|
|
* * * Между идеальным и реальным если и есть противоречие, то лишь условное. Реально то, что уже осуществилось, что уже есть. Идеально то, что может быть, должно быть или что осуществляется, наконец, сейчас. Поэтому и идеальное в своем высшем смысле вполне реально.Реальному и естественному противоречит не истинный идеал, а утопия, впадать в которую так склонна человеческая фантазия, ищущая спасения от тягот жизни. Вместо истинного Бога люди часто выдумывают себе на потребу Бога-утопию — нечто «иисусоподобное». В конце концов, их Бог — это тот же человек. Божество творится ими строго по образу и подобию человека. Столетия наслаивают на эту имитацию Бога определенные предания и интерпретации. Все это продолжается до какого-нибудь фундаментального, дискретного скачка, когда за ветхостью и явной чужеродностью старого Бога использовать уже будет нельзя, а на примете возникает другой —поновее. Вот в лик этого нового Бога я всматриваюсь уже несколько лет. Пришла пора для фундаментального, дискретного скачка? * * * История человеческого сообщества, его эволюция во времени.Отдельными штрихами попытаюсь наметить судьбу, тот нечаянный путь, по которому вело и ведет нас Провидение и Случай. Впрочем, случайного в истории мало. Перед этим идолом преклоняют колена лишь десятилетия или подчас столетия. Они еще могут трепетать от такого дуновения. Но жизнь человека, отлитая капля за каплей в тысячелетия времени, жизнь былая, настоящая и жизнь будущая предопределены железной поступью необходимости, не жестокой лишь к самой себе. Здесь в полузримой текучести времени — ее торжество, ее великий праздник, где человек лишь безвольная фишка, нечаянный свидетель. Первобытный человек-зверь — рассеянное всюду человекосемя — бессознательное ощущение общности и возникновение клана, племени, союза, первого государства людей — монархические формы государства, более жесткие по стилю — республиканские, соборные, вечевые формы организации и управления жизнью —ночи и дни средневековья, лебединая песня абсолютизма — вырождение последнего, возврат к республиканским формам правления, напоминающим античный парламентаризм или былую соборность племени, постепенное стирание национальных и государственных границ — зарождение единого тоталитарного режима, распространяющегося под сенью единого Бога, постхристианской, постисламской, постиеговистской выделки, постепенно на всей Земле — ночи и дни новой теократии, напоминающей модифицированное средневековье, постепенное исчезновение человека как биологической особи и незаметное, естественное исчезновение всего «живого» с замещением последнего «искусственным», первая связь с мыслящими существами инопланетных и параллельных систем — возникновение союза, клана, конфедерации, первого межпланетного, галактического, договорного государства — уничтожение договорных форм правления межпланетной жизнью и возникновение единой галактической империи, рассеянные всюду во Вселенной семена галактических империй, постоянная эволюция и развитие мыслящих существ или мыслящей материи, орудий воли Бога, или Мирового сознания — вырождение галактических теократий, возврат к «республиканизму» — первые шаги нового единого тоталитарного режима в пределах Вселенной I порядка, в пределах Мегагалактики и т.д.— невообразимый, непредставимый бесконечный пульсирующий процесс во времени по завоеванию бесконечностей пространства и овладению всеми параллельными мирами... Носителем воли Бога или, если применить другую терминологию, Мирового Сознания является все более усложняющаяся, все более утончающаяся «конструкция», постепенно как бы теряющая материальность, фантом мысли, уподобляющийся с течением времени самому духу Мирового сознания и принимающий его божественные черты, его нематериальный, не помещающийся в рамках человеческой фантазии облик. Человек в этом плане — вероятно, орудие Мирового сознания, промышляющее строго на определенном этапе. Не более того. Бог