|
|
§ 46 Еще Энгельс указывал: взаимодействие явлений исключает признание чего-то абсолютно первичным, а другого — абсолютно вторичным. И это действительно так. Взаимодействие — фейерверк исходящих; поди разберись, что именно породило здесь все остальное. Универсум во всем бесконечном многообразии проявлений есть порождение самого себя, это — извечно действующий, самовоспроизводящийся и непрерывно эволюционирующий организм.Здесь любопытна оговорка, которую делает материализм XIX—XX веков: так называемый основной вопрос о соотношении сознания и материи им каким-то странным и директивным порядком выводится из круга анализа. Общее правило в данном пункте разрывает исключение, и лишь за пределами соотношения материи и сознания понятия первичного и вторичного становятся в диалектическом материализме относительными. Частная научная мысль ныне обрела некоторую зрелость. Она уже ставит вопросы, на которые можно и нужно отвечать не по принципу «или-или», а по принципу «и-и». Некоторые же течения философии, к сожалению, еще не дошли до этого. Философия в этом смысле не релятивна. Древнее «или-или» нередко начертано на ее знаменах. Вот в качестве примера размышления физика Вернера Гейзенберга. Он анализирует трактовку Эйнштейном квантовой теории, приведшей к такому объяснению природы света, которое полностью отличалось от привычного со времени Гюйгенса объяснения на основе волнового представления. Свет, как известно, может быть объяснен или как распространение электромагнитных волн (факт, который принимали на основе работ Максвелла и опытов Герца), или как нечто, состоящее из отдельных «световых квантов» или «энергетических пакетов», которые с большой скоростью движутся в пространстве. Эйнштейн знал, что известные опыты по дифракции и интерференции могут быть объяснены только на основе волновых представлений. Он также не мог оспаривать наличия абсолютного противоречия между своей гипотезой световых квантов и волновыми представлениями. Но Эйнштейн — и здесь самое интересное — даже не пытался устранить внутреннего противоречия своей интерпретации. Он принял противоречие как данность, которая, вероятно, может быть понята много позднее, благодаря совершенно иному методу мышления. Подобный рывок мышления, видимо, надо совершить и в сфере философии и религии. Еще пример опережения философского мышления мышлением физическим. Шредингер описывал атом как систему, которая состоит не из ядра и электронов, а из атомного ядра и трехмерных волн. Несомненно, эта картина волн материи также содержит долю истины, считал Бор. И рассматривал обе картины — корпускулярную и волновую — как два дополнительных описания одной и той же реальности, каждое из которых верно отчасти, в своих границах применения. Картины мертвой обездуховленной материи и одновременно нематериального духа (я беру крайние бытийные принципы, лежащие в основе полярных философских школ) также, вероятно, следует рассматривать ныне как два дополнительных описания одной и той же реальности мирового универсума. Философская мысль издревле блуждала в соснах двух субстанций, двух абсолютно самостоятельных, независимых друг от друга сущностей. Классическим в этом отношении являлся взгляд на мир Декарта. Свойством, без которого субстанция не может ни существовать, ни даже мыслиться, по его учению, в отношении тела было протяжение, а в отношении души — мышление. Другими словами, тело было только протяженно и не мыслило, а мыслила душа, совершенно иная субстанциональная нематериальная сущность. Все остальные явления и процессы во вселенной были лишь модусами, т.е. случайными, не необходимыми состояниями или проявлениями той или иной субстанции. Это был классический дуализм, отрывающий душу от тела и разрывающий единство мира. Кроме того, это был и дуализм Бога и природы, поскольку Бог оказывался трансцедентным природе. Развитие философии и в предшествующее время (и в последующее) шло как по линии узаконения этого дуализма, так и по линии его преодоления. Мне кажется более содержательной и интересной, разумеется, линия преодоления. Я писал уже о философии Спинозы, вернусь к его имени во втором приближении. Преодолевая дуализм, он пришел к единой и единственной субстанции с двумя атрибутами — протяжением и мышлением. Бог перестал быть трансцедентным природе, ибо сам оказался