13. Возможность невозможного

      Ловлю, выискиваю в людях проявления меганачала.
      Говорю прямо: человек, гоняющийся за рублем, за долларом — а таких ныне много — мне абсолютно не интересен; все его действия, поступки, мысли, слова заранее предсказуемы; на плацдарме рубля не развернешься, человеческие способности здесь тускнеют, сворачиваются, страсть к наживе глушит все. Гораздо любопытнее человек, спокойно относящийся к рублю или даже пренебрегающий им, а следовательно, желудком, во имя неведомой истины, служащий не Мамоне, а Богу, понимая под Богом некий идеал. Действия такого человека часто неожиданны, он — носитель некоей тайны.
      Говорю: носителей тайн завтрашнего дня ныне уже немало.
      Конечно, их единицы, но каждая из таких единиц —заметна.
      Чистый ясный день. На столе — чашки с крутозаваренным чаем, блюдце с сушками. Сижу, разговариваю с Александром Хоцеем, историком по образованию, политэкономом, философом, бизнесменом. Моему собеседнику на взгляд нет еще сорока, и он — из числа носителей тайны.
      — Во-первых, по объему получилось не совсем то, что первоначально намечалось,— рассказывает он о своих книгах.— Поначалу я хотел справиться с книгой за полгода-год. Но вместо одной книги возник пятитомник. И к тому же у меня ощущение, что многие страницы написаны бегло, конспективно, а надо бы все изложить подробнее, основательнее. По натуре я консерватор. К новациям отношусь с настороженностью и со скепсисом. К началу работы, естественно, у меня имелись кой-какие собственные взгляды на природу общества, но по большому счету они казались мне вполне согласующимися с общепринятыми. Я думал, что предприму небольшую косметическую правку марксизма. Однако частные улучшения в ходе работы незаметно переросли в капитальную перестройку. Честно говоря, я воспринимаю это как недостаток. Как любому нормальному человеку, мне нелегко так вот резко менять свои взгляды, предавать убеждения. Но что делать?
      Я впервые услышал об Александре Хоцее в конце восьмидесятых годов. Тогда же где-то, возможно, на одном из уличных митингов, характерных для той политической поры, бегло, мельком познакомился с ним. Ходили слухи, что он в машинописном виде издает журнал «Марксист» и является чуть ли не единственным его автором, что у него шесть детей и что он работает почтальоном. Трудно было понять, каким образом все это совмещалось в одном человеке, но как-то совмещалось. Были и дети, и нелепая для мужчины, малооплачиваемая работа письмоносца, на которой он работал на две ставки, и ночи, заполненные бесконечным стуком пишущей машинки, когда он сбивал пальцы в кровь. И обдумывание будущего грандиозного теоретического труда о строении общества.
      Вскоре я уже держал в руках несколько номеров издаваемого им журнала.
      Конец 80-х — начало 90-х годов — время излома, буйства и коловращения идей. Хоцея безумно волновали все эти «идеологические разборки». В своем журнале он ввязывался в бурно обсуждаемые тогда споры о судьбах общества. Для него, однако, важен был тот факт, что во всей разноголосице он не ощущал еще четко сформировавшегося направления, которое, взяв за отправную точку марксизм, двинуло бы его дальше с учетом, разумеется, накопленного горького опыта. Нужно было и ясно определить причины бедствий России, перенесенных в ХХ веке, и наметить пути движения к подлинному социализму-коммунизму. По его мнению, социализма Россия на тот момент еще не знала. Для него крайне важным представлялось уже просто само разъяснение марксизма, который преступно третировался и извращался. Престиж этого учения упал в обществе до крайне низкой отметки, и это было самое печальное, поскольку именно марксизм, с точки зрения Хоцея, являлся на тот момент самым перспективным, объективно объясняющим все и вся учением об обществе. Но это учение крайне нуждалось в подпитке новыми мыслями и новыми фактами.