разлит в природе. Бог — душа внешнего мира. И суть философии истории — извлечение Его из природы, переход Его из ее внутреннего состояния во внешнее, наружное. Цель — тождество внутреннего и внешнего. Иными словами, суть философии истории — это история Бога. И что такое искомая цель? Конец всего? Очевидно, нет. Очевидно, это — только новое начало. История человечества, как и история всего «живого во Вселенной»,— только незначительный фрагмент истории Бога. * * * Вот что я утверждал во время своего жития под именем Платона:— Тот, кто заботится обо всех вещах, расположил их так, чтобы сохранились блага целого. Каждая часть переживает и исполняет лишь то, что ей назначено. Он постоянно бодрствует над каждым отдельным индивидом вплоть до малейших действий его, хотя и не знает его. И всюду в мельчайшие подробности вносит совершенство. И ты, слабый смертный, как ты ни ничтожен, тоже участвуешь в общем порядке и зависишь от него. Но ты не понимаешь, что все создается ради целого, чтобы оно жило счастливой жизнью; что вселенная существует не для тебя, но что ты сам существуешь для вселенной. Всякий врач, всякий искусный художник направляет свои усилия к целому, стремится к высшему совершенству целого. Он создает части ради целого, а не целое ради частей. И ты ропщешь только потому, что знаешь, что твое собственное благо имеет отношение не только к тебе, но и к целому. Таков закон бытия вселенной. Как странно, проходят века, тысячелетия, я снова и снова прихожу в мир всякий раз под иными именами, но размышляю всегда почти обо одном и том же. Одни и те же вопросы мучают меня уже целые тысячелетия. Царство необходимости окружает меня, где бесконечное живет смертью конечного. Я — конечное существо, и ропщу. Ропщу или пытаюсь найти общий язык, вступить в диалог с бесконечным? Да, мы рабы, мы ничтожны и часто жалки. И мы знаем, что вселенная существует не для нас. Но не гнить мы пришли в этот мир, не смердеть трупами. Мы пришли жить, и потому вселенная существует и для нас. Мы —частица вселенной, и наша борьба — не борьба с бесконечным, с Богом. Это было бы смешно и неразумно. Наш бой — это бой со вчерашним конечным во имя завтрашнего конечного. Все преходяще, и мы подобны теням на этой земле. Но наши тени создают фантастический рисунок, и моя смерть сегодня это моя же жизнь завтра, но с другим оттенком, с иными нюансами и подробностями. Каким я явлюсь в этот мир завтра? И останется ли жизнь людей знакомой мне или она будет фантастически преображена? Наш долг в согласовании наших поступков с требованиями общего разума, в подчинении неизбежному. Но как понять этот общий разум, как осознать, что неизбежно? Понять и осознать — это значит проникнуться замыслом Бога. Но даны ли нам это право и эта возможность? Да, нужно не роптать, не возмущаться, но понять. Для Него все прекрасно и справедливо, ибо все необходимо. В гармонии Целого сливаются и добро, и зло, бытие и небытие. Равным образом относиться и к добру, и злу, ценить небытие, т.е. смерть так же, как бытие, т.е. жизнь? Но так к добру и злу, к бытию и небытию относится Бог. А я — человек. Могу ли я стать Богом, то есть могу ли выйти на уровень Его понимания, Его отношения к миру? * * * «Положись на меня одного, смирись духом и откажись от плодов деятельности. Знание выше деятельности, и размышление выше знания. Я люблю больше всех слуг моих того, кто сердцем друг всей природы, которого люди не боятся и которому они не страшны. Я еще больше люблю того, кто не имеет надежды и кто отказался от забот человеческих. И тот достоин моей любви, кто ничему не радуется и ничему не огорчается, ничего не желает и всем доволен; он служит мне, и да не смутит его несчастье. И возлюблю того, кто одинаково относится к друзьям и врагам своим; того, кто одинаков в славе и позоре, тепле и холоде, страдании и наслаждении. Того, кто не заботится о жизни, о похвале или хуле, кто мало говорит и ничему не удивляется, кто не имеет своего жилища и служит мне, полный великой любви».