Я

Роман-воспоминание

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

12

      Идея бесконечного, всеохватывающего субъекта, равного объекту, тождественного с объектом,— в ней, возможно, сущность человека. В ее реализации, быть может, и заключена цель нашего существования на земле.
      Подобно тому, как в точке в сжатом, свернутом состоянии находятся и круг, и треугольник, и шар, и прямая линия, и квадрат — совершенно разные геометрические фигуры одного, двух, трех, а если взглянуть обобщенно, и фантастические конструкции N измерений,— так и многомерный неэвклидов человек, этот ретранслятор космоса, эта тождественная, всеохватывающая точка субъектно-объектного целого, все имеет внутри себя, поскольку весь мир «вжат» в него, и в то же время все имеет вне себя, поскольку является малой частью мироздания.
      Я титаническим усилием срываю с себя оковы субъективности, и мой дух равен по мощи и силе бесконечному объективному миру. И потому любой акт моей мысли, ощущения, восприятия, действия есть уже полное тождество моего мышления и всеобщего бытия. Совместное произведение субъектно-объектного целого. Движение самой истории.
      Таково мое «Я», к которому я иду. К которому стремлюсь дойти.
      Я пришел к выводу: человек не меняется. С течением времени меняется только его ложь о самом себе.
      Да, нам порой зачем-то приятна и нужна именно ложь. Но не самая ли большая ложь та, в которой человек, весь человек — конечен, жалок, смертен. В этой лжи есть приличие, есть скромность. Взгляд на человека как на ничтожное, смертное существо «научен». И мы, многомерные, бесконечные, прикидываемся послушно заурядненькими, обыкновенными, одномерными. Мы готовы подчас даже как можно скорее умереть, уничтожиться, выйти за черту абсолютного нуля, дабы только не выделиться. Еще бы, нет ничего чудовищнее, как обвинить кого-то из нас в нескромности. Но кто оболгал в наших же собственных глазах нашу великую душу? Кто разменял ее на жалкие медяки, единственное достоинство которых одномерность? И почему каждый из нас прячет свою бесконечность, словно боится, что ею он унизит других, и ему не простится это унижение?
      С подачи все того же Люцифера мы ненавидим и свое прошлое. Самое великое наше желание как можно дальше уйти от него. Но мы не знаем, что кто-то внутри нас, кто живет вечно, относится совсем одинаково и к нашему прошлому, и к нашему настоящему, и к тому, что впереди, ибо для него, всечеловека или богочеловека, вся жизнь есть современность. Разве я живу только в данную эпоху, а мое «Я» есть отражение только текущего среза времени? Разве не все время во всей своей сгущенности — вся тысячелетняя история — есть пространство моего развития?
      Люцифер делает все, чтобы я остался в одномерном мире.
      Либертус, напротив, зовет меня выйти на все возможные измерения.
      Во всем увидеть себя — в других людях, в травинке, в белом облаке на небесах, в камне, в паломнике, бредущем к святым местам всех религий. Увеличить свое «Я», выйти за пределы своего тела, своей кожи, своего дома, своего народа — за пределы своего эгоизма! Да, расширять, расширять свое «Я»! Объять целое! Становиться и родить в себе целое, стать целым!
      Вот он — рывок из черной бездны необходимости в страну бесконечного Бога!
      Я словно обращался к кому-то.
      Я ставил вопросы. Я утверждал и отрицал.
      Я молился вечности.
      Эти ночи. Долгие безумные ночи! Но так ли они безумны? Быть может, ночами, когда пригашены чувства, ловящие сигналы из предметно-вещного мира, окружающего тебя, мозг более восприимчив? И тоньше душа? И ты ловишь уже волны надличной мысли, идущей из пределов мирового океана? Ты подключен к сознанию всего человечества? К универсальному сознанию вселенной? К Богу?
      В эти медитативные минуты ко мне приходят Люцифер и Либертус.
      Сегодня первым возник Люцифер. Он вышел из темного плаща, что висел на вешалке.
      — Опять я. Я пришел за твоей душой.
      — Я не Фауст. Я человек другой породы.
      — Если ты человек, ты наделен разумом. И, наверное, в состоянии оценить и мой подход к делу. Отбор есть орудие борьбы с нестройностью, с ростом энтропии. Это сортирующий демон, наблюдающий и отбирающий человеческие молекулы в соответствии с определенной целью. Отбор включается в понятие стройности.