природой. Согласно Спинозе, существует одна, единая субстанция — природа; она протяженна и она же мыслит. И она — причина самой себя. У Декарта протяжение было субстанцией тела, мышление — субстанцией души. У Спинозы, преодолевшего дуализм, мы находим не два атрибута двух самостоятельных субстанций, а два атрибута единой субстанции. На новом витке исторического времени я мучительно ищу примерно того же. Чистых идеалистов и чистых, беспримесных материалистов найти в общем-то нелегко. Нет-нет, но и те, и другие впадают в грех. Эти себялюбцы мне почему-то напоминают женоненавистников, которые принципиально, физически не могут выносить близости женщин,— они видят в половых бдениях излишество и грязь, но сами, не выдержав порой жестоких требований монашеского аскетизма, где-нибудь в тиши, тайком предаются мастурбации или же выпускают на свои монашеские простыни хорошие порции поллюций. Размазанные пятна можно отыскать в стерильной, абсолютно девственной постели любого монистического учения, как бы целомудренны ни были основные принципы этого монизма. И эти поллюции — признаки бессознательного (можно сказать, даже физиологического) стремления к слиянию своей плоти с чужой, полярной по сути, своего духа — с духом двойника, полярно иного по знаку. § 47 Обычно говорят, что мир дается нам в ощущениях. Это, разумеется, так, но он, наверное, дается нам и в мысли. Это уже как бы умопостигаемый априорный мир, находящийся принципиально вне опыта, вне проверки практикой. Можно ли теоретически допустить существование такого мира, не освоенного чувствами человека, совершенно непредставимого? Я думаю, можно. Больше того, универсум в значительной своей части именно непредставим и непосилен для человеческого воображения.Конечно, мысль отталкивается от чувственных данных, она оперирует ими, но всегда ли? В каких-то случаях мысль может обойтись и без них. Тот мир, который воспринимается нашими органами чувств, или тот фрагмент материи, который дается нам в ощущениях чисто непосредственно или косвенно через приборы, технику, конечно, количественно разнообразен, но в любом случае это только фрагмент материи, только бесконечно малая ее часть; умопостигаемое всегда намного больше, структурно сложнее, глубже, неожиданнее и фантастичнее чувственно ощущаемого. Отсюда исходит мысль: тот мир, который воспринимается нашими органами чувств, лишь фрагмент сложно структурированного, иерархически построенного конечно-бесконечного универсума. Когда мы говорим о бесконечности мироздания, мы имеем обычно в виду только ее количественно-пространственное выражение, но я провожу мысль и о бесконечности универсума в качественном выражении. Самые фантастические концепции, порожденные мыслью, которые невозможно проверить никаким опытным путем и которые вместе с тем внутренне стройны, эстетичны, гармоничны и непротиворечивы, вероятно, обладают статусом реальности где-то в природе, в мире. «Безумный», умопостигаемый универсум столь же реален, как и универсум физически наблюдаемый. В этом смысле концепция Сверхбога, являющегося иерархом в цепи низших Богов, имеет такое же право на существование, как и концепция человека, генерирующего некую логическую конструкцию. Пути творения физического в объективном мире и логического в субъективном уме человека где-то, вероятно, совпадают, и любая, самая невероятная мысль об универсуме, отвечающая закону красоты, может иметь в нем, по-видимому, соответствующее физическое воплощение. § 48 Идея сцепления, соединения, универсализации мира...Увидеть главный вал событий и работать на него. Работать не на исключительный интерес отдельной нации, а выдвигать общечеловеческие задачи. Работать не на мелкую волну, а на основной вал мирового развития. Общие задачи уже выдвинуты перед человечеством. Выход в космос. Борьба с загрязнением среды обитания и истощением ресурсов. Достижение межнационального единения и укрощение классового эгоизма. Противостояние апокалипсису в новых социальных и национальных войнах. Центростремительные силы, стягивающие человечество в единый организм, видимо, должны накапливаться и увеличиваться. Они мощнее центробежных сил, раздирающих сейчас человечество на государства, идеологии, нации, классы, региональные религии. Вероятно, и перед искусством, перед наукой, перед религиофилософией