Индуистская Махабхарата. Мистицизм ее песнопений когда-то пробудил во мне, Шакии-Муне, сыне короля центральной Индии, великого Будду с его четырьмя высшими истинами. Жизнь — иллюзия. В желании — корень страданий. Выход — в нирване. Отрешение от себя, от всех порывов и стремлений — средство для достижения нирваны. Да, это была попытка стать на место Бога. Во всяком случае, подняться на уровень Его отношения к миру вещей. Но это было не решение вопроса, а именно попытка. И сколько таких попыток было у меня! * * * — Эти люди жестоки, гневны, свирепы, дерзки. Если они станут грубо оскорблять тебя, что ты скажешь?— Если они меня обидят, я скажу: «Это, должно быть, добрые люди. Они оскорбляют меня, но не бьют и не бросают камни». — Но если они станут тебя бить кулаками, что ты скажешь? — Я скажу, что это очень добрые люди. Они чрезвычайно кротки. Они бьют меня всего лишь кулаками, но не палкой. — А если они станут колотить тебя палкой? — Это добрые люди. Они бьют меня палкой, но все же не убивают совершенно. — А если они убьют тебя? — Это добрые люди. Они разом избавили меня от несовершенного тела! Как естественный огонь превращает дерево в пепел, так огонь истинной мудрости пожирает всякое действие. Спокойно, освободясь от заботы о делах, пребывать в -граде с девятью вратами (тело имеет девять врат), достигать уничтожения в Боге,— это, конечно, выход. Но выход из бытия в небытие. Как найти выход в самом бытии? — А если они убьют тебя? Что ты скажешь? — спрашиваю сейчас себя я. — Это нормальные люди. Они сделали бы то, что им нужно было сделать. Если бы они не успели убить меня, я убил бы их. Да, сегодня я почувствовал, как во мне рождается убийца. В переполненном трамвае немолодая незнакомая женщина с мертвенно-худым лицом и сверкающими глазами без каких-либо причин, даже без намека на причины, обрушилась на меня с грязной бранью. Что должен делать философ в такой ситуации? Я долго молчал, спокойно глядя в ее бешеные глаза. Однако все-таки не выдержал: — Видимо, вы — больной человек. Я сочувствую вам. — Это ты больной! И мы тебя не до-ле-чи-ли! Я врач-психиатр. У меня тридцать шесть лет стажа! И в этот момент я превратился в потенциального убийцу. Счастье, что этот диалог происходил в переполненном трамвае, а не где-то на пустыре. Я физически ощутил в себе острое неодолимое желание убить эту женщину. Невозможно трудно быть одинаковым в славе и позоре, с равным равнодушием воспринимать и хвалу, и напрасную хулу. Трудно пребывать на уровне Бога. Два часа я был словно отравлен услышанными поношениями, а потом стал думать, что, возможно, они посланы мне как некий знак? И я вспомнил. В подобных ситуациях я неоднократно оказывался и раньше. В 399 году до начала исчисления новой эры афинянин Мелит, главный обвинитель, вывесил перед портиком архонта-базилевса обвинение: «Сократ поступает несправедливо, во-первых, потому что не признает богов, которых чтит государство, во-вторых, потому что вводит своих новых богов и, наконец, потому что развращает юношество. Наказание — смерть». И вот политический суд гелиастов, или присяжных, выбранных по жребию народа, несколько сот афинских матросов и купцов, собравшихся разобрать величайшее дело древности — мою метафизику. Серая посредственность судила философа. А я и не защищался тогда перед ней. Я прощал их, маленьких, недалеких, зная, что они творят, не ведая. Я понимал их и снисходил к ним. И эти мои последние слова на суде: — Нам уже время расстаться. Мне надо умирать, вам жить. Чья доля лучше? Никто не знает, кроме Бога. Наверное, это была печаль без печали. Верность провидению и покорность непокоренного. — Я должен петуха Эскулапу,— сказал я, уже выпив чашу с ядом.