Я

Роман-воспоминание

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

13

      На седьмой день после похорон Гюльназ секретарша деканата физико-математического факультета Алевтина Петровна остановила меня в коридоре:
      — Только что звонили из отдела кадров. Зайдите туда.
      — А в чем дело?
      — Откуда я знаю!
      Я прошел по коридору мимо кабинета ректора, парткома, студенческого буфета, вышел в главный вестибюль университета, где всегда было столпотворение народа и стоял гвалт, повернул направо и, выбравшись из толпы студентов, заглянул в книжный киоск, полистал книги, потом, пройдя еще по большому фойе, постучался в дверь начальника отдела кадров.
      Пожилой седой кадровик мельком, но профессиональным взглядом старого сыскника оглядел меня:
      — Бахметьев? Вас ждут в сто семидесятой комнате. На первом этаже. Налево.
      Я снова уже медленно прошествовал мимо ректорского кабинета и касс, где как раз выдавали зарплату и стипендию, и за мужским туалетом, знаменитом среди многих поколений студентов Казанского университета своей неистребимой вонью, увидел дверь в сто семидесятую комнату. Тысячи раз я проходил мимо, идя на физмат по широкому светлому коридору с огромными окнами, и никогда не интересовался, что за кабинет таится под этим номером. Дверь как дверь. Всегда закрытая, всегда на замке.
      Каково же было мое удивление, когда, открыв ее, я увидел в просторном кабинете за антикварным письменным столом с гнутыми желтыми ножками, покрытым зеленым сукном, Арансона. Похоже, он был не только всеведущ, но и всемогущ.
      — Проходите, Бахметьев. Присаживайтесь. Гибель вашей жены помешала нам встретиться, когда мы намечали это сделать. Но не беда. Разговор не устарел.
      На столе перед Арансоном лежало несколько папок, под завязку набитых бумагами.
      — Ваше досье,— добавил он.— Просматриваю, наверное, в десятый раз. Но для начала разговора нам следует познакомиться поближе.— Арансон вынул из нагрудного кармана костюма удостоверение в красной твердой обложке и показал мне.— Мои полномочия.
      Удостоверение было выдано на имя сотрудника комитета госбезопасности подполковника Васильцова. На фотографии, вклеенной в желтую твердую бумагу, я увидел Арансона.
      — Кто же вы? Арансон или Васильцов?
      Арансон-Васильцов улыбнулся:
      — Когда у человека несколько имен, это удобно. Как деньги в кармане. Вынимаешь то одну купюру, то другую. Признаться, мне неведомо даже, есть ли у меня настоящее имя? Не уверен, что у моего отца оно тоже было настоящим. Кстати, древняя традиция, Бахметьев. Новое имя указывает на изменение сущности человека. А еще прикрепляет к нему могущественного астрального демона. Эгрегора харизмы, который становится источником его мистической силы.
      Я молчал. Разговор не предвещал ничего хорошего, и лучше было как можно больше молчать.
      — Вторые и третьи имена к тому же служили всегда прикрытием от враждебных инвольтаций, сознательных или несознательных, и были просто удобными псевдонимами,— продолжал подполковник.— Разве случайна практика партийных кличек, которая господствовала среди кремлевских вождей? Считайте, что Арансон — это мой псевдоним. Иногда приходится скрывать не только имя, Бахметьев, но еще и национальность.
      — Какой же вы национальности? — не удержался я.
      Арансон-Васильцов расхохотался еще более жизнерадостно и громко:
      — Это для меня тоже загадка.
      — Странный разговор для стен университета. И непонятный.
