Я

Роман-воспоминание

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

7

      Из расшифровки магнитофонной записи разговора с Иннокентием Фоминых (фамилия и имя условные), бывшим сотрудником ГРУ Генерального штаба Красной Армии.
      (Высокий, худой; волосы и глаза серые; в глазах оттенок печали; правда, печаль едва заметна, словно подавлена, задушена волей. В улыбке что-то горькое, усталое и вместе с тем обаятельное, но улыбка редка. Высокий лоб, тонкие поджатые губы; похож на немца).
      Голоса Фоминых и Бахметьева:
      — Я был в Вустрау шулюнгслейтером. Учебным руководителем так называемой Особой группы. Готовил людей для спецшкол гестапо «Цеппелин» и «Скорпион» и других военных организаций. Парадокс, конечно, но воевать мне пришлось именно таким образом.
      — А что представлял из себя Вустрау?
      — Это был особый лагерь. Он существовал под эгидой Восточного министерства. Инициатором его создания, по слухам, был Розенберг, министр по делам восточных оккупированных территорий. Он часто посещал нас. Возможно, лагерь действительно был его личным детищем. Неподалеку находилось немецкое село Вустрау. Шестьдесят четыре километра на юго-восток от Берлина. Три километра от станции Раденслебен... Когда туда начали свозить русских, украинцев, татар, армян, грузин, представителей других народов, никто в окрестностях, конечно, не знал, для чего это делается. Бывших пленных, только вчера еще взятых полуживыми из различных лагерей, одевали в костюмы, сшитые первоклассными портными. Им предоставлялось право свободного проезда в Берлин или на свою далекую родину — в Белоруссию, на Украину. «Вустравская империя», на внешний взгляд, выглядела, конечно, весьма странно. Со стороны все это напоминало дом отдыха или санаторий. Представьте, дорожки, посыпанные чистым балтийским песком. За штакетником — украинские подсолнухи. Где-нибудь на скамейке сидит компания людей. Никто не стесняется в выражениях. В хвост и в гриву разделывают существующий в СССР строй. Критикуется и современная Германия. Полнейшая вроде бы свобода словопрений. Да, и, конечно, музыка, пластинки. То звучит «Катюша»...
      — «Катюша»? В шестидесяти километрах от Берлина? Во время войны?
      — Да, «Катюша». Или Лемешев. Или, предположим, татарская старинная песня, а то украинский гопак. А потом, как необходимый элемент, немецкая песенка или фокстрот.
      — Понятно.
      — Внешне это был лагерь Восточного министерства, где была сосредоточена советская интеллигенция, которую гуманные немцы якобы спасали от смерти. По сути же, школа, где шла усиленная подготовка из бывших пленных чиновников для Востока. Готовились кадры и для СС и других карательных и разведывательных органов, чем, в частности, занимался ваш покорный слуга. Была еще одна особенность. Зондерлагерь представлял собой своего рода политическую лабораторию, в которой проводились психологические эксперименты и наблюдения над людьми. Отрабатывалась, например, методика психологической коррекции поведения человека. Все было очень продуманно. До ничтожных мелочей.
      — И именно здесь вы встретили Бахметьева? Вы помните его именно по этому лагерю?
      — Да, я отлично помню его. В этом лагере был и Джалиль.
      — У вас бывали с Бахметьевым какие-то разговоры? Почему вы его запомнили? Он чем-нибудь выделялся?
      — Ничем. А запоминать... Все и всех помнить входило в мою функцию.
      — В функцию шулюнгслейтера?
      — Да, должность шулюнгслейтера тоже требовала этих качеств. Бахметьев не входил в число курсантов моей группы. Но, повторяю, знать всю подноготную о всех входило в перечень моих функциональных обязанностей. Для этих целей я и был внедрен в Вустрау. Поэтому я отлично помню вашего отца.
      — Вы знали тогда о существовании в лагерях подпольной организации?
      — Нет. Есть определенная группа вопросов, в расшифровку которых я не лез. Не имел права.
      — Значит, никаких особых отношений с отцом у вас не было?
      — Никаких особых отношений не могло быть ни с кем. У меня были свои задачи.
      — В какой группе занимались Бахметьев и Джалиль?
      — В группе пропагандистов для «остовских» лагерей.
      — То есть, восточных?
