Штрихи к портрету обитателя макромира,
или Второй вариант жизни

3

Интервью за шахматной партией

      Из людей типа Гостхоржевича обычно выходят крупные администраторы, хозяйственники, управленцы всякого рода, политики, лидеры, но обязательности здесь, конечно, нет никакой. Жизнь человека зависит от него самого, однако многое в ней определяют среда, ситуация, везение, счастливый или несчастный случай.
      Да, меня в первую очередь интересует выявление в том или ином человеческом типе некой константы. Попытаться создать на ее основе обобщенный портрет — вот чем я озабочен, а кто наблюдаемый мной человек конкретно — крупный организатор науки или просто ученый, лидер страны или руководитель среднего порядка — не столь уж важно. Здесь важны, пожалуй, не масштаб, не величина дела, находящегося в руках человека, а, скорее, приверженность его к определенному социальному целому. И лидеры какого-либо движения, и люди, занимающие более скромное положение, могут быть одержимы разными идеями, но их объединяет одно: они —носители интересов какого-то определенного Целого. Они могут работать на совершенно разные цели, и каждый в меру собственных возможностей. Но в одном пункте они все будут абсолютно равны: и те, и другие сотканы, сотворены, сделаны как бы из одного материала. Макроматериала. Вот эта духовная «макроматерия», составляющая суть второго человеческого «я», меня и интересует.
      Играю в шахматы еще с одним представителем «второго типажа». Играю и беседую:
      — Любопытно, сколько человек понимают вас в вашем городе?
      — Сколько? — Мой собеседник невольно задумывается то ли над ответным ходом, то ли над вопросом.— Человек семь, наверное.
      — А в стране?
      — Всего нас наберется, наверное, человек пятнадцать. Пожалуй, так.
      — А если еще расширить рамки?
      — В Австралии есть сильная школа. Человек двадцать. Они занимаются тем же, чем и мы. Кроме того, в Сингапуре есть два химика... Ну, с полсотни человек, наверное, найдется в мире. Здесь нужно еще уточнить: понимание бывает разных уровней. Понимание в принципе и понимание до конца.
      — Значит, мир, в котором вы живете, не насчитывает и пятидесяти человек?
      — Да. Собственно, мы и австралийцы. Оценка, конечно, субъективная. Это, наверно, плохо? — Он опять прислушивается к себе.— Такой маленький круг? Но в науке такие вещи встречаются.
      (Прерву на мгновение наш диалог. Нужно все же представить моего собеседника: А.Верещагин — доктор химических наук, сотрудник одного из крупнейших научно-исследовательских институтов АН СССР. Тридцать два года. Чтобы исчерпать в одном абзаце весь его послужной список и более не возвращаться к нему, добавлю: мой собеседник — постоянный «корреспондент» (если в данном случае это слово применимо) таких журналов, как «Известия АН СССР», «Экспериментальная и теоретическая химия», «Доклады АН СССР», где им опубликовано около 65 научных работ. Под его руководством выполнено пять кандидатских диссертаций).
      — Другой вопрос! Допустим, вы зафиксировали какой-то научный результат. Насколько он объективен и насколько субъективен? Ведь субъективна прежде всего ваша постановка вопроса. Природа «отвечает» только на те вопросы, которые ей задают, и ни на какие иные. Субъективным может быть и сам прибор?
      — Дополнения всякого рода, упрощения, гипотезы вводятся, когда необходимо связать результаты разных исследований. Разумеется, некоторая ошибка заложена и в самом эксперименте, в недостаточной точности аппаратуры. Во многом субъективна и трактовка. Но так, собственно, и должно быть. Субъективные допуски — элемент истины. Век любого научного открытия короток —двадцать — сорок лет. Что, например, осталось сегодня от механики Ньютона? По форме... одно название. Мы, очевидно, всегда должны помнить: то, что мы наблюдаем,— это не сама природа во всем ее первоестестве, а природа, выступившая в том виде, в каком она выявилась благодаря нашему способу постановки вопроса. Научная работа, по словам знаменитого физика Вернера Гейзенберга, состоит в том, чтобы ставить вопросы о природе на языке той науки, в которой работает ученый, и пытаться получить ответ в эксперименте, выполненном с помощью имеющихся в распоряжении науки средств. Ну а средства... дело наживное. Дело наших рук.
      Моему собеседнику было 26 лет, когда он задумал сделать свою установку для исследования так называемого эффекта Керра. Она позволила ему позже определить пространственное строение около 200 природных соединений и их аналогов. Эффект Керра был обнаружен еще в 1875 году, но в пространственных исследованиях почти не применялся. Да и ныне, пожалуй, почти не применяется. Прежде не применялся потому, что не знали, каким образом этот эффект можно использовать. Сейчас же — отчасти по той причине, что необходимые приборы не выпускаются промышленностью и их приходится конструировать собственными руками, а отчасти потому, что это связано с довольно сложными теоретическими методами расчета.