      — Да, в мире очень много странного, непонятного и тайного. Большинству людей, например, совершенно неизвестно, что с древнейших времен на земле существуют многочисленные тайные общества,— продолжал то ли преподаватель истории КПСС, то ли подполковник ГБ, то ли еще кто-то.— Вся земля покрыта их сетью. Однако людям и в голову не приходит, как неразрывно связаны эти общества с развитием цивилизации. Конечно, вы можете сказать: общества существуют, чтобы скрывать свои преступные дела и замыслы. Но и я тоже не буду мучиться с ответом: далеко не любое знание может быть полезно всем. Некоторых лучше держать в неведении, в абсолютном мраке, поскольку по своим моральным и умственным качествам они не готовы к восприятию таких вещей. Не только не готовы! Могут воспользоваться этими знаниями во вред. Именно поэтому в течение тысячелетий во всех странах при всех режимах и формулах власти были, с одной стороны, избранные или посвященные, с другой, все остальные — профаны, быдло, серая рабочая скотинка. Словом, то, что мы зовем населением. Или народом. И надо сказать, тайные общества благополучно пережили все исторические и социальные катаклизмы, на которые, кстати говоря, оказали сильнейшее влияние. Вспомним хотя бы Французскую революцию или события семнадцатого года в России. В наши дни тайная сеть обществ переживает еще больший расцвет. Историю надо делать и сегодня.
      Я внимательно слушал своего загадочного собеседника. Ошеломление первых минут прошло, и я уже мог воспринимать все с достаточной ясностью и определенностью.
      Все, что говорил Арансон-Васильцов, было более или менее знакомо мне — то в одной какой-то книге, особенно из дореволюционных, мелькала информация определенного сорта, то в другой статье чуть приоткрывалась узкая щель в неизвестный мир,— но прежде все эти знания были знаниями сугубо теоретическими, абстрактными, полуреальными, они не касались меня лично. Теперь же в разговоре с Арансоном-Васильцовым прежние химеры становились практически достижимыми, физически осязаемыми.
      — Хорошо,— сказал я.— Я понял, что речь идет о какой-то чрезвычайно закрытой организации. Вполне вероятно, что такие организации существуют. Но причем здесь я?
      — Очень важный вопрос. А вот взгляните на себя сами, Бахметьев. Но несколько со стороны.— Арансон-Васильцов стал листать бумаги, извлекая их из одной из папок.— Где-то здесь была ваша астрологическая характеристика? Да, вот она! Наши астрологи провели анализ вашей психоструктуры. Вы родились первого июля 1936 года в семь часов утра. И что мы имеем в результате? А вот что! У вас наблюдается склонность к глубинному постижению мира и непрямому воздействию на события. Судьба как бы насильно заставляет вас внутренне проживать далеко не простые, сложные жизненные ситуации... Плодовитое и, более того, весьма плодотворное воображение! Острая чувствительность! Вы честолюбивы, осторожны, подозрительны и вместе с тем бываете безоглядно доверчивы. Особенно перед женщинами. Вам весьма свойственны интерес и тяга к общественной жизни. Интеллект ясный, рассудительный, весьма продуктивный. Блестящие аналитические способности, которые при соответствующей шлифовке могут превратить вас в специалиста экстракласса. Ум все время нуждается в материале для размышлений. Поддаетесь влиянию через доброту и воодушевляетесь одобрением. Кроме того,— подполковник поднял голову и взглянул мне в глаза,— наши специалисты отмечают, что вы человек оригинальный, независимый, способный восстать против власти.
      — Неужели? — пробормотал я.— Не знал в себе таких качеств.
      — И тем не менее они у вас наблюдаются. Как мужчина, вы храбры, бесстрашны, с внезапными приступами горячности. В то же время сердечны и великодушны. Сочувствуете другим. Пылки в своих привязанностях. Очень любите романтические связи. Поразительно, звезды знают все. Специалисты по астрологии не видели вас, не знают вас лично, но как точны их данные, как совпадают они со сведениями агентурного происхождения. Вспомните историю своего знакомства с вашей, увы, почившей женой. Это была очень романтическая пьеса. Вы вырвали ее из рук хулиганствующих подростков. А вспомните хотя бы такой незначительный эпизод вашей жизни, как Ниночку Арапову!
      — Арапову?