      — Да, для восточных лагерей.
      — Зачисление в ту или иную группу производилось по желанию или принудительно?
      — По желанию. Люди использовались, исходя из их способностей. И склонностей, разумеется. Никакого принуждения. Всякий, в общем-то, мог даже оставить Вустрау. В любой момент. И такие случаи были. Правда, редко. Уйти — это значило снова попасть в концлагерь. На этот раз по собственной воле...
      — А сам подбор людей? Существовала какая-то строгая система? Меня интересует, как Бахметьев попал в Вустрау?
      — Методика вербовки была разной. Допустим, в лагере появляется новичок. Пожилой, рассудительный. Есть определенная категория людей, вызывающих к себе ничем не объяснимое доверие. Из таких. Мимоходом он обменивается несколькими словами с одним, со вторым. Особенно с теми, кто заметно ослаб. Кое-кому скажет, что ходят слухи, что немцы отпускают специалистов на родину. Через несколько дней отзовет кого-нибудь в сторону: «Из этой ямы, где нам всем подыхать, тебя может освободить этот красненький билетик. Береги его. Тебя отпустят домой для работы по специальности». Билетик, конечно, берется. Мысль у военнопленного одна — удрать, вырваться из этой клоаки, использовать для этого все. Билетик какой-то? Черт с ним, с билетиком! Авось, пригодится? А там посмотрим, кто кого проведет. А пожилой Люцифер в это время уже других обрабатывает. Красные билетики нарасхват.
      — Люцифер с билетиками?
      — Ну, Мефистофель или Воланд... Или другой, например, прием. Помощник лагерфюрера объявляет: «Приехала комиссия для отбора специалистов на родину. Кто имеет высшее образование — выходи на построение». Пленные плетутся на плац. Появляется человек в форме министерства восточных оккупированных территорий. И тоже с билетиками. Умирающим особое внимание. Идет игра в гуманизм, в заботу о слабых. «Рейх протягивает руку помощи поверженному противнику»,— говорит чиновник. Суть же инсценировки в том, что пленные, получившие билеты,— уже жертвы. Человек делал маленький, едва заметный для себя шаг на призыв манка и попадал в паутину, сотканную разведкой. Гестапо любило использовать струну патриотических чувств. На этой струне оно играло все время. Начиная с момента отправки завербованных в спецлагеря и кончая направлением их же по заданию.
      — Так происходила вербовка?
      — Да, составлялись списки. Они оставались в лагерях. Никаких конкретных обещаний. Ничего вообще конкретного. Человек часто даже забывал о приезде комиссии. Но забыл он или нет, первый шаг к предательству им был уже сделан. Спецслужбы во всяком случае о нем с тех пор не забывали.
      — А потом?
      — А потом в один прекрасный день этого самого человека привозили уже в Вустрау и начальник зондерлагеря обер-штурмфюрер СА Френтцель или кто-нибудь другой, например, я, поздравляли его с освобождением из плена. Вашего отца поздравил я.
      — Вам часто приходилось выступать в этой роли?
      — А как же! Френтцель иногда крепко закладывал. Страдал запоями... Все приходилось делать! Абсолютно все!
      — И что дальше?
      — Вы хотите понять всю эту механику засасывания человека в черную воронку?
      — Наверное. Пожалуй, именно так.
      — Да, все это находится рядом с нами всегда. Под другими именами, в ином обличий, но тема человека и дьявола вечна. Технология косвенной корректировки человеческого поведения была отработана в совершенстве. Отработана, выношена и проверена многократно. И все-таки в отдельных случаях она не срабатывала. Человек все-таки выше обстоятельств, я в этом убежден. Не все с ним можно сделать.
      — Вы давно уже не работаете по своей военной специальности?
      — После войны я демобилизовался, закончил институт, защитился. Об археологии мечтал с детства... Война, работа в разведке. Сейчас иногда вспоминаешь, было ли это? Сейчас бы через все эти дантовы круги я пройти не смог. Живым, во всяком случае. Нахальство молодости, наверное, все-таки перевешивает на весах судьбы опытность, которую дарует человеку возраст.
      — Мы с вами находимся сейчас как бы в двух различных временах. В поисках Бахметьева и его друзей по подполью я целиком в войне. В Германии сорок второго, сорок третьего года. Лагерь Вустрау, тюрьма Плетцензее для меня такая же реальность, как этот гостиничный номер. На вас я смотрю как на человека, только что вернувшегося оттуда. Хотя, конечно же, вы живете теперь не в том времени. И не сегодня вы вернулись.