      Между тем события в стране развивались по нисходящей кривой, и, выпустив восемнадцать номеров журнала (в 1996 году наиболее интересные статьи были изданы его друзьями в двух книгах), Хоцей вынужден был закрыть его.
      Я вспоминаю короткую случайную встречу с ним на привокзальной площади Казани, которая произошла, кажется, в 1992 году.
      — Как ваши дела, Диас Назихович? Есть еда на столе? Вам не нужно помочь?
      Финансовые дела мои тогда были очень плохи. Я не получал еще пенсии, не было у меня и зарплаты. Понятие гонорара за книги тоже стало в то время историческим анахронизмом. Однако я отмахнулся:
      — Спасибо.
      Разговор между тем меня чем-то поразил. В самом деле, у человека шестеро детей, которых надо кормить, поить и, наконец, где-то укладывать спать, а он еще при этом способен думать о других. Причем прагматически точен в своей заботе. Никто другой в эти трудные месяцы не интересовался, как я живу и есть ли у меня на столе хоть какая-то еда. Еды, надо сказать, было мало.
      Минуло еще три-четыре года, и мы опять случайно увиделись на улице. Я был занят тогда поисками меценатов, которые помогли бы издать мой документальный роман «Изгой, или Очередь на Голгофу». Мельком, вполуха, от кого-то я слышал, что Хоцей занимается бизнесом и, вспомнив разговор четырехлетней давности, на всякий случай спросил, не сможет ли он помочь в издании книги.
      Хоцей был краток:
      — Вот телефон. Пожалуйста, позвоните через два часа, а я пока переговорю с ребятами. Думаю, мы легко решим этот вопрос.
      Через день деньги были уже перечислены на счет издательства, и там началась непосредственная работа с рукописью. И снова меня поразила та необыкновенная и неизъяснимая легкость, с которой Хоцей помог мне, человеку для него в общем-то неблизкому, чужому, можно сказать, лишь «шапочно» знакомому. Потом я услышал, что он серьезно и основательно помогает еще и другому писателю, тоже от него лично далекому, и помню, тот был также ошеломлен не столько самим фактом поддержки, ему крайне необходимой, сколько тем, как легко и незаметно эта поддержка осуществлялась. Создавалось ощущение, что для Хоцея возможно самое невозможное.
      О последнем я думаю, когда беру в руки и тяжелые толстые тома его серьезного и еще незаконченного исследования «Теория общества»*.

      * Хоцей А. Теория общества. Т.1 Методология. Становление общества. - Казань: изд-во "Матбугат йорты", 1999; Теория общества. Т.II. Становление бюрократии. Цивилизации. - Казань: изд-во "Матбугат йорты", 2000; Теория общества. Т.III. книга 1. Бюрократизм. Теория формаций. - Казань: РИЦ "Дом печати", 2000. Во время издания моей книги у А.Хоцея выходит еще один том: Т.III. Книга 2. Генезис буржуазии. Феномен СССР. - Казань, РИЦ "Дом печати", 2002. - Д.В.

      В самом деле, как соединить, как совместить в сознании, в воображении ежедневную или еженощную работу над этими капитальными фолиантами и ежедневные же, рутинные заботы и хлопоты о восьмерых (да, не шестерых, а уже восьмерых) детях? Любого другого, пожалуй, не хватило бы на все это, но, похоже,— не этого человека.
      В «Теории общества» он стремится выявить закономерности в жизнедеятельности некоего объекта с тем, чтобы, опираясь на их знание, затем предсказывать его поведение в дальнейшем. Этот объект — общество, которое однако подобно скорее не объектам механики, всегда одинаковым, хоть сейчас, хоть миллион лет назад, а биологии. В том плане, что представляет собой не нечто раз и навсегда данное, а некое изменяющееся образование, постоянно текучее по своей природе, переливающееся, переменчивое.