      — Да, Нину Арапову. Эта оставшаяся без последствий ночная прогулка вокруг земного шара тоже была весьма романтической.
      — Откуда вы все это знаете? — невольно вырвалось у меня.
      — Тщательное изучение человека — наше правило. Причем все члены нашей организации изучают человека не по книгам, а через самого себя, непосредственно наблюдая лиц своего окружения. Каждому новичку предписывается записывать свои наблюдения, изучать особенности характера, сильные и слабые стороны тех, с кем он контактирует в своих социальных отношениях. Члены организации низших степеней получают индивидуализированные инструкции, которые учат его способам записи и координации собираемой информации. Он имеет реестр, в котором выделены три-четыре листа для характеристики каждого человека, с которым он знаком. Наилучший способ подняться в градусе заключается в том, чтобы делать многочисленные заметки, умножать эскизы характеров, письменно фиксировать слова людей, застигнутых в момент, когда страсть заставляет их говорить. Тот, кто овладевает методами наблюдения и манипуляции людьми, достигает в калькулированных озарениях предельного понимания сущности человека. И, больше того, овладевает способами воздействия на него. Мы очень много знаем о каждом человеке. Вы, в частности, попали в поле нашего наблюдения еще мальчиком, в девять лет.
      — Очень польщен таким вниманием.
      — Кстати, вам, вероятно, будет небезынтересно узнать мнение звезд о вашем литературном даровании,— подполковник говорил, снова копаясь в своих бумагах.— Да, вот! У вас отмечаются большие способности к искусству. Забыл об этом упомянуть. Специалисты указывают на наличие немалого литературного таланта. Причем, любопытно, что они при этом не прочли у вас ни единой строки. В отличие от меня, который довольно основательно, буквально с пером в руках, проштудировал некоторые ваши рассказы и повести. К слову, с их оценкой я согласен. Другое дело, что сейчас эти рассказы напечатать нельзя. Но скоро, через десяток-другой лет, положение в стране кардинально изменится. Вы увидите свои рассказы опубликованными.
      — Спасибо за утешение,— буркнул я.
      Арансон-Васильцов разливался соловьиными трелями, а я все никак не мог найти верного тона.
      — Здесь вся ваша жизнь, Бахметьев,— продолжал подполковник, стуча пальцами по папкам.— Первая любовь.
      — Помните Инночку Утяганову? Да, и это нам известно! Вся история ваших отношений здесь есть. В каком классе это было?
      — В седьмом,
      — Правильно, в седьмом. А помните, еще будучи в детдоме, вы с четвертого по шестой классы избирались в пионерской дружине председателем Совета отряда. Если бы мы сказали вам, что это было сделано по нашей рекомендации, вы бы ни за что не поверили нам. А между тем, верить нам нужно. Уже тогда мы проверяли ваши организаторские способности. В те годы вы проявили блестящие дарования, в частности, в быстром освоении иностранных языков, и было решено помочь вам. Помните, сколько старания и сил отдавал вам преподаватель математики старый больной Викентий Сидорович? И не только он. А другие учителя! Не без нашей подсказки и влияния, смею вас заверить. Так же незаметно мы вели вас и дальше. Было решено, что служба в подводном флоте будет весьма полезна для вашего развития и окончательного формирования характера. И вы участвовали в самых длительных по продолжительности и самых опасных рейдах атомных субмарин. Вы избороздили все океаны. Вы месяцами лежали на дне у берегов Северной Америки. Вы поднимались наверх на Северном полюсе и всплывали среди льдов Антарктиды. И все это делалось, мой мальчик, чтобы развить у вас планетарное мышление, чтобы вы почувствовали себя человеком, ответственным за судьбу всей нашей планеты. Что было дальше? Вы вернулись в Казань. И поступили сразу на два факультета — физико-математический и геологический. Никто не препятствовал вам в этом. Напротив, тут же открылась зеленая улица. А помните, вы нашли недалеко от своего дома шесть тысяч рублей? Эти деньги дали вам возможность снять комнату, не думать о заработке, заниматься творчеством. А когда эти деньги кончились, вы получили внезапно почтовый перевод от старого друга вашего отца. На десять тысяч рублей! Какое редкое везение, а? Нет, дружочек, не везение. Наша помощь. Мы пестовали и лелеяли вас.