стоит задача объединения человечества. Цель философа и религиозного мыслителя — тоже следовать за главным валом развития мировой истории, создавать универсальную, мощную мегафилософию, объединяющую все, что накоплено человечеством за предшествующие тысячелетия, и оставляющую в своей грандиозной постройке пустоты, лакуны для тех идей, которые человечество обретет в ближайшие десятилетия и столетия. Эта новая мирообъемлющая философия и станет новой религией человечества, идеологические, философские, естественнонаучные предпосылки которой ныне имеют место. Снова на землю пришел век господства символической культуры, когда царствует принцип преображения действительности. Это значит, что наступила и эпоха законов, символов, объединяющих человечество. Мировой человек начинает говорить на языке, универсальном для всех народностей и наций. Задача современной культуры — увидеть хотя бы в зачатках тип мегачеловека, сына всего человечества, обитателя Солнечной системы. Цель современной мегафилософии — дать хотя бы в первом приближении очерк универсальных великих идей, жизнеспособных и жизнетворящих... § 49 Мах: мир есть комплекс субъективных ощущений человека. Гегель: мир — совокупность идей мирового разума, идей логоса, трансформировавшихся в наше сознание, породивших наши ощущения, материю. Маркс: мир есть материальная совокупность чувственных вещей, отражениями которых являются наши субъективные ощущения, наше сознание, открытое для восприятия объективной действительности. Спиноза: мир — совокупность чувственных вещей, называемая природой, или Богом, свойством которых являются объективные ощущения...Разнобой голосов, привычная перебранка тезисов, когда каждый прав по-своему и когда никто не хочет услышать правды другого. Но пойдем дальше... Авенариус: объективной реальности нет, вещь не существует независимо от сознания; «я» и окружающая среда, сознание и бытие — в постоянной связи, нет бытия без сознания, как нет сознания без бытия. Юм: вопрос, существует или не существует объективный мир, неразрешим, объективно ничего не существует (только в восприятии), действительность — поток «впечатлений», причины которых неизвестны и непостижимы. Кант: мир реальный существует, но непознаваем, последнее возможно только относительно «явлений», а не «вещей в себе»; с равной доказательностью могут быть обоснованы противоположные решения: мир и конечен и бесконечен, все состоит из простого, неделимого и все сложно, в ряду мировых причин есть необходимые и все в мире случайно, имеется безусловно необходимое существо, подобное Богу, и такого существа нет. Бэкон: неотъемлемым свойством объективной действительности является движение, не ограничиваемое механическим перемещением, мир же представляет собой материю как совокупность частиц, образующих собой совокупность тел, наделенных разнообразными свойствами, целью человеческого познания является способность науки увеличивать власть человека над материей. Локк: единственным источником всех идей (двух сортов) служит опыт; идеи ощущения возникают вследствие действия на органы чувств окружающего мира, объективно существующего, идеи рефлексии — вследствие внимания к состоянию и деятельности души. Беркли: существует лишь то, что мной воспринимается, любая вещь — комбинация моих ощущений; существование аналогичного собственному «я» множества духовных я-субстанций и над ними субстанции бесконечного духа или Бога, содержащего в своем уме все идеи; путь человеческого познания — познание идей Бога... Это похоже на игру: сводить идеи существовавших в истории мысли философских учений к двум-трем понятийным формулам, сравнивать их друг с другом или рассматривать их вместе, сразу как части некоего единого целого,— что-то есть в этом занятии (лично для меня, например) необыкновенно увлекательное. Физик предлагает использовать при описании атомного мира и корпускулярную, и волновую картины как два дополнительных описания одной и той же реальности. Да, вполне возможно, что и для наиболее целостного и полного описания мира в целом тоже необходим некий «суммарный» взгляд; возможно, поли-истина, или панистина, которую я ищу, находится именно в перекрестии, где совмещаются несовместимые взгляды на реальность. Мы приблизились к тому пункту, где совмещаются несовместимые взгляды на реальность. Мы