      В связи с этим оно имеет историю, но теоретик обязан обнаружить не только закономерности функционирования общества, взятые в общем виде, но также и более тонкие закономерности его изменений. Наконец, существуют, наверное, какие-то особые законы его деятельности, соответствующие различным этапам его изменяющегося бытия. Закономерности общего порядка естественно предстают всегда в какой-то конкретной, исторически преходящей форме. Обнаружить все эти изменения значит объяснить историю человечества в ее тенденциях с точки зрения ее движущих сил и причин. Проблема же нахождения общих закономерностей функционирования общества как в абстрактной, так и в исторически конкретной «упаковке» есть уже объяснение сущности, то есть «устройства и работы» общества — как в целом, так и в конкретных отдельных состояниях.
      И вот все это Александр Хоцей дотошно и скрупулезно выискивает, обнаруживает, описывает. Энтомологи, гуляющие с сачком в руках по полям и лесам, описывают виды и типы бабочек. Хоцей, гуляющий по пространствам мировой истории, описывает виды и типы обществ. Естественно, это не столько изложение уже известных заранее автору истин, сколько живое непосредственное размышление над неясными проблемами истории и теории построения человеческого общества. Многие открытия, сделанные им в рамках исследования, становятся открытиями равным образом и для него самого.
      Я наливаю себе еще чашку чая.
      Хоцей скупо улыбается.
      — Я вышел в поле с намерением не испортить борозды,— говорит он.— Но вдруг обнаружил, что передо мной практически целина. Хуже того — целенаправленно засаженная вредоносными растениями местность.
      Что же обнаружил наш мегачеловек в истории и теории общества? Не буду говорить о том, прав ли он.
      Сложная и весьма длительная история первобытности предстает в его анализе в рамках теории становления, а не развития. В философском плане приоритетно его представление о становлении и развитии как о совсем разных процессах. Далее, инвентаризируя число формационных состояний, пройденных пока человечеством, он значительно сокращает его — от пяти (первобытность, рабовладение, феодализм, капитализм, социализм-коммунизм) до двух (бюрократизм и капитализм). Это серьезная революция в воззрениях, требующая осмысления. Пересмотр сущности так называемой феодальной (плюс азиатской, рабовладельческой и т.п.) формации приводит его к выводу, что содержанием первичной эпохи являлись не поземельные (или еще какие), а бюрократические отношения. Обнаружив в копаной-перекопаной почве целину, он идентифицирует строй, существовавший в СССР, как бюрократический или в обычном наименовании — «феодальный». Следует обратить внимание и на перенос им центра тяжести обществоведческого исследования с проблем имущественного противостояния и борьбы классов, что характерно для марксизма, на проблемы функционального расслоения и противостояния-сотрудничества отдельных функциональных групп. Функциональное расслоение, по Хоцею, в отличие от чисто имущественного расслоения, которое способно порождать только противостояние, обязательно требует еще и сотрудничества функциональных групп, что отвечает природе самого такого типа расслоения. Наконец, все обществоведы делятся либо на «формационников», либо на «цивилизационщиков», в зависимости от их внимания к таким структурам человечества, как формация или цивилизация. Хоцей предлагает рассматривать формационный и цивилизационный подходы в связке, как необходимые дополнения друг к другу.
      Изменения конкретных обществ не сводятся только к собственному развитию. В реальном историческом процессе задействованы и иные события и типы закономерностей. История представляет собой сложный конгломерат целого ряда различно направленных процессов и одновременно — итог их переплетения и взаимной борьбы. Линия собственного внутреннего развития в целом доминирует, но для судеб (и для их объяснения) многих конкретных обществ, в частности, России, нередко более значимы иные процессы, связанные с внешним давлением и другими влияниями посторонней среды.
      Изменения общества, вызываемые некатастрофическими воздействиями этой среды, носят характер его усложнения, то есть развития. Катастрофические же, угнетающие влияния ведут, естественно, к другим последствиям, которые также случаются в истории человечества. Они проступают в «изломанных» судьбах многих конкретных обществ.
      В кромешной тьме без носителей Света и тайны завтрашнего дня не обойтись. Вот почему в своей очередной проповеди я рассказываю еще об одном мегачеловеке.