      Тут я рассмеялся. Арансон-Васильцов брал меня в оборот довольно бесцеремонно и нагло. То, что это была вербовка, я понял сразу. Но вербовка на деятельность какого рода и со стороны каких сил? Это было еще далеко не ясно.
      Удостоверение сотрудника спецслужб, звание подполковника, вероятно, были, действительными, совсем не фальшивыми, но и они могли служить лишь внешним прикрытием. За удостоверением, званием, должностью сотрудника конкретной структуры могли скрываться контуры какой-то еще более таинственной и зловещей ультраорганизации.
      Я решил быть столь же бесцеремонным. В конце концов, другого выхода не было.
      — Простите, что еще?
      — Как вы сказали?
      — Есть еще что-нибудь в моем анализе?
      — Отмечаються сильные магические и медитативные способности,— ткнувшись глазами в бумаги, пробормотал Арансон-Васильцов. — Год впереди у вас решающий. Ожидаются внезапные крутые перемены в жизни.
      Он еще говорил что-то, однако я уже слушал вполуха. Как я ни привык держать себя в руках, но невольное изумление и растерянность проникли в меня достаточно глубоко. Да, была в моей жизни и Инночка Утяганова, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении ветреницей Инночкой Вайнер. Первая несчастная моя любовь, глубоко запрятанная боль. Были и две красные лычки на рукаве председателя Совета отряда в пионерской дружине. Были и старый Викентий Сидорович с козлиной седой бородкой, и многомесячные рейды атомных субмарин. Были и деньги, вдруг найденные однажды недалеко от дома, где я снимал комнату. Было все.
      Информация моего соблазнителя-Мефистофеля была потрясающе точной. Я вдруг отчетливо представил, что в истории соблазнения Фауста в зашифрованном виде Гете описал историю собственного соблазнения агентом какого-нибудь тайного масонского общества. Почему мне пришла в голову эта мысль, и на кой черт она была в данный момент нужна? Однако эта мысль была. И однако надо было сделать все, чтобы ничем не выдать себя, свое внутреннее состояние. Лицо мое оставалось бесстрастным. Так, по крайней мере, казалось мне. И чтобы еще больше продемонстрировать свое равнодушие к обсуждаемой теме, я полуприкрыл глаза и взглянул в окно. Слава Богу, день разгорался и обещал тепло и ласку. Да, чем больше эмоций со стороны подполковника, думал я, тем меньше эмоций с моей стороны. И ни одного вопроса. Не нужно никаких вопросов!
      Было еще одно неприятное чувство. Как будто какие-то гадкие люди увидели меня голым! Ощущение своей голизны вызывало чувство тошноты и нарастающей злобы.
      — Короче говоря, Бахметьев, наша встреча не могла не состояться. Как видите сами, все шло к тому, чтобы нам встретиться.
      Арансон поднял голову и пристально глядел мне прямо в глаза. На лбу с залысинами я заметил капельки пота. Видимо, разговор давался ему нелегко.
      — У вас феноменальные способности,— продолжал он.— Вы получили блестящее образование сразу на двух факультетах университета. Вы знаете в совершенстве несколько иностранных языков. Вы обнаружили незаурядные качества розыскника, самостоятельно организовав широкомасштабные поиски следов вашего отца. Приходится удивляться, как вы много узнали. Вы почти подобрались даже к засекреченной картотеке осведомителей гестапо, работавших в Волго-Татарском легионе!
      — Эти осведомители работают теперь на вас?