      — Что еще вас интересует?
      — Все! Через лагерь Вустрау прошел мой отец. И я хочу знать, через что он прошел. Вот вы его поздравили с освобождением из плена. Что дальше?
      — Дальше? Дальше курсант получал на руки рабочий костюм, две пары нижнего белья, две верхних рубашки, галстук... Что еще? Ботинки, носовой платок. Кроме того, ему выдавали «бецугжайн».
      — Разрешение?
      — Да, разрешение на покупку выходного костюма, плаща, шляпы. Плюс четыреста рейхсмарок. Первые две недели проходили в поездках в Берлин за покупками. Это была пора возвращения к жизни. В Берлине театры, кабаре. Представьте, после жизни в концлагере, когда человека могли в любую минуту растоптать, повесить, пристрелить, затравить собаками, удушить в газвагене или, наконец, сжечь живым или полуживым в печи крематория, он сидит в немецком ресторане. Все поездки в Берлин имели одну цель — изучить каждого воспитанника, его поведение. Предоставлялась, например, полная возможность проявить каждому свои личные качества. Не на пропагандистском поприще. Нет! Речь о чисто биологических способностях выживания. О борьбе за свое личное животное существование. Хочешь лучше устроиться с квартирой, питанием? Действуй! Хочешь иметь не один, а три или даже дюжину костюмов? Добивайся! Тебя даже поставят в пример, как человека, умеющего обеспечить себя. Исключительное внимание обращалось на внешний вид. С небритым лагерфюрер не хотел говорить, просил оставить кабинет немедленно. Мелочь вроде бы, но все это формировало определенное сознание. Паутина захлестывала человека все глубже и сильнее. Сначала он барахтается. А потом ему уже не хочется барахтаться. Публичные дома, поездки в Берлин, немецкий галстук на шее, а где-то на востоке льется кровь, и молох войны пожирает миллионы людей. А потом вдруг приходит день отъезда. Надо уже получать на складе обмундирование, чемоданы, деньги в кассе, удостоверения. Игра закончилась. И каждый вустравец в этот момент уже чувствует: все, капкан захлопнулся. За несколько минут до отправки на плацу появляется оберштурмфюрер Френтцель. Вскинута правая рука, рот разодран в крике: «Хайль, Гитлер!» И человек тоже невольно вскидывает руку и первый раз в жизни кричит: «Хайль!»
      — Наверное, это нелегко — попасть в такой переплет?
      — Да, это была машина. Странно, в сорок пятом году казалось, что она уничтожена с корнем. Но, оказывается, нет... Послушайте, молодой человек. Давать советы бессмысленно, но у меня глаз специалиста. Я все вижу. Оставьте с Богом все ваши поиски!
      — Почему?
      — Ваши цели неясны и непостижимы.
      — Я пишу роман об отце.
      — Это внешние цели. А я говорю о внутренних. О них вы, возможно, не догадываетесь и сами. В общем-то вы — мечтатель. Вы мечтаете найти совершенного человека и самому стать в процессе этого поиска совершенным. Это опасно. В силу этого ваше существование становится явлением нетерпимым.
      — Для кого нетерпимым?
      — В мире постоянно действуют тайные сверхмощные структуры. Они обязательно наткнутся на вас, если уже не наткнулись. И они подавят и уничтожат вас или постараются поглотить в себя. Вы вступили на чрезвычайно опасный путь. Путь, запрещенный для обычного человека.
      — Вы на что-то намекаете, но я до конца не могу понять вас.
      — Есть положения, ясные без их логического развития. Жизнь очень сложна. Вы, скажем, полагаете, что служите Богу, а на самом деле, оказывается, служите Сатане. Вы думаете, что боретесь с каким-то конкретным носителем сатанинской идеи, а оказывается, это только маска, а за маской что-то иное. Вы сейчас вступили, я чувствую, в эту сферу. Вот почему я ушел в археологию. Я ушел из живого мира, где перепутались маски Бога и Сатаны, в мир мертвых, в котором все четко и ясно. Впрочем, мы отвлеклись?.. Что еще, молодой человек, вас конкретно интересует?