      Верещагин был химиком-органиком и прежде никогда не держал в руках паяльника, не чинил аппаратуры сложнее электроутюга. А тут нужно было сделать прибор. Собственной конструкции. Самому — от начала до конца.
      Старый немецкий поляриметр великолепной работы нашелся после долгих поисков на студенческом практикуме физфака университета. Но кроме поляриметра надо было достать маленькую слюдяную пластиночку. Пластинку строго определенной толщины с точностью до тысячных долей миллиметра. Без нее прибор не работал бы. Но сначала нужно было узнать, где можно раздобыть ее. Кроме того, предстояло перебрать одну за другой сотни, даже тысячи стеклянных трубок, чтобы найти именно ту, что необходима для сборки оптической части. Механические обкладки в полуцилиндрах обтачивались в мастерской, и сначала их сделали из алюминия, потом из латуни, покрытой платиной. Доводить же до конца все надо было самому — шкуркой, бархатным напильником, чтобы не было никаких шероховатостей, иначе луч света будет рассеиваться. Тереть обкладку о бархат, примерять и снова тереть. И год канул в небытие. Но самым страшным (и не только психологически) был день, когда установка опробовалась, когда на самодельную кустарщину надо было пустить напряжение в девять тысяч вольт. Потом, спустя годы, он скажет: «Любой человек может сделать в принципе все, что угодно. Лишь бы не было страха и было сознание, что это необходимо...»
      — Вы расшифровываете геометрический скелет молекул. Прекрасно. Но для чего? Предположим, что я прагматик, что я молюсь только пользе, только практическому результату. Что мне до ваших ранее неведомых соединений, если ни одно из них нельзя использовать чисто утилитарно?
      — Но кто знает, что будет через несколько десятков лет — какая возникнет технология? Недавно я читал, что Фарадей, отвечая на вопрос относительно применения его закона электромагнитной индукции, легшего в основу всей электротехники, говорил, что можно, мол, будет делать всякие любопытные детские игрушки. Об электростанциях он тогда не мог и подумать! А эффект Керра, открытый сто шесть лет назад? Он никому не был нужен вплоть до 30-х годов, когда немецкие ученые впервые использовали его для установления структуры молекул. Быть может, наша работа тоже будет нужна лишь через сто с лишним лет. Как естественные науки в своем развитии все больше уничтожают индивидуальность тел и даже частиц тел, на которые вначале их разлагало научное воображение и которые стремятся сейчас раствориться в мировом взаимодействии, так и отдельные научные открытия, отдельные результаты тех или иных ученых, лишаясь в своем поступательном движении индивидуальной окраски, сливаются во что-то единое. Практическая польза? Прежде всего знание о мире, о природе. Власть и сила, которые дарит человечеству это знание. Всякое наблюдение какой-нибудь части мира отрывает эту часть от ее отношений, исключает какую-нибудь сопутствующую ей истину. Наконец, искажает ее. Знание относительно какой-либо вещи заключает в себе больше, чем сама вещь. Она включает в себя и связи этой вещи с другими. И мир предстает как живая грандиозная поэма, из которой нельзя выкинуть ни одного слова, где каждое слово надо обязательно прочесть. Прежде всего для того, чтобы узнать, какая тайна скрыта в нем...
      Открытие Верещагина — не закон, не сногсшибательная новая гипотеза. Это основательная теоретическая и экспериментальная разработка локальной проблемы.
      Известно, что в любой молекуле проявляется сильное влияние атомов друг на друга. Существовали две общие теории распространения этого влияния — либо по цепи атомов, от одного к другому, либо непосредственно через пространство. Долгое время не удавалось получить экспериментальные данные, подтверждающие ту или иную теорию. Сделать это удалось моему собеседнику. Его результаты доказывали, что взаимное влияние передается скорее через пространство, чем по цепи атомов... Маленький лучик, упавший в темноту. Кому пригодится твой свет?
      Еще один маленький экскурс в науку о пространственном строении молекул и пространственном течении химических процессов.
      До сих пор, например, непонятно, почему метиловый спирт — яд, а этиловый — нет. По химическим и физическим свойствам эти спирты мало отличаются друг от друга, а действуют на человека по-разному. В катализаторах замена одной группы атомов другой вызывает замедление или ускорение реакций. Выяснилось, что от строения молекул зависят свойства органических соединений. Задача же ученых — получать соединения с заранее заданными свойствами, соединения, которыми можно было бы управлять, использовать их физиологическую, биологическую активность, получая полимеры, лекарственные препараты.
      — Первый год работа стояла на месте. По натуре я тугодум, долго раскачиваюсь. Синтезировал соединения. Ничего не получалось. Потом от отчаяния занялся использованием дипольных моментов для изучения структуры молекул. И вот наступил тот момент, который неизбежно должен был прийти. Были получены первые результаты, которые и до сего времени в общем-то не потеряли для меня интереса, определив на много лет весь последующий ход работы. Важно почувствовать внутренне, что от тебя, именно от тебя зависит развитие пусть и маленького (в общем масштабе), но определенного сегмента науки. И знать, и слышать внутри себя, что, кроме тебя, никто этого не сделает. Тогда появляется острый интерес, азарт, появляется уйма вопросов, тогда не вылезаешь из лабораторий и ночами.
