АСТРАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ

      Теперь, спустя годы, давнее письмо Ремизова лежит передо мной на столе. Я опять и опять вчитываюсь в его строки.
      Какая тоска и неизбывная мука молодого чувствительного сердца стоит за ним! Можно представить себе, какие чувства обуревали его, что испытывал он, ожидая ответа и, вместе с тем, уже не надеясь на него. Передо мной на столе — и дневниковые записи Марии Вересовой, сделанные ею в те дни. Я читаю их, и мне понятны ее доводы и рассуждения. С точки зрения восемнадцатилетней девочки, только что окончившей техникум, выбравшейся в самостоятельную жизнь и обязанной полагаться лишь на саму себя, она поступала разумно.
      Оба они были слепы. Судьба предоставила им шанс на удивительную жизнь вместе, но они не смогли им воспользоваться. Ремизов оказался молод и слаб, чтобы суметь взять на себя всю ответственность за жизнь их обоих. Мария, совсем не имея опыта жизни, тоже не разглядела тогда в Ремизове, не узнала свое искомое счастье, свою будущую любовь.
      Разлука разводила между ними мосты. И это было еще только начало огромного, протянувшегося через десятилетия пыточного пути, который предстояло и пережить, и пройти Ремизову. Вряд ли тогда он догадывался о том, что предстоит еще ему испытать.
      Для него это была первая любовь, и никто не знал, и Ремизов в том числе, что эта любовь станет пожизненным его обетом. Тогда он просто признал свое поражение. И поражение это казалось ему в ту пору окончательным. Не знала и Мария, считавшая встречу с Русланом Ремизовым всего лишь рядовым эпизодом своей юности, что на самом деле главным, центральным событием всего, что будет прожито ею, станет любовь именно этого человека и что именно с его именем на губах завершится через много лет ее пребывание на земле.
      Впрочем, кто знает что-либо о своем будущем? Разрыв казался в то время обоим бесповоротным.
      Шло время. Требования сердца, видимо, не всегда совпадают с решениями и установками, принятыми разумом. Иногда Ремизов все-таки срывался. Он уже не мог спрятаться за случайный вояж и выдавать себя за путника, по дороге навещающего давно знакомого человека, а свое любовное исступление — за путешествие. И он выбивал из себя глухую тоску новыми впечатлениями.
      У него была поездка на Дальний Восток — на геологическую практику в верховья Буреи. Он проехал почти весь путь до Хабаровска на крыше общего вагона. Вернувшись оттуда, студент третьего курса университета Руслан Ремизов взял академический отпуск на год.
      Снова возникло в душе невыносимое чувство тупика. Нужно было резко изменить все вокруг себя. Его сердце неукротимо рвалось в Нерехту. Он уехал на казахстанскую Магнитку, в город Темир-Тау, и неожиданно в первые же дни оказался свидетелем внезапного бунта, охватившего город. Во время штурма города войсками его чуть не убили. Шальная пуля прошила его насквозь,не задев, однако, ни легкие, ни сердце. Все это было приобретение, набирание опыта. На этот раз — социального.
      На конверте письма, посланного Ремизовым Марии, его рукой выведен адрес: “Казахская ССР, Темир-Тау, квартал 99, общежитие № 9, комната 13”.
      Это письмо совсем маленькое, короткое. Вероятно, у Ремизова не было никакой уверенности, что Мария его получит. Похоже, что он уже писал свои письма, как пишет человек, потерпевший кораблекрушение и запечатывающий свои послания любимой в пустые бутылки,—полагаясь на случай, без всякой надежды.

      Не пишу о себе ничего подробно. Как видишь из штемпеля на конверте, по-прежнему в странствиях. Лето провел в Хабаровском крае, в тайге. Было трудно, болела нога. Сильно повредил ее по дороге, а приходилось ходить в маршруты по местам, совершенно диким и непроходимым. За все лето — ни одного постороннего человека. Правда, с медведями и тигром встречаться довелось. Чуть не утонул в Бурее, когда вздумал по дурости переплыть ее. Теперь — в Казахстане, на Магнитке. Работаю взрывником. Здесь пробуду до мая, а потом уеду на геологическую практику на Южный Урал. 14 декабря у тебя день рождения. Буду молиться о тебе в эти дни. Прощай!”