— Не забудь, Критон, уплатить этот долг. Прошло две тысячи триста лет, но что изменилось? Я снова не признаю богов, которых чтит государство и общество. Я пытаюсь ввести в оборот человеческого сознания нового Бога, ибо боги старой выделки — от Аллаха до христианской Троицы — меня не устраивают. И, наверное, я могу тем самым развратить юношество? Правда, в отличие от времени, когда я носил имя Сократа, я не имею возможности теперь публично проповедовать. Больше того, я должен хранить свои мысли в глубокой тайне от кого бы то ни было. Не дай Бог, если о них станет известно кому-нибудь из моего окружения. Суда не будет. Меня станут лечить. И, возможно, этим займется женщина-психиатр с тридцатишестилетним стажем, случайно встреченная в трамвае. Я считал, что она набросилась на меня без всякой причины. Но, вероятно, причина была. Мои мысли. Ошибочно думать, что твои тайные мысли недоступны для суда присяжных, случайных прохожих, цензоров и врачей. Они их слышат. Они читают их в твоих глазах. И они готовы снова и снова судить тебя и выносить тебе приговор. Ибо ты — обвиняемый сегодня и во веки веков. * * * Качественный закон развития, который способен объяснить появление, а затем и постепенное преобладание внутреннего вещей над их внешним, считает П.Тейяр де Шарден, обнаруживается, если рассматривать универсум как переходящий из состояния Х, характеризующегося очень большим числом весьма простых материальных элементов (т.е. с очень бедным внутренним) в состояние, скажем, У, определяемое меньшим числом очень сложных группировок (т.е. с более богатым внутренним).В состоянии Х очаги сознания, весьма многочисленные и вместе с тем чрезвычайно слабые, проявляются лишь в совместных действиях (сознание вещей, предметов, неживой природы), подчиняющихся статистическим закономерностям. Таким образом, они коллективно следуют математическим законам. Это, собственно, область физико-химии. В состоянии У, напротив, очаги сознания, менее многочисленные и вместе с тем более индивидуализированные, мало-помалу избавляются от рабства больших чисел. Они начинают проявлять вовне свою коренную, не поддающуюся измерению спонтанность. Теперь их можно видеть и следить за каждым из них в отдельности. С этого момента мы вступаем в мир биологии. Короче говоря, по Тейяру история универсума есть собственно история возмужания или, если быть точнее, обнаружения его сознания — от системы с многочисленными тлеющими очагами сознания к миру, где горит один мощный светильник мысли, где царит одна мысль или, если угодно, пылает пожар мысли. И история универсума — это история того, как убавляется его «материальность». Все это, возможно, так. Но, если взглянуть шире, в мире, я уверен, царит закон постоянства количества сознания-материи. И у универсума как такового, как некоего непредставимого целого,— нет истории. Нет времени. Универсум вечен. Всплывают и гаснут очаги сознания. Рушатся и рождаются заново какие-то системы. Но все это — в нем, внутри. Трансформируются и перемещаются части универсума, миры, составляющие его (и наш мир, наша вселенная лишь один из подобных миров) —но не он сам. Есть история у нашего мира, нашей Вселенной, потому что у них есть смерть и порог жизни,—но нет начала и нет смерти, а следовательно, и истории у целого, у универсума. По Тейяру, универсум раньше представлял состояние Х. Сейчас же он — в положении У. Но это допущение, вероятно, справедливо лишь для Земли. Земли, как одного из миров нашей Вселенной, нашей галактики, а не универсума, которые, возможно, и переходят из состояния Х в состояние У. Но из этого вовсе не следует, что такова стрела движения мироздания вообще. В частности — может быть. А где-нибудь в «антимире», возможно, и наоборот. Из У — в Х. Распад и созидание. Творчество и разрушение. Рушатся миры. И вновь рождают зарю. И универсум, заключающий их в себе, кооперирующий миллиарды подобных миров, вне времени. И вне истории. И что здесь, среди этого пылающе-холодного космоса — хрупкое человеческое вещество, мыслящее, надеющееся, любящее, страдающее?.. * * * В этом смысле интересно вернуться к некоторым мыслям, высказанным мной еще в XVIII веке, когда я пребывал в обличии Гердера. Я имею в виду мысли об «органическом различии» между животными и человеком с вытекающей отсюда дальнейшей посылкой.