      В условиях, когда чуть ли не все, во всяком случае многие отрекаются от своих прежних убеждений в угоду очередной научной моде, психологии толпы и пожеланиям власть имущих, Хоцей четко и основательно разъясняет и обосновывает свои соображения, исправляя отдельные неточности и ошибки, допущенные в толковании истории Марксом и другими материалистически мыслящими исследователями. Правда, от Маркса в привычной для нашего сознания интерпретации мало что остается при этом, но, быть может, настоящее развитие идей и есть не повторение, а выдвижение концепций, перекрывающих постулаты вчерашнего дня.
      Мы говорим о положении России в конце II — начале III тысячелетия, о кривой, прочерчивающей пунктир будущего мирового развития. Не во всем мы сходимся. Больше того, наверное, точек и линий расхождения больше, чем линий схождения. Но это не беда. Важно, чтобы твой собеседник генерировал идеи, и вовсе не обязательно, чтобы эти идеи точь-в-точь были как твои собственные. Мегачеловек — всегда товар «штучный», и его идеи всякий раз также носят резко индивидуальный, «штучный» характер.
      — Кстати,— вдруг спрашиваю я.— Давно томит любопытство. Кто вы по национальности? У вас странная фамилия.
      — Русский. С примесью польской крови. Небольшой.
      Да, из русских мужиков, которые способны на самое неожиданное и невозможное. Я считал, что ему меньше сорока. Оказалось, чуть больше. Солдат, грузчик, журналист, экскаваторщик, преподаватель, почтальон, бульдозерист, буровик, директор Дома культуры, бизнесмен, историк, социолог, философ, автор семи книг, отец троих мальчиков и пяти девочек — все это его прошлые и нынешние состояния, и все лики теперь — в одном человеке, в одном лице. Густо и круто. Человек, который может сам слепить печь, своими руками возвести дом. Который может вспахать поле и может сложить книгу. Причем на любую интересующую его тему. И все сделает быстро, легко, спокойно, профессионально. Человек завтрашнего дня? Человек той редкой ныне мегапороды, каких завтра станет больше? Которые спасут жизнь от унижения и поругания?
      Я прощаюсь, ухожу.
      Но дома разговор с Хоцеем продолжается. С карандашом в руках я сижу над его книгой «Есть ли Бог?»*

      * Хоцей А. Есть ли Бог? - Владимир: "Аркаим", 2000.

      В жизни одновременно обозначаются самые разные процессы. С одной стороны, налицо, скажем, процессы богоискания, богостроительства, богопознания. Выдвигая идею новой религии, разрабатывая или намечая какие-то иные представления о Боге, адекватные не I веку, не VII, как в случае с христианством или исламом, не XII—VII столетиям, не VII—V векам до новой эры (когда возникли брахманизм, зороастризм, иеговизм, буддизм), а концу II — началу III тысячелетия, собственно нашему, а не чужому времени, я участвую именно в этих процессах. Но по закону раздвоения единого явлениям богостроительства и богоискания должны обязательно противостоять и противостоят рождающиеся одновременно явления богоотрицания и даже богоборчества. И всегда находятся люди, которые несут в себе именно эти тенденции.
      К числу современных богоотрицателей относится, пожалуй, и Хоцей.
      Ни от каких аргументов не надо отмахиваться. Ничьих доводов не следует бояться. Тонкая, глубокая аргументация эрудированного богоотрицателя может, как ни парадоксально, способствовать, напротив, более глубинному и основательному утверждению идеи Бога. Огонь пристрастной критики сожжет все несовершенные представления о Нем, главное же останется в сохранности.
      Разве несовершенные человеческие представления о Боге и переменчивые во времени понятия Бога не нуждаются в чистке? И разве я сам не занимался такой беспощадной чисткой в эссе «Пятое Евангелие»?
      Вот аргументация Александра Хоцея.