      — И здесь вы смотрите прямо в точку! Все это, вместе взятое, и делает вашу кандидатуру крайне интересной для нас. Подобно другим организациям аналогичного типа, никто не может сам подать заявление о своем желании вступить в наши ряды. Мы сами выбираем тех, кто может подойти нам и быть полезным для общего дела. И мы остановили свой выбор на вас.
      Я промолчал.
      — Как вы относитесь к числу 322? Слышали что-нибудь? — неожиданно спросил мой собеседник
      — Нет. Не довелось.
      — Есть группа людей, избравшая своим заветным числом эту цифру. И есть несколько теорий относительно священной цифры. По одной из них, «322» — наследник древнегреческого тайного общества, основанного Демосфеном, умершим в 322 году до нашей эры. Подчеркиваю, до новой эры. Да, мой мальчик, исчезают империи и государства, рождаются и растворяются в пыли нации, возвышаются и погибают вожди, мы остаемся всегда. Естественно, под разными именами. Наша мощь — в секретности. Поэтому мы без колебаний используем в качестве прикрытий все, что создают люди. В СССР это все общественные организации, включая, разумеется, КПСС, все спецструктуры, включая КГБ, МВД, ГРУ. В США — те же ФБР, ЦРУ, АНБ, РУМО, аппараты всех партий, движений и сект, в том числе религиозных. Ложи голубого масонства служат нам в мире весьма удобной вуалью. Имя того или иного научного или литературного общества также является великолепной маской, под которой скрываются наши низкие степени. Нет ни одной организации или движения, коммунистического или антикоммунистического, религиозного или антирелигиозного, супернаучного или псевдонаучного, ни одной секты, открытой или совершенно закрытой, куда бы мы ни стремились проникнуть. Мы должны быть всюду, и везде руководить процессом.
      — Вы почему-то совсем не говорите о целях?
      — Разумеется, наши лозунги — это лозунги добра и человеческого счастья! Наша официальная программа крайне благородна: мы хотим реорганизовать и возродить общество и весь мир...
      — Общество и весь мир,— перебил я,— как вы решили, в этом очень нуждаются, хотя никто и не просил вас об этом?
      — Да, примерно так,— Арансон-Васильцов рассмеялся.— И вы, конечно, очень любите всякого рода символику? — сказал я.— Положение во гроб, например, да? Это у вас практикуется? В голом виде надо ложиться?
      — В процессе этого ритуала, Бахметьев, происходит «смерть ветхого человека» и рождается «новый человек». Некоторые церемонии являются красочными безделушками для забавы больших детей. Почему же их не использовать? В ход идут не только подобные ритуалы, но и весьма прогрессивные идеи, популярные лозунги, титулы, звания, имена выдающихся писателей, ученых, политиков. Членами одного из наших орденов были в свое время граф Мирабо по кличке Архесилас. Это крупная фигура французской революции. Максимиллиан Робеспьер также обязан нам своим возвышением. Среди наших людей философ Гердер, барон Дальберг, Гете...
      — Гете? — я вздрогнул.
      — Да, Гете по кличке Абарис. Их всех удалось соблазнить привлекательными обещаниями и привлечь к работе даже по собственному уничтожению, используя комплекс «танатоса» и обычную практику талмудических общин в средние века. Человека привлекает все романтическое. И даже аристократия крови и духа клюет на эту наживку.
      Я решил подшутить.
      — Скажите, дорогой Арансон,— произнес я.— Гете соблазняли вы, лично?
      Подполковник принял условия игры.
      — Возможно, и я,— без тени улыбки ответил он.— Но в другом воплощении.
      Да, передо мной сидел вечно живой Люцифер во всей своей плоти и яви. В одном из своих бесконечных земных обликов. Может быть, в тот момент, когда он соблазнял Гете, он носил другой облик. Теперь же передо мной сидел некто сорока пяти лет, в сером, хорошо сшитом костюме из твида, с худым хрящеватым лицом, блеклыми серо-голубыми глазами и крупными залысинами на черепе. Вполне заурядная внешность, совершенно неотличимая в толпе. Таких я встречал в трамвае, на улице, в коридорах университета. И завтра будет то же самое. И та же ситуация совращения повторится с кем-то другим. Но сегодня проблема выбора стояла передо мной.