Здесь налицо не различие фиксированных видов, говорил я, отнюдь не качественное различие. Человека отличает культура, сводящаяся к выработке и передаче следующим поколениям более совершенных органов, навыков, привычек. Акт творения есть драматический призыв гения природы к поднявшемуся животному, призыв, который был сформулирован полностью лишь в человеке, в его броске к культуре: «Встань, создание, с земли!» И в этом смысле мое рождение, рождение человека как первого вольноотпущенного природы, есть второе творение. Но остановиться на мне, как последнем звене, нельзя. Я опять возвращаюсь к тому, о чем уже говорил. Грядущее перекидывается за пределы сущего и видимого нами. Человек — последнее кольцо земной цепи, но вместе с тем он — первое, начальное для другой жизни. В отношении этой будущей жизни он все равно, что ребенок, пробующий себя в своих первых шагах. На Земле я не могу больше перейти ни в какую другую организацию, мне придется идти либо назад, либо шататься в круге —остановиться нельзя. И впереди ступень, настолько же близкая мне, насколько и приподнятая надо мной, как я приподнят над животным. Предстану ли завтра я в человеческом облике или в каком-то ином? И там, еще в XVIII веке, я читал себе уже отходную, представляя свое прощание с землей: — Ты много вкусил на ней хорошего,— говорил я.—Ты достиг на ней той организации, в которой ты, в качестве сына небес, научился смотреть вокруг себя и выше себя. Покидай ее радостно и благослови ее — это поле, где ты играл, как бессмертный ребенок, эту школу, где тебя воспитывали в горе и радости. Ты не имеешь более прав на землю, она же не предъявит прав на тебя. Если человек есть самое последнее звено, замыкающее собою цепь земного творения, то, с другой стороны, человеком начнется и цепь новых существ высшего порядка, где я предстану уже самым низшим звеном, которое послужит связью между двумя смежными системами творения — земной и небесной, или космической. Когда же я все это говорил и говорю — в XVIII веке или теперь, в веке ХХ или уже почти XXI? * * * Емкость памяти человека оценивается в пятьдесят миллиардов двоичных единиц. Это означает, что плотность «упаковки» информации — в среднем на весь объем мозга — приблизительно тридцать пять миллионов единиц в кубическом сантиметре или 350000 единиц на квадратном сантиметре. Миниатюрность, казавшаяся до самого последнего времени недосягаемой. Однако, как сообщают газеты, одна из фирм в США уже разработала систему записи с плотностью 100 000 000 единиц на квадратный сантиметр.Таким образом, человеческий мозг, «недоступная вершина», пройден уже на сегодняшний день, хотя недавно еще невообразимое количество его невообразимо-сложных связей (например, только десять миллиардов нейронов) считалось одним из основных доводов против возможности создания «механического» разума. Неоригинальные комментарии Норберта Винера: — Машины могут переступить и переступают через некоторые ограничения, присущие их создателям... Очень может быть, что мы в принципе и не в силах создать машину, элементы поведения которой мы не в состоянии понять раньше или позже. Но это вовсе не означает, что мы сумеем понять их прежде того срока, когда мы еще сможем как-то повлиять на ход событий. Похоже, скоро история человека может завершиться и начаться история некоего искусственного разума. Но не об этом ли я говорил и в XVIII веке? Может быть и так, что мои нынешние страхи напрасны. Существование человека не перечеркивает факта существования обезьяны. Среди океанов и материков искусственной мысли, вероятно, будут существовать и лагуны мысли человеческой. * * * Тоска о естественном строе человеческой жизни, о золотом веке детства. Культура, якобы вырвавшая человека из блаженного состояния неведенья и тем самым исказившая, испортившая его сущность, его мышление и волю. Нищета и наглая ложь существующего. Беспредел произвола, в безумии диктующий законы не-жизни. И суверенность народа. Неприкосновенность человеческого права, основанного на природном равенстве всех. Религия чувства. Торжество свободного разума, долженствующего сказать свое слово. Любовь. Покой и состояние идиллического мира.