приблизились к границе познания, за которой мироздание возникает в непредставимых формах. Но мы забываем, что истина о непредставимом мире тоже может быть непредставимой. Аристотель: общее существует только в чувственно воспринимаемом единичном и познается через него; мир представляет собой материю как пассивную возможность становления, знающую — через посредство источника всякого движения «неподвижного перводвигателя», или Бога,— свою форму или сущность, или цель. Бог весь в действии, он есть чистая деятельность. Но что, собственно, есть эта деятельность, к которой стремится вся природа? Она есть то, во что мы сами обращаемся, когда достигаем совершенства в своем действии, когда находимся в полном расцвете. Тогда мы являемся уже чистым разумом, соединенным с понятием, с мыслью, которая сама себя сознает, ибо выше мысли нет ничего. Бог есть разум, вечно созерцающий себя самого, ничем не отличающийся от акта своего созерцания. Сущность чувственной реальности — движение; сущность движения — стремление, сила; сущность желания — душа; сущность души —мысль; сущность мысли — мысль в себе, чистый акт мышления. И так как мысль едина, то все в ней едино; она одна образует реальную сущность вселенной. Плотин: ни один атрибут, понятный нашему уму, не может быть приписываем Богу; Единый есть все и ничто из этого всего; Ему незачем созерцать себя. Он обладает большим, чем знание, большим, чем созерцание. Природа знает себя, не зная о себе. Она обладает вечным сверхразумом. В ней есть простое внутреннее самосозерцание; в этом самосозерцании нет никаких различий, никаких расстояний, и потому природа есть Бог сам. Шеллинг: решая вопрос о соотношении мышления и бытия, духа и природы, следует исходить из признания их абсолютного тождества; мир основывается на принципе монизма — тождества субъективного и объективного, идеального и реального... Я смешиваю различные века, пространства, стили мышления. Да, «третья» философия — это философия всеединства, философия всеобщего охвата. Думается, концепция существования бесконечномерной материи и ее фундаментальных свойств (в том числе тотально присущего материи свойства сознания) охватывает собой, вбирает в себя, как частные предельные случаи, все существовавшие и существующие течения философской мысли как идеалистического, так и материалистического толка. Да, нам доступно часто лишь относительное. Мы довольствуемся нередко только символами, знаками, и в представлениях о мире, которые складываются у нас, есть, конечно, изрядная доля субъективного, личного, привнесенного нами в реальную действительность нашими заблуждениями, фанатизмом взгляда, несовершенством измерительной техники. Кто с этим спорит? Но только слепец не увидит и другого — сквозь временное тряпье, заплаты или, наоборот, пышное экзотическое одеяние светится и нагое тело объективной истины. На основе разного рода понятий, отношений и посылок философами мира построено множество онтологических систем большого или малого калибра, но часто вся оригинальность той или иной системы заключена в патологической ограниченности фундаментальных принципов, лежащих в основании. Нетерпимость ко всему, что существовало и существует в истории мысли в «инакомысленном виде» —это, к сожалению, часто встречающаяся реальность. А что если множество метафизических систем попробовать взять в единстве? Возможно, тогда мы заметим диалектические переходы систем друг в друга, зыбкую текучесть между, казалось бы, неподвижным и разрозненным. Я — за монизм. Но за монизм, вбирающий в себя все. Никто ведь почти не задумывался над такой простой, элементарной мыслью,— повторю этот тезис еще раз,—что, возможно, кричаще разные обличья, в каких предстает истина во множестве существовавших и существующих философских систем, и есть ее действительное, настоящее лицо. Чем органичнее и целостнее система, тем более резкие искажения возникают при выделении из нее какой-либо одной стороны. Выясняя какие-то характеристики мира (его познаваемость и непознаваемость, материальность, одушевленность и т.