      А у Марии Лебединцевой в это время уже год как развивался роман с Анатолием Вересовым — нерехтским красавцем, выпускником Ленинградского горного института. Он был старше Марии на семь лет и обхаживал приехавшую в Нерехту самарскую красавицу с золотой косой настойчиво и целеустремленно. Мария, как всегда, сопротивлялась, уклонялась как могла от петли замужества, которая уже летела на нее, но осада была постоянной, основательной и в силу этого производила впечатление.
      Это были не короткие внезапные набеги Руслана Ремизова, а планомерное, последовательное наступление. До позднего вечера, а порой и часов до двенадцати Анатолий Вересов околачивался возле общежития, а в семь утра, перед тем как ей идти на смену, снова уже робко, но настойчиво стучал в дверь ее комнаты, принося ей на завтрак ряженку, сметану или домашние пирожки. Против ряженки и сметаны было трудно устоять. К тому же наступал в жизни срок, когда любая девушка начинала чувствовать себя неуютно. Подруги выходили замуж, одна за другой гремели их свадьбы. На этом фоне мысли о будущем принимали вполне определенное направление.
      Мария работала на закрытом заводе боеприпасов, работа ей нравилась, но уже совсем не нравилось жить в общежитии. Хотелось чего-то иного, более прочного, долговечного, постоянного. Анатолий Вересов был настойчив, дело шло к свадьбе, и после майских праздников шестидесятого года они и сыграли ее, а через четыре дня с парой чемоданов в руках уже ехали навстречу будущей жизни на север, в поселок Губаха Архангельской области, куда распределили молодого горного инженера после окончания института.
      Через неделю после их отъезда в Нерехту приехал Руслан Ремизов. Он шел уверенной спокойной походкой по знакомым улицам Нерехты. Ему казалось, что сегодняшний разговор все решит. Он был уже не мальчик. Он чувствовал в себе силу. Внешне спокойно и невозмутимо воспринял он и неожиданное известие о замужестве Марии. Только резко дернулась щека, но он тут же взял себя в руки. Девочки, бывшие соседки Марии по общежитию, напоили его чаем, досыта накормили и сказали, что молодожены уехали в Челябинскую область. Их адрес якобы еще неизвестен.
      Это была полная катастрофа. Не только моральная, но уже и юридически закрепленная. Она не оставляла ему больше надежды. Он опоздал. И опоздал не на неделю, а на всю жизнь. Он слишком рано признал себя проигравшим. Наивный и неопытный, ничего не предпринял, чтобы изменить ситуацию, и поражение, на этот раз бесповоротное, окончательное, закономерно пришло.
      Еще больше усугубляло боль то обстоятельство, что теперь он не знал даже, где находится Мария. Пожалуй, это мучило и волновало его больше всего.
      До предела опустошенный, холодный, словно обугленный, возвращался Ремизов в Казань. На этот раз он был уже в полной памяти, сознание работало четко, и боль была не взрывной и пульсирующей, а постоянной и бесконечной. К нему пришло понимание, что эту бесконечную боль и ужас потери он будет носить в себе всю жизнь. Правда, глубоко в подсознании жила какая-то ничем не объяснимая надежда.
      Для нее не было ровно никаких оснований.
      В это время в жизни Ремизова появляется еще один человек, который бок о бок, рядом пройдет с ним несколько десятилетий, вплоть до смерти. Это была Айгуль Чалышева, студентка четвертого курса Казанского педагогического института. С ней его связывали чистые дружеские отношения, а она с первой же встречи полюбила его трепетно и бесконечно. Бог наградил Руслана Ремизова даром великой любви к Марии Лебединцевой, и он же, возможно, вознаградил его за понесенные страдания бесконечной любовью Айгуль. Мог ли обожженный, чуть ли не обугленный человек сразу ответить на чистый поток любви, устремившийся на него? Наверное, нет. На угле и пепле не прорастают зеленые злаки, но они могут прорасти позже, когда пепел остынет.
      Руслан Ремизов не ответил на любовь Айгуль Чалышевой таким же чувством, но и не отверг ее. Он знал по себе: бесконечная любовь сжигает человека дотла и, понимая это, не хотел и просто даже не мог приносить боль любящему его человеку. Он пошел навстречу Айгуль, и они стали друзьями.
      Таким образом, в документальном романе о великой любви, который я пытаюсь написать, появляется третий персонаж. И персонаж, по всем статьям достойный первых двух.
      После гибели всех троих героев этого романа у меня оказались волей случая — не буду рассказывать подробно, как это случилось — и дневники Айгуль Чалышевой. Приведу два отрывка из них.
      Первая запись о знакомстве Айгуль с Русланом Ремизовым сделана ею в октябре 1960 года:

      “Предполагала ли я всего лишь неделю назад, что чужой, незнакомый человек может так ворваться в мою жизнь и заполнить ее всю? Человек этот потрясающий, дивный, необыкновенный! Увидела я его давно, еще в сентябре прошлого года, а услышала его голос месяц назад, но познакомилась по-настоящему совсем недавно. И с тех пор видела его уже два раза. Мы были вдвоем в театре на Баумана, сидели в ложе, а позавчера он вдруг постучал в мое окно ночью, когда в доме все уже спали. Постучал, улыбнулся и исчез. В нем есть что-то непостижимое, демоническое. Высокий, смуглый, с огромными, с поволокой, глазами. Сегодня мы тоже были вместе. Он с грустной улыбкой спросил меня, хорошо ли мне с ним, и я искренне и порывисто ответила: “Да!” Этот человек, как вихрь, завладел мной. Я в смятенье. Я плохо ем, по ночам вдруг просыпаюсь и не сплю до утра. Что это? Я чувствую, что полюбила на всю жизнь”.

      А вот вторая запись из дневников, сделанная Айгуль в те же октябрьские дни 1960 года:

      “С утра сыпался то ли мелкий дождь, то ли снег, небо было каким-то смурым, неопределенным, и иногда издалека словно намывало тучи. Мы же с Венерой и Алсу собрались в этот день в лес. Я была страшно рада, что идет дождь. Осенний лес под дождем — чудо. Мы долго бродили втроем между соснами и елями. Я только все время жалела о том, что ни разу мы не съездили в лес с Русланом. Сколько радости не узнали мы, сколько потеряли драгоценных и неповторимых ощущений! Домой привезла огромный букет из сосновых и еловых веток. В вазу поставила ветки березы, осины и тополя с буро-красными, почти черными листьями. На моем столе — дыхание леса! А вечером я была на чудесном концерте скрипача Марка Комиссарова. Он играл Шуберта, Грига, Мендельсона... Рядом со мной было свободное место. Я сказала себе: здесь со мной сидит Руслан Ремизов. Ведь он, возможно, тоже слушал бы этот концерт, если бы смог прийти на него. И про себя я все время представляла, что этот дивный, необыкновенный человек рядом со мною, что мы вместе. А сегодня с утра на улице снова дождь. Небо серое, низкое. Окна плачут. Деревья и заборы мокрые. Воздух сырой, чистый. Утром я читала “Пер Гюнта”. Чистота, нежность и верность Сольвейг чуть не свели меня с ума. И здесь вдруг что-то во мне надломилось. Днем я получила короткое письмо от Руслана. Должна бы быть рада, а не рада. Должна бы быть счастлива, а несчастлива. Не смеюсь, не пою. Мы оба с ним люди безумной страсти и оба товарищи по несчастью, и я прекрасно понимаю его. У него — всепоглощающая бесконечная несчастная любовь к Маше Лебединцевой, у меня такая же любовь — к нему. В короткой записке он пишет, что недели полторы-две ему нужно побыть одному. Что придет, когда сможет это сделать. Мне безмерно жаль его. Будь моя воля, казалось бы, сама привела к нему за руку эту Машу Лебединцеву. Полторы недели муки. Как вытерпеть?
      Вчера, когда мы возвращались после лесной прогулки из Займища на пригородном поезде, произошло еще одно событие. Незнакомая женщина, сидевшая рядом в вагоне, попросила на время подержать ее маленького сына и вышла в тамбур. Мальчик, к удивлению, сразу потянулся ко мне, стал улыбаться и даже пытался что-то сказать. Моя душа дрогнула. У меня мог быть такой же сын, кареглазый, смуглый, с родинкой на шее, как у Руслана. Может быть, в эти минуты я держала в руках и прижимала к сердцу само детство Руслана? Должно быть, в младенчестве он был совсем такой же, как этот малыш. И я поняла (зачем скрывать), что моя тоска, моя боль еще от того, что страшно хочу быть матерью. Хочу, чтобы у меня на руках так же улыбался и тянулся ко мне наш с Русланом сын. И еще я осознала, что боль и тоска не уйдут из моего сердца, и никакие дела, развлечения и занятия не могут быть для меня долгими и глубокими, пока я не стану матерью. Это мне необходимо, как сама жизнь. И я ничуть не стыжусь своего желания.
      Только как поведать об этом Руслану? Ведь мы с ним ни разу даже не целовались”.