В самом деле, почему мне, отуманенному грезами, не попробовать сделать из истории «чистую доску» и не начертать на ней священные параграфы? Руссо, автор параграфов, сам не зная того, явился духовным отцом новых веяний. Ему молился в аскетической тишине ночей тощий, снедаемый честолюбием Робеспьер. И революция разразилась. Были провозглашены вечные и неприкосновенные права человека. Провозглашена свобода. Провозглашено братство. Естественное состояние наступило. Но оно оказалось не идиллией Руссо, а трагедией терроризма. Войной всех против всех, царством гильотины. Революция 1789 года была поражением Руссо. Революция 1917 года явилась поражением Маркса. И всякий раз это были и мое поражение, и моя победа. Да, поражение и победа одновременно. * * * Процесс над Синявским и Даниэлем, двумя безвестными дотоле писателями России 60-х годов ХХ столетия. Газетная шумиха. Бум. За рубежом — комитеты спасения и защиты. Сборы подписей под петициями протеста. Разглагольствования о свободе слова.Но если у тебя не хватило силы для защиты, твоя вина доказана, ты действительно преступник. В этом случае надо иметь мужество спокойно и терпеливо выпить ту чашу яду, на которую обрек тебя победитель. Кто знает, может быть, пройдет время, сменятся зимы и лета, и уже ты свяжешь руки своего противника цепями, и уже он будет преступником. Я пытаюсь и в старых, и новых философских трактатах, и в повседневной хронике текущей жизни, и всюду, где только можно, прочитать, вычленить, вычислить некую соборную формулу истины, в которой бы, условно говоря, материализм соединялся с идеализмом, философия Бога с философией Дьявола, а палач и жертва попеременно менялись бы местами, дабы понять друг друга изнутри. * * * — Да, я могу выражать мои мысли лишь до тех пор, пока мои мысли есть твои мысли,— говорил я себе.— Но если у меня будут мысли, которые ты не сможешь одобрить, то есть сделать своими, то ты запретишь мне пользоваться ими, пускать их в оборот. Я могу свободно философствовать лишь тогда, когда я представляю из себя государственного философа, твоего философа. Мои пути должны быть твоими путями, иначе ты покараешь меня, мои мысли — своими мыслями, иначе ты зажмешь мне рот.Государство и общество больше всего боится моего значения, и потому оно принуждено тщательно лишать меня возможности пользоваться собой. Я — смертельный враг твой. Существует одно решение — Ты или Я. Поэтому ты так стараешься воспрепятствовать не только мне, но и всему моему. К этому вынуждает тебя долг самосохранения. Общество хочет что-то сделать из людей, и поэтому люди в нем все деланные (мириады паюсной икры!). Всякий же, кто хочет быть сам собой — враг общества, твой враг. И так было во все века. Смотри, что говорил Фома Аквинский: — Если светские владыки справедливо наказывают мошенников и других злодеев, то еще более справедливо не только отлучать от церкви, но и казнить смертью еретиков. Церковь доказывает свое милосердие обращением заблудших, так как осуждает только после первого и второго увещевания. Но если виновный упорствует, тогда церковь, отчаиваясь в его обращении и заботясь о спасении других, отлучает его своим приговором и предает его светскому суду, дабы он был удален из мира сего смертью. Ибо, как говорит св. Иероним, сгнившие члены должны быть отрезаны, паршивая овца отделена от стада для того, чтобы весь дом, все тело, все стадо не были заражены, испорчены, не сгнили и погибли бы. Вероятно, подобного рода философией руководствовался не один вождь. А вот что утверждал Жан Жак Руссо, этот известный