      — Еще один вопрос... Азарт, ночная погоня за истиной или ее видимостью — все это понятно! Но, как я слышал, вы много времени отдаете и всякого рода общественной работе. В студенческие годы — по линии комсомола, сейчас — выполняя другие поручения. Руководить институтским философским семинаром, наверное, тоже бремя?
      — Все зависит от твоего отношения... Есть круг людей, на которых все валится. И есть люди, при взгляде на которых никому даже мысль в голову не придет, что им нужно и можно что-то поручить. Я иногда думаю, что дело, наверное, в какой-то физиологической и психологической совместимости человека с тем или иным миром идей и дел. Я, видимо, совместим и с научной, и с общественной работой. Я принадлежу какому-то миру в той же степени, в какой этот мир принадлежит мне, моему «я», и работать в этом мире и для него мне в общем-то интересно... Впрочем, мы заговорились. Ваш ход!
      Человек, как и природа, отвечает только на те вопросы, которые ему задают. Полное представление о каком-либо человеке дают его отношения с десятками и сотнями людей, его прямые, непосредственные и косвенные связи с жизнью. А не только его мысли о себе. Мир его чувств и ощущений...
      В памяти, в воспоминаниях всегда остается то, что не попадает потом на страницы твоих книг. Из-за недостатка места. Из-за того, что, как бы полно ты ни стремился рассказать о человеке, все равно останется что-то недосказанное или сказанное неточно.
      В блокноте остались записи, сделанные после разговоров с Верещагиным, его коллегами:
      «Верещагин захотел стать химиком еще в девятом классе».
      «Никогда не метался в поисках цели, никогда не раздумывал, как убить время».
      «Крепким, непробудным сном спал всю ночь перед решающим опробованием своей установки, а наутро увидел цветной сон».
      «Его гложет единственная страсть — страсть к чтению, причем любопытство вызывает литература любого толка, будь то романы, мемуары, детективы самого низкого пошиба или научная фантастика».
      «Независтлив, но, как признался сам, тщеславен».
      «Далеко не «супермен», напротив, человек, тушующийся иногда весьма заметно, особенно в женском обществе».
      «Он помнит очень многое из прочитанного, и у него, скажем, можно узнать, как безмерно оскорбил сенат своим открытым презрением диктатор Сулла в Древнем Риме или подробности смерти Марата в революционном Париже...»
      «Из университетов Д’Абиджана (Берег Слоновой Кости), Сегеда (Венгрия), Оттавы (Канада), Клермон-Феррана, Марселя (Франция), Флориды, Техаса, Нью-Йорка (США), Фрейбурга (Германия), Варшавы (Польша), Колледжа Вилор (Индия) и из других стран к нему часто приходят от ученых письма с идентичной просьбой: «Не откажите в любезности прислать мне оттиск Вашей работы...», «Будьте любезны переслать мне Ваш труд...», где, несколько опережая ход событий, а может быть, в порядке светской любезности, его уже называют профессором...» Вот, например, из Института международной информации в Филадельфии (США) пришло очередное письмо, в котором по-русски и по-английски напечатано: «В прилагаемой гранке приведены исключительно новые соединения из Вашей оригинальной статьи в том виде, в котором они будут реферированы в двухнедельном указателе новых химических соединений; пожалуйста, проверьте реферат, он должен полно и правильно отразить содержание Вашего исследования...».
      Мне был любопытен человек, научные идеи которого понимают около пятидесяти человек в мире. Но человек этот оказался достаточно широким и объемным. Верещагинское «я» было разомкнуто вовне, привязано к жизни людей, зависимо от нее.
      Как индивидуальны, не похожи друг на друга эти люди — мои знакомые и известные всем исторические «персонажи»! Как различен их жизненный и профессиональный опыт! И все-таки типологическая основа их деятельности, основная доминанта их характера, мне думается, одна.
      В последнем собеседнике я тоже вижу перед собой человека, служащего науке своего времени, выполняющего ее исторический заказ. Его «я» совместимо с системой научных, духовных и социальных ценностей определенной эпохи, отражает ее запросы и интересы*. Это человек строго очерченного макромира.
      * Со времени шахматной партии минуло двадцать лет. И вот первое издание этой книги готовится к печати, я вычитываю в гранках свое эссе о Верещагине, а в газетах - некролог о нем. Что еще успел сделать этот человек в жизни? Его имя стоит на обложках четырех монографий и сотни публикаций в российских и зарубежных научных журналах, он выступал с докладами на международных конференциях, принимал участие в совещаниях по международной координации исследований в области конформационного анализа, т.е. науки о пространственном строении молекул. Незадолго до смерти стал директором Института органической и физической химии им. А.Е.Арбузова Академии наук СССР. Жизнь внезапно оборвалась на новом взлете. В целом перед нами судьба, достаточно типичная для "макрочеловека". - Д.В.