|
|
6. СЕДЬМОЙ БОГ, Книга-собор — таким представляется мне мой замысел в идеале. Книга-собор, постройка которого, раз начавшись, идет непредсказуемо. И всю жизнь, вплоть до смерти. В книге-соборе очень важным представляется мне философский зал. Возможно, не каждого интересует чистая философия. Ради Бога, в этом случае можно не заходить сюда. В соборе много других помещений, где душа может найти то, чего она жаждет. Но для человека, которого волнуют «высшие вопросы» бытия, знакомство с мегафилософией, наверное, небезинтересно. Философскими вопросами я начал серьезно увлекаться еще в молодости, пожалуй, на четвертом-пятом курсах университета. Я вспоминаю маленький рудник Одрабаш в Западной Сибири, в Горной Шории, где мне в начале шестидесятых годов после окончания университета довелось работать геологом. Поселок лежал в горах, словно спрятанный от цивилизованного мира, перед глазами простиралась бесконечная панорама заснеженных сопок, валами уходящих к горизонту — именно там, в Одрабаше, долгими зимними вечерами за письменным столом у себя в комнате или посреди онемевшего ночного пространства, когда, устав от книг, я бродил одиноко по пустынным улочкам поселка, а мерцание снега под светом луны переходило в мерцание звезд, во мне окончательно родилась, непроизвольно возникла идея будущей «третьей» философии. К концу шестидесятых годов,— к тому времени я уже возвратился в Казань,— философская концепция была в своих основных очертаниях опробована и проверена на материале истории. Ее постулаты превратились в сотни страниц текста. Была задумана серия работ «Философия Вселенной», где мне хотелось осмыслить новые воззрения и фактический материал современного естествознания во всех его ипостасях и проявлениях. Первый раздел работы был задуман и осуществлен как рассмотрение мироздания, физического лица мира в глобальных масштабах. Второй частью философского анализа мировой жизни явилась философия духа, сознания, под которым я понимал какие-то надличные, всемировые силы, действующие в мега- и микрокосмосе. Это были две бесконечные вселенные неизмеримого, в тайну которых мне хотелось проникнуть. Между ними находился обычный эвклидов мир, в котором обитал человек. Эвклидов мир был срезом бытия, который является средостением между мегамиром одуховленной материи и микромиром этой же материи. И третий раздел труда посвящался философии человека, осваивающего эвклидово пространство и безнадежно бьющегося в запертые двери окружающего его таинственного иномирия. Здесь я пытался найти место человеку в бесконечной иерархической системе духовных сил мироздания. Но случилась катастрофа. В феврале 1969 года я был вызван на допросы в пятый, идеологический отдел КГБ республики — мне ставился в вину якобы тот факт, что я в своих произведениях (имелись в виду рассказы и повести, в то время еще нигде не опубликованные) «очерняю действительность». Мне угрожали обыском. — Давайте поедем сейчас к вам и отберем все ваши произведения. Нам надо внимательно изучить их. — Это что, обыск? У вас есть ордер, постановление прокурора? — Нет, это не обыск. Вы сами, добровольно ознакомите нас со всеми написанными вами вещами. Согласитесь, это путь к тому, чтобы развеять возникшие сомнения. — Если есть необходимость в обыске, оформляйте все по закону. Возьмите у прокурора ордер, приезжайте и обыскивайте, сколько хотите. Естественно, что в промежутке между допросами, в первую же свободную ночь, я лихорадочно стал прятать рукописи. Больше всего я опасался «ареста» своих философских тетрадей и романа «Я», впервые опубликованного только в 1999 году. Два рюкзака, плотно набитые рукописями, были спрятаны в дровах в сарае у отца с матерью, а третий мешок я увез ночью за город на дачу и оставил в подполе. Скоро в одну из ночей сарай матери вспыхнул и сгорел дотла,— до сих пор не знаю, случайным был этот пожар или инсценированным. Летом 1992 года Виктор Морозов, один из четырех гэбистов, интенсивно допрашивавших меня в течение двух