всем радетель свободы: — Совокупность всех составляет верховную волю, верховную личность. Общественный союз непогрешим наподобие непогрешимости церкви. Личность же греховна. Отдельный подданный может, преследуя свою выгоду, выражая свою единичную волю, разойтись с выгодой целого. Но кто противится повиноваться общей воле, того вынуждает к повиновению община, стадо. И это значит, что община принуждает его, человека, быть свободным. Проходят века, я меняю свои обличия, имена, но неизменно одно: я почему-то всегда ощущаю себя «паршивой овцой», «греховной личностью», я всегда не в стаде, а в стороне от него, и потому подлежу воспитанию, удалению из мира. Моя философия всегда носит соборный характер, а мой Бог — соборное, многосоставное строение. И моя философия, и мой Бог всякий раз подлежат уничтожению и глумлению. В начале XVII века я обитал в Неаполе, и имя мое было тогда Ванини. Я пришел в тот раз к признанию вечности материи, одаренной самостоятельным движением, к признанию имманентности Бога в мире, как всеобщей субстанции и всеобщей мысли. Обвиненный в атеизме, я отвечал своим уличителям, что та зеленая травка, которую я держу в руке, для меня есть доказательство бытия Божия. Но что эта травка была для моих оппонентов? Я был приговорен к смертной казни, как хулитель Бога, атеист и еретик. Прежде чем запалить огонь, у меня потребовали, чтобы я дал отрезать свой язык. Я отказался. Язык пришлось вытаскивать изо рта щипцами. Потом мое еще живое тело объял огонь. Я смотрел, как языки пламени лижут мои ноги. Пепел, мой серый человеческий пепел, развеял ветер. Трудно сосчитать, сколько раз меня сжигали на кострах. И я не считал, как часто мне отрубали голову тесаком гильотины. Способы «удаления» еретиков из мира смертью многообразны. Меня уничтожали в крематориях Освенцима, заставляли гнить в сибирских лагерях. Мой дух неутомимо тренировали в китайских лагерях трудового воспитания. Я всегда — «паршивая овца» человеческого стада. Что с ней делать? И эта «паршивая овца» всегда говорит: — Бог един, но многосоставен, соборен, иерархичен. Истина о мире одна, но многосоставна, многозначна, соборна, иерархична. Да, я свободен. Ровно в той мере, в какой у меня есть сила, чтобы завоевать, добыть себе свободу. Я имею право на все, чем могу стать и быть. И в том числе, право на свое понимание истины. Сила — мое право на нее. Сила других — моя вина, моя смерть. Вот почему необходимо всегда спокойно выпивать чашу яда, на которую обрекает тебя суд толпы. Если ты проиграл, ты должен понести наказание. Да, я вправе низвергнуть Богов, Государство, Партию, Народ, если — могу. Но если у меня не будет силы, если я проигрываю, тогда существующие Боги стада остаются передо мной в праве, то есть в силе. Свобода не выдается по указу или декрету, стремление к ней — занятие из череды чрезвычайно опасных. Ибо свобода одного это всегда свобода за счет другого. Свобода «паршивой овцы», «еретика», «философа» есть насилие над свободой стада, насилие и подавление прав и свобод стада. Но как отыскать в мире свободу для всех, как одновременно и однопространственно в одном движении утвердить мою и твою истины о мире? Возможна ли такая философия, универсальная, всеохватывающая по характеру, которая соединяла бы в себе воедино, легко и естественно, несоединяемое — идеи и настроения субъективного идеализма и объективного материализма и одновременно интеллектуальные разработки и умослагаемые объективного идеализма и субъективного материализма? Вот чем озабочена «паршивая овца» в ХХ веке. Сооружением некоего панвселенского Собора. Но возможно ли такое сооружение в принципе? Обстоятельства к тому же таковы, что приходится разрабатывать этот проект в глубокой тайне и одиночестве. И может быть, абсолютно права врач-психиатр с тридцатишестилетним стажем, увидевшая во время охоты в трамвае дичь, предназначенную для укола аминазином? Уж не из тех ли ты, кто выходит за ум человечества? |