      По спине вдруг прошел холод. Только в эту минуту я понял, что столкнулся с опасностью чрезвычайного характера.
      — Вы отказались от аспирантуры и на физико-математическом факультете, и на геологическом,— услышал я ровный голос Арансона-Васильцова.— Прекрасно. Позвольте мне быть предельно откровенным. Мы сочувствуем вам, но ваша жена умерла вовремя. Теперь вы один. У вас нет в мире ни родственников, ни близких. Никого, кроме нас.
      — Выходит, это вы убили ее? — вдруг вырвалось у меня.— Вы?
      — Вы что, Бахметьев? Опомнитесь. У Гюльназ был диагноз, предусматривающий абсолютно летальный исход. Вы сами это прекрасно знаете. Слушайте меня внимательно. Вы получили распределение на работу в Западно-Сибирское геологическое управление. По дороге туда вы исчезнете. Станете слушателем одной из закрытых высших школ госбезопасности. Но перед этим вы будете приняты в члены нашего ордена и поклянетесь жизнью служить прежде всего ему. Прием в орден означает успех в профессиональной, карьере и освобождение от материальных забот. Не ваше дело — работа геологом. Это для быдла. Вы войдете в среду посвященных. Станете работать рядом с теми, кто в предстоящие десятилетия будет непосредственно влиять на мировую политику. Совместительство, а именно членство в различных орденах и работа в спецструктурах государств, нами поощряется. Это известный талмудический принцип «колеса в колесе», широко используемый секретными организациями. Мы располагаем неограниченными возможностями, и эти возможности будут всемерно содействовать вашему росту. Уже завтра вам покажется смешной, тусклой, пресной и скучной ваша сегодняшняя жизнь.
      — Для этого мне нужно лишь отказаться от своего «я»? — негромко спросил я.— От своего имени? От своей национальности? От родины?
      — Да, в определенной степени. Поле нашего действия — весь мир. Завтра, возможно, у вас будет другое имя. Другая биография.
      Я молчал. Молчание затягивалось.
      — А могу ли я отказаться от вашего предложения? — также негромко сказал я.
      Арансон-Васильцов удивленно взглянул на меня:
      — Ни один разумный человек не отказывается от наших предложений. Мы не допустим этого.
      — Каким образом?
      — Всякий человек одиночка, Бахметьев. И он имеет дело с могущественной структурой, которая уходит глубоко в недра мира. Нервного узла этой структуры не знает никто. Она создавалась тысячелетиями. Можно даже предположить ее неземное происхождение. На что здесь может надеяться человек? На талант? На способности? Это чепуха. Вы будете внесены в такой черный список, что плакали сильным плачем и ваша наука, и ваша литература. Лучшие годы пропадут напрасно. Вы никому не будете нужны. Черное клеймо поставят не только на вас, но и на каждом вашем шаге. Соседи, и те отвернутся. Вы прослывете иудой. И это еще лучший случай. А ведь любого человека очень легко посадить и в тюрьму. Можно на десять лет. А можно на все тридцать. Вас опустят, Бахметьев. Вас обвинят в растлении малолетних, в убийстве или в изнасиловании. Да, например, в изнасиловании какой-нибудь девяностопятилетней старухи. Вам нравится такой вариант? Уверяю вас, мы моментально отыщем девяностопятилетнюю старушенцию, которая едва дышит, и трех-четырех свидетелей, которые клятвенно подтвердят на допросах у следователя и на заседаниях суда факт вашего чудовищного вандализма и аморальности. А что с вами произойдет потом в зоне? Это — второй вариант. Третий — вас просто отвезут в ближний лесок и повесят на суку вверх ногами.
      — Значит, мне следует отказаться и от отца? — так же спокойно спросил я.
      — Да. Побаловались, и довольно.