      Моя работа, автора этой романтической повести или любовного романа, сродни труду художника-реставратора.
      Из фрагментов жизни, которые я помню или которые мне известны, из писем и документов, хранящихся теперь у меня, я воссоздаю или, точнее, пытаюсь в меру своих сил воссоздать целостную картину жизни симпатичных мне людей. Боже мой, думаю я, как были чисты и целомудренны отношения этих людей друг к другу! Какую непроизвольную строгость в отношениях они блюли, сколько взаимной деликатности друг к другу проявляли! На фоне опустошительного разгула страстей, пошлости, секс-нравов, которые откровенно царят ныне в наших, повседневных обычаях, обрушиваются на нас из газет, с эстрады, с экранов телевизоров, такой рисунок человеческих отношений представляется чем-то небывалым. Но я ничего не придумываю. Передо мной — реальные дневники, письма.
      Знакомство Руслана Ремизова с Айгуль Чалышевой было, вероятно, для него чем-то сродни спасению. Мне кажется, без нее этот человек мог тогда просто погибнуть. Айгуль же своей самозабвенной любовью и беззаветной преданностью словно вылечила его душу и, приняв на себя боль его утраты, дала ему силы для жизни. Надо помнить еще, что эти годы были временем, когда Руслан Ремизов писал свои первые рассказы и повести. Здесь тоже очень была важна моральная поддержка. И она ему эту поддержку оказала, сразу же и безоговорочно уверовав в его талант и став его помощницей и почитательницей.
      Жизнь шла своим чередом, и летом 1962 года молодые Ремизовы с только что родившейся дочкой Яной отправились в плацкартном вагоне в Западную Сибирь. Местом их обитания стал маленький, заброшенный в горах поселок Куженель в Горной Шории, где Руслан Ремизов работал геологом в поисково-съемочной партии, а Айгуль учительствовала в вечерней школе. Через два года, в 1964 году, у них родилась и вторая дочь — Лиля.
      Жизнь шла, но глубокая рана, оставшаяся в душе Руслана Ремизова после разлуки с Марией, так до конца и не затянулась. Рана даже и не затягивалась, кровоточа как бы постоянно и безостановочно. Ремизов любил свою жену, открывая в ней все новые и новые прелести, любил дочек, был заботливым мужем и отцом, но одновременно он продолжал любить и Марию. Оказывается, можно было любить двух женщин одновременно, и Ремизов понимал, что с ним так будет всегда. Чувство к одной женщине не перечеркивало чувства к другой, обе любви мирно и естественно уживались друг с другом в его сердце. Но одна любовь была явной, лежащей на поверхности жизни, а другая была теперь как бы тайной, глубоко запрятанной в душе и замурованной там. Но замурованной эта любовь была от всех, кроме Айгуль. Она знала о постоянной тайной боли, поедавшей сердце Ремизова, но никогда не протестовала. По крайней мере никогда не высказывала и не выказывала своего отрицательного отношения, даже если оно порой возникало в ее душе.