д.), нужно, вероятно, рассматривать их, имея фоном всегда все целое и ни в коем случае не делая акцента в ущерб этому целому на какой-то одной его части, не выдавая эту часть за целое. Человек страшится бесконечности. Но, видимо, надо смотреть на мир из бесконечности и видеть его в бесконечной перспективе. Для интуитивного видения, говорил Бергсон, абсолютное просто, а извне оно становится по отношению к выражающим его символам как бы золотой монетой, которую можно менять до бесконечности. А почему бы не менять? Не скомпенсирует ли тогда относительная символика одной системы символику другой и не взойдут ли на образовавшейся бескрайней пашне колосья нового знания? Это мой путь. § 50 Читаю Марка Твена. Все знают его как сатирика и юмориста, но мало кто знает этого писателя как религиозного публициста. И немудрено: многие его произведения этого жанра впервые изданы лишь в шестидесятых годах ХХ столетия, спустя пятьдесят лет после его смерти. А что-то и по сию пору ждет своего часа, находясь запечатанным в сейфах.«Только мертвые имеют свободу слова. Только мертвым позволено говорить правду. В Америке, как и повсюду, свобода слова — для мертвых»,— это из его записей. О чем же говорит мертвый Марк Твен? «Человек —религиозное животное... Единственное животное, исповедующее истинную веру — несколько истинных вер. Он — единственное животное, которое любит ближнего своего как самого себя, и перерезает ему глотку, если расходится с ним в богословских вопросах. Он превратил земной шар в кладбище, в поте лица стараясь облегчить путь брата своего к счастью и небесному блаженству. Он занимался этим во времена цезарей, он занимался этим во времена Магомета, он занимался этим во времена инквизиции...— он занимался этим с тех пор, как впервые узрел свет дня, он занимается этим сейчас... Считаю ли я, что христианская религия будет существовать вечно? У меня нет никаких оснований так думать. До ее возникновения мир знал тысячи религий. Все они мертвы. Прежде чем был придуман наш Бог, мир знал миллионы богов. Но они умерли и давным-давно забыты. Наш Бог — вне всякого сравнения наихудший Бог, какого только могло породить больное человеческое воображение: неужели же он и его христианство ухитрятся сохранить бессмертие вопреки вероятности, опирающейся на бесчисленные примеры?.. Нет, я считаю, что христианство и его Бог не будут исключениями из общего правила. Они в свою очередь должны исчезнуть и освободить место для другого Бога и еще более глупой религии. Но, может быть, она все-таки будет лучше, чем наша?.. Как бы то ни было, обязательно появится новый Бог и новая религия. Они будут представлены населению земли и приняты им... После того как новый Бог и новая религия утвердятся в обычной пропорции (одна пятая населения земли — их официальные последователи, четыре пятых — языческое поле миссионерской охоты, где миссионеры самодовольно и бесплодно царапают самый его краешек), будут ли новообращенные верить в них? Конечно, будут. Они всегда верили в те миллионы богов и религий, которые засовывали им в глотку. Нет ничего... настолько невероятного, чтобы средний человек не смог в это поверить». Последнее утешает, улыбаюсь я. У новой общепланетарной религии, вестником которой я себя числю, выходит, есть будущее. Но тут же в голову приходит и серьезная мысль. Новые представления о Боге, а значит, и новую религиозную систему создает мегачеловек. Может быть, первоначально эту суперрелигию начнут исповедовать люди, составляющие в своей массе своеобразное мегачеловечество, а традиционные религии в силу сохранения инерционного движения будут еще какое-то время отданы на откуп микро- и макрочеловечеству? И только позже, на каком-то ином этапе, мегарелигия полностью воцарится на земле? Склоняюсь снова над «Записными книжками» Марка Твена: «Если бы мне поручили сотворить Бога, я наделил бы его некоторыми чертами характера и навыками, которых не хватает нынешнему (библейскому) Богу. Он не стал бы выпрашивать у человека похвал и лести и был бы достаточно великодушен, чтобы не требовать их силой... Он не был бы купцом, торгашом. Он не скупал бы льстивые похвалы. Он не выставлял бы на продажу земные радости и вечное блаженство, не торговал бы этим товаром в обмен на молитвы... Он ценил бы лишь такую любовь к себе, которая рождается сама собой в ответ на добро, и пренебрегал бы той, которою по договоренности платят за благодеяния. Искреннее раскаяние в совершенном грехе погашало бы грех навсегда, и от человека, раскаявшегося в глубине души, никто не ждал бы и не требовал словесных просьб о