      Религии обычно изображают Бога как имеющего какую-то форму. Причем разные религии — разную. Например, они изображают Бога по образу и подобию человека, в виде фетиша, животного и проч. Но форма не существует без границы. Форма есть ограничение. Поэтому Боги брахманизма, иеговизма, христианства, ислама всегда ограничены, поскольку имеют форму. Религиям приходится вводить эту форму для того, чтобы быть популярными, доступными людям. Ибо людям трудно представить себе, что нечто неопределенное и бесформенное будет заботиться о них, понимать их нужды и чаяния. А не заботливый Бог не нужен, в особенности микрочеловеку. Мегачеловек, здесь я добавляю уже свою аргументацию, может обойтись представлением о Боге, не имеющим формы и не очерченным какой-то границей; микрочеловек — никогда. Макрочеловеку граница тоже нужна. В силу этого Боги существующих традиционных мировых религий — Брахма, Вишну, Шива, Иегова, Бог-Отец, Бог-Сын, Аллах — ограничены. Они выступают в виде некоего сказочного персонажа или доброго волшебника (а иногда и не очень доброго), который, может быть, даже создал этот мир, но не совпадает с ним полностью, а стоит где-то рядом как самостоятельная сущность. Поэтому в этих религиях всегда имеются две сущности: Бога и природы. При этом более всеобъемлющим понятием оказывается природа. Ведь раз есть две части, то, значит, есть и более значительное целое. Или же мир должен быть лишь частью Бога. Но тогда Бог теряет форму, становится неограниченным. И исчезает для представления и понимания.
      Есть ли здесь в рассуждениях Хоцея то, с чем я мог бы не согласиться? Нет, все совершенно точно.
      Эти размышления наталкивают на мысль, что эволюция представлений человечества о Боге шла в сторону потери им формы, ее исчезновения. От язычества, где требование определенной формы строго соблюдалось, через монотеизм примитивного образца типа иеговизма, когда бог Иегова описывался еще сугубо антропоморфно (Бог рычит от горя, подражает голосу льва из Элаи, танцует с Евой, помогает ей одеваться, расчесывает ей волосы, играет с чудовищем Левиафаном), через монотеизм более высокого вида, когда появляются уже такие бесформенные образования, как Бог-Святой Дух и Аллах, но сохраняются, однако, еще антропоморфные состояния и качества (Бог-Сын, представленный Иисусом Христом, гневные, мстительные и завистливые чувства Аллаха) —к монотеизму совершенно абстрактного, отвлеченного типа, где представления о Боге лишены уже понятий о цвете, голосе, форме, фигуре, ограничении любого сорта и вида.
      Хоцей прав: в мироздании дуалистического типа, где существуют две сущности — природа и Бог, последний маломощен. Ибо подчинен в пространственном отношении. Форма — это элемент пространственного ограничения. Соответственно Бог, имеющий форму, не включает в себя, как минимум, пространство, которое оказывается полностью самостоятельной и даже еще более неограниченной сущностью. Для философии, стремящейся свести все к Богу, такое неприемлемо. Бог не вездесущ, раз у него есть форма. Следовательно, он и не всемогущ. Подобный Бог ущемлен. Ограниченный Бог как бы уже не совсем Бог.
      А что — неограниченный?
      Как абсолют Бог может быть лишь существительным, объектом, целым. А целое, по Хоцею, безотносительно к своим частям, к самому себе. Со всех сторон получается полная безотносительность, то есть абсолютность. Но абсолют как таковой просто не проявляется относительно нас, не существует для нас, не может быть познан нами. Абсолютным для нас является только ничто. Кроме того, такой абсолютный Бог, как считает Хоцей, есть ничто не только для нас, но и для всего в мире. Ведь он вообще никак не проявляет себя. Не вступает в отношения ни с чем. Определение Бога как абсолюта абсолютно же и противоречиво. Все то же самое касается и определения Бога, по Хоцею, как бесконечного. Бесконечное — это лишенное границы, ограничения. Безграничное охватывает собой все и, опять же, не может к чему-либо относиться.