дней, бывший начальник Пятого отдела, к этому времени давно вышедший на пенсию, трижды клятвенно уверял меня, божась именем своей матери, что к поджогу сарая он непричастен. Возможно, это было и так. Сарай, конечно, не поджигал человек в звании полковника. Помню, как я копался в головешках. Я пришел на это пепелище одним человеком, а ушел совершенно другим. Я лишился написанного мной за тринадцать лет жизни — и одновременно лишился страха. Что меня могло испугать теперь в этом мире? В тот миг я мог бросить на кон собственную жизнь. Пройдя через уничтожение своего труда, части своей души, я уже не жалел ничего. С одной стороны, это была трагедия, с другой — я понимаю это лишь теперь — в те минуты, в той золе ранним утром мое слово налилось силой. Но я еще не знал, что меня ждет и второй удар. Мешок с тетрадями, спрятанный на даче в погребе, весной оказался в воде, ни одну из страниц,— я писал тогда ручкой с чернилами,— невозможно было восстановить. Я с ужасом переворачивал расплывшиеся влажные синие тетрадные листы, осознавая, что окончательно погиб труд многих лет*. * См. подробней об этом в моем документальном романе "Изгой, или Очередь на Голгофу" (Казань, 1996) и в сборнике статей "В омуте бесовства и смуты" (Казань, 1995). - Д.В. То, что читатель найдет дальше на страницах «философской тетради»,— это всего лишь жалкие остатки погибшей рукописи, своего рода подсобный материал к ней (случайный черновой материал разрозненного характера хранился тогда в доме у матери) и записи сравнительно недавних дней. Позже, к сожалению, я не смог восстановить «Философию Вселенной» — не пришел в себя после нанесенных ударов да и постепенно увели в сторону другие замыслы, которые тоже надо было осуществлять. Кое-какие записи философского плана появлялись из-под пера, но эссеистского характера. И все же пусть фрагменты, пусть руины — они тоже многое скажут внимающему уму. Кювье по обломку кости восстанавливал облик животного, опытный чуткий читатель и по фрагментам воссоздаст в своей душе образ «третьего» взгляда на мир. Роман-собор «Третий человек, или Небожитель» — о мегачеловеке или о богочеловеке, способном стать представителем всего человечества, всей планеты Земля. Собор — попытка сделать первый рисунок новой философии, новой суперрелигии, заявить о Божественном Абсолюте как воплощении философско-религиозного сознания человека на мегаэтапе его бытия. Универсалистская философия, как я ее понимаю, ничего не отталкивает из прошлого опыта, ничего не зачеркивает из того, что было, все вбирает в себя. Она находит свое место, свою ячейку и христианству, и исламу, и интеррелигиозной церкви Даниила Андреева, и коммунизму, и движению ивановцев, и всем течениям философской мысли во всех ее вариантах — материалистических и идеалистических в равной степени. Путь в мегасостояние может быть различным: через традиционные региональные религии, рассматриваемые как подступы к Божественному Абсолюту, через различные социальные учения, как вехи к мегакультуре, через творчество, через экологическое движение, как один из путей к спасению человечества. Религия универсализма, придет время, станет религией для всех — татар, русских, украинцев, французов, поляков, японцев, башкир, евреев — всех. Что такое человеческое «я» в рамках глобального времени? Сегодня, скажем, я татарин, а кем стану завтра? Астрологи, например, подсчитали: в минувшем двухтысячелетии я уже рождался дважды — и оба раза почему-то на Кубе. В первый раз — еще до открытия Колумбом Америки, во второй —после. Значит, возможно, прежде я был индейцем, а потом — испанцем? А кем стану в будущем? Жителем Полинезии, нормандским крестьянином или китайским мыслителем? Не в силу ли и этих причин — даже генетически — моя душа тяготеет к универсальному охвату всего и вся. И сколько раз я себя ловил на ощущении, впервые читая Жана Батиста Робинэ или Дешана, или Лейбница, или еще кого-нибудь, что я читаю знакомые тексты, что, читая, я вспоминаю забытое. Итак, тексты... |