прощении. В его Библии не было бы смертного греха. Он признал бы себя автором и изобретателем греха, а равно автором и изобретателем путей и способов к совершению греха. Он возложил бы всю тяжесть ответственности за совершаемые грехи на того, кто повинен в них, признал бы себя главным и единственным грешником. Он не был бы завистлив и мелочен... Он не был бы хвастлив. Он скрывал бы, что восторгается самим собой. Он понял бы, что хвалить себя при занимаемом им положении дурно. Он не испытывал бы мстительных чувств —тогда он не произносил бы мстительных речей. Не было бы никакого ада,— не считая того, в котором мы живем от колыбели до могилы. Не было бы никакого рая,— во всяком случае, того, который описан в библиях и коранах всех религий. Он посвятил бы долю своей вечности на раздумье о том, почему он создал человека несчастным, когда мог, тем же усилием, сделать его счастливым...». Не знаю, кем был Марк Твен — теистом или атеистом? Трудно понять. Но если бы я не был согласен с ним, разве я цитировал бы его? Одновременно с Марком Твеном читаю русского мыслителя, ученого и публициста Ивана Ильина. Исповедание отличается от исповедания по своему основному религиозному акту и его строению, проповедует он. Важно не только то, во что ты веруешь, но еще и то, чем, то есть какими силами души, осуществляется твоя вера. Это есть самое важное для понимания не только своей веры, но особенно чужой веры и всей истории религий. Есть религии, которые рождаются из страха и питаются страхом: так африканские негры в своей массе прежде всего боятся темноты и ночи, злых духов, колдовства, смерти. В борьбе с этим страхом и в эксплуатации этого страха у других и слагается, по Ильину, их религия. Другие религии родятся из вожделения и питаются эротикой, принимаемой за «вдохновение»; такова религия Диониса-Вакха, таков «шиваизм левой руки» в Индии, таково, с точки зрения Ильина, русское хлыстовство. Есть религии, живущие фантазией и воображением; их сторонники довольствуются мифическими легендами и химерами, поэзией, жертвоприношениями и обрядами, пренебрегая любовью, волей и мыслью. Таков индийский брахманизм. Буддизм был создан как религия жизнеотвержения и аскеза. Конфуцианство возникло как религия исторически выстраданной, искренне прочувствованной моральной доктрины. Ислам — из чувства священного трепета перед Всевышним, являющегося для верующего наибольшей угрозой. Религиозный акт Египта был посвящен преодолению смерти. Иудейская религия искала прежде всего национального самоутверждения на земле, выдвигая генотеизм (бог национальной исключительности) и моральное законничество. Греки, по Ильину, создали религию семейного очага и зримой красоты. Римляне —религию магического обряда. Православие и Католичество одинаково возводят свою веру к Иисусу, Сыну Божию, и евангельскому благовествованию. И тем не менее их религиозные акты не только различны, но и несовместимы в своих противоположностях. Православие взывает к сердцу. Католичество — к слепопокорной воле. Православие спрашивает о лучшем и зовет к евангельскому совершенству. Католицизм спрашивает о «предписанном», «запрещенном», «позволенном», «простительном» и «непростительном». У католика «вера» пробуждается не через путь покаяния и очищения, как у православного, а от волевого решения: довериться такому-то католически-церковному авторитету, подчиниться и покориться ему и заставить себя принять все, что этот авторитет решит и предпишет, включая и вопрос добра и зла, греха и его допустимости. Что же такое в связи с этим моя религия Сверхбога? Эта религия — вероятно, наука воспитания мегачеловека, наука освоения жизни мегачеловеком. Мегаипостась духа верующий или знающий обретает путем личного действия, направленного во имя сверхличного. Молитва здесь даже не слово. Молитвой является сверхличное действие. Формула этой религии — личное действие во имя сверхличного. Попробуем вообразить весь путь, который прошел я, мировой человек. Я прошел через страх темноты, ночи и смерти. Я вкусил пирога фантазии и воображения. Я испытал, что такое полное жизнеотвержение и опыт абсолютной аскезы. Я прочувствовал постулаты моральной доктрины. Я преодолевал смерть и обретал себя в национальном самоутверждении на земле и законничестве. Я упивался семейным очагом и зримой красотой и пылал, исполняя магические обряды. Я трепетал в ужасе перед беспредельным. Наконец, я созерцал любовь, каясь и очищаясь, и пробуждался от спячки волевым решением. Теперь мне надлежит пройти через этап личного действия во имя сверхличного. Что будет дальше, мне неведомо. Я, Д.