      Существует лишь конечное и несовершенное. И никакого безграничного и безотносительного нечто в мире нет и не может быть. И нет никакого смысла определять Бога как абсолютное или неограниченное. Не только потому, что при этом Бог превращается в непознаваемое, в ничто для нас, но еще и потому, что он становится абсолютным ничто. Об абсолютном Боге, по мнению Хоцея, мы не только не можем ничего знать и утверждать — в том числе и то, есть ли он — но мы еще можем и вполне определенно заявить, что его нет как существующего, ибо абсолютность отрицает существование объекта, нечто, сущего.
      Все это очень сложный и серьезный вопрос. Ведь можно рассуждать и так. Да, целое безотносительно к своим частям, мое «я» как некая целостность, возможно, прямо не проявляется относительно клеток тела, эритроцитов в крови. Но, с другой стороны, части взаимодействуют друг с другом в рамках целого, в том числе и такого, как бесконечное, безграничное целое. И внутреннее строение этого целого, состояние целого, свойства этого целого, в частности, такие, как безграничье, определяют судьбу частей. Конечное, несовершенное, познаваемое предопределяется бесконечным, совершенным, непознаваемым и безграничным.
      Я рассматриваю Бога как некое условное состояние материи, наиболее приближенное к Абсолюту. Свойство сознания, наряду с гравитационными, пространственными, временными, тепловыми свойствами, входит в состав основных, сущностных свойств материи. И можно представить такие состояния материи, где это свойство представлено в немыслимо высоких степенях существования. Бесконечное развитие разумной, сознательной материи, вероятно, привело к возникновению целой иерархии неких богоподобных реальностей, наделенных своего рода вселенским сверхразумом, и среди этой пирамидальной иерархии божеств, чем-то далеко и условно напоминающих пантеон языческих богов, можно представить, вообразить некую материальную реальность, безграничную, бесконечную в пространстве, вечную — с точки зрения жалких масштабов человеческой жизни — которой можно опять же условно дать наименование Сверхбога. По мере приближения к некоему условному Абсолюту и испарению из этой разумной реальности материальной основы, Сверхбог может как бы исчезать. При достижении Абсолюта он есть и его нет одновременно. Бытие и небытие Сверхбога, превращение Абсолюта в ничто и тут же новое возникновение — состояние постоянной пульсации.
      Бога я вижу как Бога пульсирующего, то появляющегося, то исчезающего, то глядящего в себя самого ликом Сверхбога, то — ликом ничто.
      Хоцей приводит цитату из Гегеля: «Истинно то, что бытие как таковое не есть нечто непосредственное и окончательное, а, наоборот, подлежа диалектике, оно переходит в свою противоположность, которая, взятая также непосредственно, есть ничто».
      В Боге это превращение бытия в ничто происходит с немыслимой скоростью...
      Прошло месяца три или четыре, и я снова случайно встречаюсь с Александром Хоцеем на улице. Говорим о политике, о наших книгах, о пути, в котором находятся они, пробиваясь к своему читателю. Для меня важны эти случайные встречи, эти разговоры. Важно ощущать: ты не один в этом мире. Где-то рядом, параллельно тебе идет аналогичная, но своя работа по совершенствованию мира. И мы ведем ее в одиночку, но не в одиночестве. Важно чувствовать рядом плечо своего товарища по времени и по назначению на этой земле.
      — Слушайте,— внезапно говорю я.— Давно хотел спросить. Насчет детей. Какая у вас философия по этому поводу?
      Хоцей не удивляется вопросу:
      — Никакой философии. На вещи надо смотреть просто. Если дети зачаты, убивать их жалко. Нельзя. Нужно сделать так, чтобы они выросли.
      — Чтобы кого-то вырастить, надо иметь большую силу.
      Хоцей улыбается.
      — Возможно. Но что в этом мире не возможно?
      Мегачеловек непредсказуем. Самое невозможное он делает возможным, вероятным.
     

12.05.2000.