      — Люцифер борется с мировой энтропией?
      — Шутки, мой друг, часто свидетельствуют о слабости или отсутствии аргументов. Конечно, можно обойтись и без аргументов. К чему аргументы, если не составляет труда немедленно умертвить тебя? Но этого как раз я и не хочу. Эта смерть ляжет маленьким пятнышком на совершенство моей идеи. Я максималист и не люблю пятен. Более того, я хочу, чтобы ты жил. Но жил так и в тех пределах, какие предусматривает некая целостность. Для меня такой вариант был бы предпочтительнее.
      — Целостность зла?
      — Которое одновременно есть добро! Критерием теоретической завершенности идеи, всякой идеи, позволю себе заметить, является ее композиционное формальное совершенство. Но законно, видимо, и стремление от внешней композиционной целостности перейти к внутренней целостности. К власти не только над телом человечества, но и над его духом, поиски композиционного совершенства идеи в этом направлении бесконечны. Это дополнительный стимул, побуждающий к творческой деятельности!
      — Покупая души, ты творишь мир?
      — Да, мой дорогой, скупаю, пока они дешевы.
      — И ты полагаешь, что нет духа неподкупного? Духа бессмертного?
      — Пока еще есть. К великому сожалению! Но скоро не будет. Дальнейший прогресс вовсе не будет нуждаться в духе. Дух умрет. Почему в недрах общества, например, не может появиться особый вид производственной деятельности — промышленное проектирование человека? Цель его — создание на научной основе совершенной модели будущего человека. Которому само понятие духа будет уже незнакомо.
      — И ты моделируешь такое будущее?
      — Я работаю на него. Я работаю на будущее, в котором элементарные стандартные единицы будут соединены в целостную и гармоничную систему. Для этого необходим определенный организующий принцип. Стандартизация и специализация человеческого материала, связанная с массовым обществом, требует совершенной модели. Несовершенная модель, которая идет, например, ныне в тираж, ведет не только к засорению общества бесполезными субъектами, но к дезорганизации самого производства и быта. Несовершенный человек или предмет не согласуются с другими людьми или вещами, совершенство же человеческой модели определяется не только ее функциональностью, но и ее согласием с окружающей предметной средой. Совершенство есть тот предел, ниже которого общество опускаться не должно. Принцип совершенства будет включен в стандарты. Не отвечаешь ему? — не живешь! Конечно, прогресс предполагает и поиск, художественное конструирование новых, оригинальных в своем функциональном выражении человеческих моделей. Это, естественно, связано с необходимостью выхода за рамки стандарта. К новому стандарту. Короче, мой дружок, мне нужно пластичное тело бывшего человечества, но не его непластический дух.
      — Человеческое существование определяется двумя дополняющими друг друга понятиями. Достоинством человеческой личности. И ее постоянством.
      — Отдельные личности, мой дорогой философ, какими бы понятиями они ни определялись, исчезают в присутствии мировой субстанции. Субстанция сама создает личности такими, какими этого требуют сделать преследуемые ею цели. Твоя идея связана с доктриной о бесконечной значимости индивидуальной человеческой души и личной ответственности. Но ей с неотразимой ясностью может быть противопоставлена спасительная доктрина о ничтожности и маловажности индивидуального человеческого существа и о его повторяющемся бытии в очевидной бессмертности целого. Люди сами ждут, чтобы их освободили от сдерживающих начал ума, которые завладели ими. От грязных и разлагающих унижений, которые личность претерпевает, от химер, носящих названия совести и морали. Наконец, от требований свободы, которые могут быть перенесены лишь немногими. И разве это не достойная цель — дать человечеству, наконец, освобождение? Методом творчества в ближайшем будущем станет, очевидно, опережающее проектирование. Оно органично включит в себя не только научно обоснованные проектные программы, но и художественное проектирование будущего. Мы вместе с моим хозяином тоже художники. Мы творим саму действительность. И мир будущего станет в значительной мере миром, сделанным нами,— не только в материальной, но и в интеллектуальной областях. Этот созидательный аспект означает, что моя деятельность по своей природе