В., отвечаю только за сегодняшнее состояние человеческой души. И призван лишь зафиксировать это состояние, придать религиозной формуле адекватный времени облик... § 51 Да, философия третьего человека, или Небожителя, его образ жизни, его рисунок бытия в апокалипсическом мире насилия, которые я стремлюсь начертать на страницах «философской тетради», да и всей книги,— это, собственно, попытка создания новой религии. И, скорее всего, это опять, наверное, учение о Мессии, о Спасителе.Я не могу никуда отойти в сторону от древней традиции. Но Мессию конца второго тысячелетия и начала третьего я нахожу в недрах самого человечества, в его запертой грудной клетке. Мессия должен вырваться оттуда, выйти, явиться в мир для его спасения в своем мегаоблике. Сколько уже было таких попыток создания религиозных систем, моральных вероучений и каким отвратительным кошмаром они порой оборачивались, когда кто-то старался претворить эти утопии в жизнь, обоснованно скажет иной скептик-читатель. Но что делать? Учение христианства существует около двух тысяч лет, но разве оправдало оно возлагаемые на него человечеством надежды? Человеческий мир не стал добрее и чище. Почти полторы тысячи лет существует ислам, полтора столетия —учение о коммунизме... Пришел час для возникновения еще более мирообъемлющей универсалистской доктрины, основывающейся в том числе и на почве старых традиционных религий и вероучений, взявшей от них все живоносящее и животворное, но отличающейся от них масштабом. Вопросы взаимоотношений религии Сверхбога, универсальной, единой для всего мира религии завтрашнего дня человечества, с атеизмом, с язычеством, с индуизмом, зороастризмом, буддизмом, конфуцианством, христианством, даосизмом, исламом,— вещи тонкого свойства. Здесь нельзя, наверное, отделываться общими фразами. Как будет осуществляться этот переход к новым формам представлений о Боге? Через конфликт? Через беспощадную войну религиозных идей? Или через компромисс? Через их взаимопроникновение и незаметное взаимозамещение друг друга? Зевс, Тэнгри, Брахма, Ормузд, Ариман, Будда, Бог-Отец, Аллах, Дао, Абсолютный Разум — все это обозначения некоего высшего начала, или некоей высшей верховной всеобщности. Можно сказать, обозначения Бога или Причины, замещающей Бога. Или лица, исполняющего Его обязанности. Каждая из этих религий, за исключением многобожного язычества и буддизма, обожествившего принца Сиддхартха, прозванного Буддой, признает, что Бог является единым Богом для всех. Однако в реальной жизни Брахма, Бог-Отец или Аллах представляют серьезную духовную значимость лишь для определенных групп населения планеты. Невозможно представить мусульманина, который молился бы Богу-Отцу, или православного христианина, католика или протестанта, пришедшего для молитвы в мечеть. Однако завтра, если восторжествуют новые представления о Боге как действительно едином, высшем начале для людей всех вероисповеданий — христиан, мусульман, индуистов, зороастрийцев — такое постепенно станет вполне вероятным и возможным. Молельные дома всех религий мира для всех верующих станут местом молений и обращений к Богу, единому для всех. Читая молитвы Аллаху, Богу-Отцу или Богу-Сыну, они одновременно будут обращаться к Сверхбогу. С течением времени станет совершенно понятным и ясным для всех, что, скажем, боги языческой эпохи Зевс, Тэнгри или боги монотестического синклита Брахма, Ормузд, Ариман, Бог-Отец, Аллах есть исторические, то есть присущие определенным историческим периодам, обозначения, имена единого Бога для всех живущих на земле — рас белых и черных, краснокожих и желтых, и этим единым Богом является Абсолютное Божество, Сверхбог как некая высшая точка в сложной иерархии богоподобных систем, не носящий в себе никаких анропоморфных черт, не имеющий ни уст, ни голоса, ни фигуры, ни цвета, недоступный слову, не обозначенный определением, не обладающий никаким отдельным свойством, которое может быть полностью охвачено названием, находящийся вне всякого восприятия, только лишь мыслимый, чувствуемый, воображаемый, но