      В голове у меня стучало: «Это они убили Гюльназ. Они! И диагноз был неверный. Они — моими руками! Специально!»
      Арансон-Васильцов продолжал:
      — Мы не станем делать из вас мученика идеи. За антисоветские разговоры и стихи тоже можно привлечь к ответственности. Но зачем? Бытовая грязь лучше, чем грязь политическая. У вас нет другого выхода, Бахметьев, как только быть с нами.
      — И вы все за меня уже решили? — усмехнулся я.
      Какая-то безумная страшная волна ярости бросилась мне в голову.
      — Используйте сразу третий вариант! — выкрикнул я.— Иначе, если я останусь жив, то, вернувшись, я найду и убью вас. Никого другого, а именно вас!
      — Мы учтем ваше предупреждение.
      Лицо Арансона-Васильцова было невозмутимым. Я медленно поднялся:
      — Я отказываюсь от какого бы то ни было сотрудничества с вами,— уже спокойно сказал я.— Вы дьяволопоклонник-люциферианин, а я — в войске Бога. Мы — в разных войсках. Я — либертианец. Мы служим разным идеям. И уж позвольте мне остаться вместе с быдлом, рабочей скотиной или, как там у вас еще, с народом. С народом и с родиной.
      — Подождите, Бахметьев,— Арансон-Васильцов тоже поднялся.— Хорошо, мы дадим вам отсрочку для размышлений. Я совершил непростительную, досадную ошибку. Нельзя было вам угрожать. От имени организации прощу прощения. Мы еще раз вернемся к этому разговору. Поезжайте в Сибирь. Через три-четыре месяца я приеду к вам. Но возможно, что к вам обратится кто-то из наших товарищей. Там все решим. Советую серьезно и основательно подумать. Одновременно должен предупредить. В случае неосторожного разглашения полученной вами информации или просто малейшей нескромности в отношении доверенных вам секретов вы будете немедленно умерщвлены.
      — Будем считать, что вы просто сумасшедший!— сказал я.
      — Возможно, так же, как и вы! Будем пока считать, что сегодня встретились двое сумасшедших.
      Я пристально посмотрел еще раз на Арансона-Васильцова, сухо откланялся и вышел из кабинета.
      Странное ощущение владело мной: как будто я долго видел тяжелый дурной сон наяву, который все никак не мог окончиться. Да, было ли все это, правда ли то, чему я был свидетелем, не приснилась ли мне вся эта гадость в каком-то внезапном обмороке?
      С другой стороны, в том, что случилось, не было ничего удивительного. Наличие в жизни тайных черных сил я предполагал давно. Я ощущал их нервными окончаниями своей души, своей кожи — сегодня они обрели конкретное лицо.
      Мимо с гвалтом прошла гурьба студентов, они о чем-то громко говорили, слышался смех. Внезапно я позавидовал им. Счастливцы, они не знали еще о жизни того, что знал я.
      Процокали на туфлях-шпильках две студентки. С визгом промчался еще кто-то, а за ним вдогонку бежал патлатый парень. Вокруг шла обыкновенная, нормальная жизнь. Такая, какая была в университете всегда. Из мужского туалета по-прежнему несло вонью, у касс толпился народ, возле двери в приемную ректора стояли два профессора и разговаривали. Из буфета, когда я проходил мимо, вдруг вкусно повеяло запахом свежеиспеченных пирожков.
      Мимо неторопливо прошествовал Арансон-Васильцов, поклонился:
      — Завтра, Бахметьев, госэкзамен по истории КПСС. Надеюсь, вы подготовились? До встречи!
      — До встречи, — сказал я.
      На улице светило весеннее солнце. На «сковородке», длинной, дугообразной скамье, как бы опоясывающей с разных сторон памятник юному Ульянову-Ленину, стоящий перед центральным входом в университет, грелись на солнце молодые ребята и девушки.
      Смех, шутки, треп, заигрывания — все было, как обычно. Как всегда.