приблизится к искусству и станет таким полем деятельности, в котором новые комбинации непрерывно создаются, а не просто открываются благодаря изучению природы. Художественное конструирование выступит в роли разведчика будущего. Реальные экономические и технические возможности современного производства я свяжу в единой динамической системе с творческим поиском подлинно научной мысли и действенного художественного воображения! Представь, общество машин, подчиненных им людей-рабов, безмерно счастливых в своем рабстве, а наверху — раса господ, раса великих художников Вселенной! Вот куда я тебя зову! Куда приглашаю! Что по сравнению с таким видом художественного творчества твои нынешние литературные поделки?!
      — Я сын одного из пятидесяти двух миллионов человек, погибших во время последней войны. Отец пролил немало и твоей черной люциферической крови. Ты был могуч, ты считал себя непобедимым, но ты потерпел поражение. В борьбе, которая идет сейчас, я с отцом. Не с тобой. Разве могу я быть с тобой? Поразмышляй сам.
      — Что же, значит, завтра еще одно имя пополнит этот многомиллионный список. Лист, отрывающийся от ветки, падает на землю, чтобы удобрить почву. Это будет еще листочек не твоей жизни. Но что делать, если ты не воспринимаешь и философских аргументов?
      Я очнулся. Вокруг никого не было. Я посмотрел на себя в зеркало. Небритый подбородок. И смуглая кожа щек и лба. Массивные очки, и за очками, в глубине глазных впадин недоумевающие глаза. Черные блестящие волосы упали на лоб. Горькая морщинка прочертила лоб. И я долго смотрел на этого незнакомого человека.
      — Кто ты?
      — Ты,— сказал он.— На этот раз это ты.
      Сон увидел философ Чжуан-цзы. Проснувшись, он долго не мог решить: во сне он был бабочкой сам, или бабочке снится сейчас, что она философ? Что-то мне тоже снилось? Кто-то снова угрожал мне и завлекал куда-то. Каждую ночь сны терзали мою душу. Но сны ли? Может, это были реальные путешествия в тонком мире.
      Я снова забылся.
      На этот раз ко мне пришел Либертус. Он сконденсировался из цветка, стоящего в вазе с водой.
      — Это ты, старина? — засмеялся я.— Наконец-то! А то сейчас ко мне являлся Люцифер.
      — Он приходил за твоей душой?
      — Да. Он не хочет, чтобы я писал роман об отце и о тебе. Он хочет, чтобы я служил ему. Каждую ночь он охотится за моей душой. Похоже, у него какой-то азарт. Он непременно хочет поймать меня в свою сеть.
      — Значит, я появился вовремя. Я выполю из земли его черные семена.
      — А ты среди черных лопухов хочешь вырастить цветы бессмысленной красоты?
      — Вечной красоты.
      — Человек обречен на бессмысленный сизифов труд, утверждает Люцифер. Предел уравнения будущего не равенство в красоте, а равенство во всеобщем небытии. Равное небытие. В этом уравнении нет места для твоих сторонников.
      — Мне кажется, я пришел вовремя. Ты колеблешься. Я пришел укрепить твое решение. Ты принадлежишь не Дьяволу, а Богу. Ты обязался выполнить завет великого Тота. Уже тысячи лет никто не может осуществить этот замысел и дать мой образ людям. Наконец, нашелся ты. Ты не можешь уже повернуть назад.
      — Путь к Дьяволу намного легче и безопасней.
      — Кого ты выбираешь?!
      — Бога! Бога! — закричал я.
      И от этого крика я очнулся. Или перешел в другой сон. В другой пласт многослойного сна.
      Здесь возник третий образ. В сребротканом одеянии, сверкающий светом и белизной.
      — Разум мой не выдерживает,— говорил я.— Он вмещает в себя подчас и Бога, и Сатану.
      — Ты пытаешься понять, что такое Бог и Дьявол? И каким будет будущее людей? Ответы на эти вопросы ты не найдешь ни на путях еще большей истины. Ни на путях истины против лжи. Их ты найдешь там, где невероятная истина идет против иной истины, столь же невероятной.
      — О чем ты говоришь?
      — Ты рвешься в мир Бога, а его характеристики ищешь на земле, где царит порой Дьявол.
      — Великий Тот! Неужели это ты? И ты еще не покинул землю?
