесь царствует голая сила. И если ты не принимаешь законов этого антимира, то обречен на уничтожение. Или на вечную борьбу, в которой голой силе ты обязан противопоставить тоже только силу.
      Иначе тебя сомнут.

30 июля 1986 года

      Последствия телефонного диалога с Зариповой дают о себе знать незамедлительно.
      «Была весна» — сборник рассказов молодых писателей, выучеников моей «Литературной мастерской», который я составил, который был одобрен русской секцией Союза писателей, положительно отрецензирован в Татарском книжном издательстве, включен в план, отредактирован редактором издательства после контрольной читки заместителем главного редактора Анасом Хасановым, бывшим инструктором отдела культуры обкома КПСС, внезапно попал не на типографский станок, а возвращен для повторного обсуждения в Союз писателей Татарии председателю правления Туфану Миннуллину со знакомым до тошноты определением: очернение действительности.
      Таким образом, под удар попадаю не только я, но уже и мои ученики *. И появляется возможность опять крепко прищучить неугодного человека: организовать, скажем, еще одно обсуждение и основательно помуссировать на нем вопрос, кого выращивает этот «диссидент», какие настроения среди молодых писателей будирует, провоцирует, поощряет. Опять комиссии, бесконечные проверки, опросы и допросы молодых, данные спецслужб... Я достоверно знаю: осведомители были завербованы и среди моих учеников. Вот их сведения и пригодятся! В самом деле, не ставит ли своей целью Валеев воспитание новой волны «диссидентствующих» писателей?

     * С 1979-го по 1991 год я руководил в Казани объединением молодых прозаиков, поэтов и драматургов «Литературная мастерская», собиравшемся по средам в редакции молодежной газеты «Комсомолец Татарии».— Д.В.

      Заранее уже можно расписать в подробностях весь сценарий будущих действий. И разве это все? Обязательно придумают что-нибудь еще.
      И как подтверждение этих мыслей — звонок по телефону Гарифа Ахунова.
      Оказывается, сегодня правление Союза писателей Татарии, определяя принципы подхода к намечаемой к выходу антологии татарской драматургии, большинством голосов утвердило вердикт, согласно которому я, Валеев, не подлежу включению в антологию, поскольку пишу по-русски и, следовательно, не являюсь татарским драматургом.
      Приведу диктофонную запись заседания правления Союза писателей Татарии от 30 июля 1986 года:

   Р.Хамид:
«Обсудим следующий вопрос, товарищи. Вчера состоялось заседание редколлегии антологии татарской драматургии. Вы знаете, издание связано со столетним юбилеем татарской литературы для театра. Первый том находится уже в печати. Позвольте предоставить слово редактору второго тома Азату Ахмадуллину».

     А.Ахмадуллин:
«Состав первого тома антологии татарской драматургии сомнений не вызывает. Сегодня следует обсудить второй том. Авторы этого тома живы. Могут быть споры и нарекания. Зачитываю список авторов и названий...»

     Р.Хамид:
«Кто хочет высказаться?»

     Ф.Миннуллин:
«В антологию надо включать только классические произведения. В зачитанном списке, мне кажется, есть и не совсем удачные пьесы».

     А.Ахмадуллин:
«Мы старались соблюдать жанровое и тематическое разнообразие, старались учесть то, какой след оставлен автором в истории театра. За этот перечень авторов все члены редколлегии проголосовали единогласно».

     Ф.Миннуллин:
«От того, что редколлегия голосует единогласно, плохая пьеса не становится хорошей».

     А.Еники:
«Антология — издание принципиального характера. Скажу об общем впечатлении относительно списка авторов. Не слишком ли мы мелочимся? Порой человек лишь вчера или сегодня написал всего одну вещь, ничем не примечательную, а вы уже включаете ее в антологию. Не разделяю такого подхода».

     Р.Файзуллин:
«А правильно ли не включать в антологию Диаса Валеева?»

     Р.Ахмадуллин:
«Валеева в списке действительно нет. Мы решили включить в антологию только пьесы, написанные на татарском языке. Валеев пишет по-русски. У нас много авторов, которые не удовлетворяют тем или иным требованиям».

     Т.Миннуллин:
«Не включенных авторов у нас много. В списке нет, например, Г.Зайнашевой, Р.Ишмуратовой, С.Кальметова, И.Закирова и других. Но это оправдано. Мы думаем о качестве антологии».

     Ф.Миннуллин:
«Антология — вещь серьезная. Есть принципы, от которых нельзя отступать».

     Г.Ахунов:
«А я считаю, невключение Диаса Валеева в антологию — пример исключительной несправедливости и слепоты. Валеев — крупный драматург, и все мы это отлично знаем. Такой подход объясняется только определенным отношением Туфана Миннуллина к Валееву, его давним недоброжелательством к нему».

     Т.Миннуллин:
«Решение относительно Валеева не мое, а всей редколлегии. Здесь находится главный редактор Азат Ахмадуллин. Он может высказать свое мнение».

     А.Ахмадуллин:
«У каждой литературы есть форма, в которой она существует. В частности такой формой является язык. Редколлегия решила включать в антологию только произведения, написанные на родном языке».

     Р.Харис:
«Можно же сделать исключение».

     Г.Ахунов:
«Отсутствие имени Диаса Валеева в антологии трудно объяснить какими-то разумными аргументами».

     Т.Миннуллин:
«Я никогда не обсуждал произведения Валеева. Я считаю его хорошим драматургом. Но есть уже прецедент. Когда мы составляли антологию поэзии, мы не включили в нее стихи Рустема Кутуя, Ильгиза Калимуллина. Почему? Причина аналогичная. И сегодня речь идет именно о татарской драматургии. Не о драматургии, создававшейся на территории Татарии, а, подчеркиваю, о татарской драматургии. Надо отстаивать свои принципы до конца».

     А.Еники:
«О Диасе Валееве надо серьезно подумать. Не надо спешить голосовать. Пусть редколлегия в отношении его еще раз все взвесит и обдумает».

     А.Ахмадуллин:
«Надо решать все теперь. Дело в том, что прежде чем выносить данный вопрос на правление, члены редколлегии очень основательно просчитали все варианты».

     Д.Зульфат:
«Есть легкий выход из положения. В предисловии к антологии надо очень четко и недвусмысленно заявить принцип, по какому составляется сборник. А именно принцип языка. В таком случае, как говорится, дело никакому «обжалованию не подлежит».

     Т.Миннуллин:
«Надо поставить вопрос на голосование».

     Р.Хамид:
«Итак, голосуем... Итоги голосования: шестнадцать писателей за то, чтобы при составлении антологии соблюдался принцип языка. Один голос — против. Один человек воздержался. Вопрос ясен».

     Г.Ахунов:
«Диас Валеев, таким образом, вынесен нами за пределы татарской литературы. Его имени, выходит, нет и никогда не было в нашей драматургии?»

     Р.Хамид:
«Вопрос решен» *.

     * Помимо выступивших в ходе заседания, в "решении вопроса, не подлежащего обжалованию", т.е. в голосовании приняли участие так-же писатели Н.Алешков, А.Баянов, Р.Валеев, А.Гаффар, А.Гилязов, М.Маликова, Р.Миннуллин, В.Нуруллин, И.Юзеев.— Д.В.