всепроникающий, всевидящий, всеслышащий, всюду находящийся и всем руководящий. Субъективное ощущение людьми тесной близости и внутреннего единства всех мировых религий возникнет и утвердится совершенно естественным и незаметным для них образом, и бывшая мечеть абсолютно естественно станет местом молений бывшего христианина, а бывшая православная церковь или бывший католический костел — религиозным приютом бывшего мусульманина. Все они войдут во все увеличивающееся число верующих в Сверхбога, и, обращаясь еще по привычке первоначально к Аллаху или к Богу-Отцу, будут обращаться тем самым к Сверхбогу. Уже сейчас я знаю многих людей, которые одинаково легко чувствуют себя и в православной церкви, и в мечети, и в дацане. Это моя будущая паства. Завтра их будет больше. Я сам в Казани захожу иногда равно как в мечети, так и в церкви посидеть на лавочке, подышать в тишине намоленным воздухом. Пока нет еще соборов, построенных во славу Сверхбога, храмом Ему служит любой собор, где воздух настоян на многолетних ежедневных моленьях Богу. Мы не отрицаем прошлое. Мы вбираем его в себя. Мы вырастаем из него, подобно тому, как взрослый человек вырастает из своего детства. Я пишу эти строки на рубеже ХХ—XXI столетий, в дни, когда рушится мир, рушится система ценностей, которой жила, наверное, половина человечества. Впереди, возможно, у народов кровь и новые великие бедствия. И кто-то, вероятно, скажет, что греховно и утопично в столь роковой момент истории вновь говорить о новом Боге, о круге спасения для всего человечества, который он держит в своих руках, дабы бросить утопающим в бедствиях. Но кто знает, может быть, как раз и необходимо, чтобы в час смуты и последней растерянности прозвучал уверенный голос о возможности новой жизни за предельной чертой, возле которой топчется человечество. Я размышляю об этом, а мой оппонент, мой критик говорит мне: «Да, новые представления о Боге — это прекрасно. Но станет ли легче с этим новым Богом обыкновенному человеку? Изменится ли хоть что-то в его жизни в лучшую сторону? Ведь людям надо найти Бога, который соединил бы в себе и духовное начало, и материальное, который дал бы человеку хлеб и духовный, и физический. Прежние боги давали людям много духовного и в какой-то мере облегчали жизнь обыденную, материальную, так как существовала истинная, глубокая вера в них. Но ныне в мире откровенного насилия, где не осталось ничего святого, где все духовные ценности растоптаны и уничтожены, все опрокинуто вверх дном и в перевернутом антимире беспрекословно и всюду торжествует зло, жестокость, смерть, какой невероятной силой должен обладать твой новый Бог, чтобы измученные люди могли в него заново поверить и нравственно возродиться? Есть ли в твоем Боге, в твоем Мессии, а именно в твоем мегачеловеке нечто такое, что могло бы победить рассыпавшееся по земле глобальное неверие людей?». Что мне ответить на это? Ответом, вероятно, станет вся эта книга, которую я пишу уже много лет. Говорю: «Жестокость, зло, смерть, безверие царили на земле и в предшествующие века. И не раз казалось, что наступил последний предел жизни. И все же всякий раз находились люди — художники, философы, вероучители, пророки, которые утверждали: есть вечность на земле. И вот сейчас я говорю то же самое: есть вечность на земле, и вовеки она пребудет на ней. Дыхание этой вечности принесет с собой и сохранит на земле третий человек —Мессия, Спаситель. Больше не на кого надеяться человеку. Кто, кроме него, спасет среду обитания от тотального загрязнения? Кто, кроме него, властно отведет руку самоубийцы от ядерной кнопки? Кто, кроме него, скажет, что разные национальные обличья вовсе не причина взаимоистребительных войн? Кто наденет, наконец, намордник не только на национальный, но и на классовый эгоизм? Христиане ждут нового пришествия Христа. Я жду первого выхода Спасителя из груди человеческой. Как поторопить этот выход? Как сделать, чтобы час явления третьего человека на землю был своевременным, не запоздал, опередил хотя бы на мгновение торжество Дьявола и, следовательно, предотвратил момент гибели человечества? Говорю: «Надо взращивать это третье начало в собственной душе, надо вытаскивать его из собственных недр». Говорю: «Надо делать это каждый день, каждый час. Каждую минуту». Говорю... |