      — А ты взгляни на жизнь более широким взглядом. Прекрасное и безобразное, справедливое и несправедливое, мертвое и живое — можно назвать тысячи противоположных явлений. И все эти тысячи явлений в одном неразличимом клубке. Но когда что-нибудь становится больше, разве не означает это, что в начале оно было меньшим? И из малого сделалось большим? Между двумя противоположностями всегда есть что-то среднее. Противоположностей две. Есть и два перехода. И то же самое между жизнью и смертью, между Богом и Дьяволом. Если они противоположны, то не возникают ли они друг из друга? Если смерть противоположна жизни, а Дьявол — Богу и если одно возникает из другого, то, стало быть, из живущего возникает то, что умирает. А из проявлений Сатаны — проявления Бога. Природа любит равновесие и вряд ли станет хромать на одну ногу. Не уравновесит ли она и здесь сатанизацию противоположным переходом? Обожествлением мира?
      — Ты хочешь сказать, что победа зла невозможна в принципе?
      — Иди до конца через весь этот круговорот. Везде нужно искать свое третье решение. И решая проблему жизни и смерти. И решая проблему Бога и Дьявола. Ты стоишь перед серьезными испытаниями. Но человек, поднявшийся достаточно высоко, обязательно найдет свой выход...
      Я снова проснулся. Я лежал на кровати. Горел свет, и на часах было три. Я встал, начал ходить по комнате. У двери на вешалке рядом с темным плащом висела белая рубашка. Мне показалось вдруг, что она еще колышется, как будто ее только сейчас повесили. И я вспомнил: на иерофанте Тоте, когда он находился здесь, было одеяние, похожее на рубашку. Я сорвал рубашку с крючка. Мне показалось, что она еще хранила мягкое тепло тела. Сжимая ее зачем-то в руках, я вернулся к столу.
      «Везде нужно искать третье решение»,— эта фраза была написана на листке бумаги крупным размашистым почерком. Моим почерком.
      Озноб пронзил меня.
      Великий Тот приходил ко мне? Я разговаривал с ним? Или это был мой двойник? Или кто-то третий? И что он хотел сказать мне? И что такое вообще все эти галлюцинации и навязчивые, повторяющиеся сны наяву? Фантом больного разбушевавшегося воображения или лик скрытой, неизвестной, таинственной реальности?
      Не раздеваясь, я бросился в постель и мгновенно уснул. В коридоре зазвонил телефон. В дверь постучала хозяйка квартиры.
      — Вас к телефону.
      Я подошел к телефону, взял трубку. В ней раздавались одни гудки.
      Я набрал номер дежурного поста второго этажа онкологической клиники:
      — Простите, нельзя ли позвать из двести второй палаты Гюльназ Бахметьеву. Если можно, пожалуйста.
      — Подождите.— Долгое молчание.— Алло!
      — Да, слушаю.
      — Позвоните попозже. Бахметьевой в палате нет.
      — Может быть, ей плохо, и она не может подойти?
      — Нет, ей легче. Просто, видимо...
      — Вы извините за беспокойство, но если можно... Я подожду. Посмотрите, пожалуйста, еще. Возможно, она где-нибудь в коридоре?
      — Вы что, думаете, что нам здесь нечего делать?
      — Не сердитесь. Я понимаю, что беспокою вас... Это ведь несложно.
      — Подождите! — Долгое молчание.— Алло, вы слушаете?
      — Да.
      — В палате сказали, что Бахметьевой нет уже полтора часа. Непонятно. Минуточку! Фая, где Бахметьева из двести второй? — Молчание.— Одна из больных сказала... Тут что-то не так.
      — Что не так? Что не так?!
      — Вы не волнуйтесь. Не волнуйтесь, пожалуйста.
      — С ней что-то случилось?
      — Ее нет в больнице. Она исчезла.
      — Как исчезла? Как может человек исчезнуть?
      — Не знаю. Позвоните, пожалуйста, минут через десять. Да, через десять минут.
      — Вы сказали: одна из больных сказала... Что она сказала?
      — Позвоните, пожалуйста, через десять минут.
      — Алло, алло! Алло!
      Гюльназ нашли на следующий день за городом, в Займище, в лесу. Она лежала под сосной среди прошлогодних шишек в сереньком больничном халате. Рядом валялось несколько облаток от снотворного. Казалось, она крепко спала. Только ее грудь уже не вздымалась от дыхания. В кармане халата было найдено стихотворение.

Идут летучие бригады,
Сквозь толщу туч
Твой луч проник.
Разрушит древние преграды
Греха рожденья первый крик.

Когда придут Отца отряды,
Наскучит слов земных мотив.
И возродится звук монады,
Распад души предотвратив.

Когда великие державы
Пронзит твой сумасшедший сдвиг,
Тогда рекою двинет лава.
Ты скажешь: «Новый мир возник!»

      На обороте этого же тетрадочного листа были набросаны еще четыре варианта второй строфы. Видимо, до своей самой последней минуты Гюльназ шлифовала стихотворение, посвященное Богу. А может, до последней секунды. Ее знак,посланный мне?