      Однажды, через три года после женитьбы, Руслан Ремизов сказал Айгуль:
      — У меня две жены — одна реальная, другая воображаемая. Но хорошо то, что вы уживаетесь друг с другом. За это я люблю тебя еще сильнее.
      — Ты написал о своей воображаемой жене рассказ,—сказала Айгуль.— И даже опубликовал его в журнале. Это твоя первая значительная победа в литературе. Я чувствую, что ты хочешь послать его Марии. Сделай это, пошли ей номер журнала.
      — Я написал рассказ и о реальной жене,— засмеялся Ремизов.
      — Да, прекрасный рассказ,— ответила Айгуль.— И мы будем ждать теперь его публикации.
      Следующее письмо — вернее, не письмо, а бандероль с журналом — пришло к Марии именно тогда, в 1964 году. Не зная адреса Марии, Ремизов послал бандероль в Большую Раковку, к ее матери, тете Вере. Но оказалось, что тетя Вера умерла уже два года назад от рака. Письмо попало в руки двоюродной сестры Марии Татьяны Посохиной. Сестра подробно написала Ремизову все, что знала о жизни Марии. Ремизов с волнением читал в письме о том, что Мария с мужем и дочкой Дарьей жила, оказывается, вовсе не в Челябинской области, а в поселке Губаха на севере под Архангельском. Там, на карьере, она работала техником-механиком, чертежницей, нормировщицей. А недавно, каких-то два месяца назад, приятель ее мужа, однокашник по школе, ставший начальником, переманил их на Западную Украину — в новый, молодой, бурно строящийся город Червоноград, где открывалось шахтное строительство и позарез требовались молодые инженеры. Они сорвались с места и устроились прекрасно — муж Марии, Анатолий Вересов, нашел работу в строительном тресте, а Мария — на заводе металлоконструкций, через три недели после приезда они получили в центре Червонограда великолепную двухкомнатную квартиру.
      Мария сохранила не только журнал с рассказом Ремизова, она сохранила даже и плотную коричневую бумагу, в которую толстый журнал был упакован. И вот теперь, спустя несколько десятков лет, я смотрю на обратный адрес: “Кемеровская область, Таштагольский район, рудник Куженель, Центральная, дом 6”. Это был тогдашний адрес Ремизовых.
      А в семье Вересовых, живущей от семьи Ремизовых за семь-восемь тысяч километров, в это время разразился первый семейный скандал.
      — С чего это твоя двоюродная сестра вмешивается в нашу семейную жизнь? — гремел Анатолий Вересов.— Кто ее просил присылать этот журнал? Почему она дала ему твой адрес?
      — А чего ты испугался? Что тут дурного? Безобидное письмо, хороший, чистый рассказ.

      Ремизов писал в письме:

      “Не знаю, существуешь ли ты на свете или нет, или ты лишь плод моего воображения, но так или иначе — желаю тебе исполнения желаний, счастливой судьбы.
      Посылаю тебе рассказ “Снег”, опубликованный в “Сибирских огнях”. Он — о тебе, о нас с тобой. Прости, что вторгаюсь в твою жизнь. Я знаю о рождении твоей дочери. У меня тоже две дочки. Помню. Люблю”.
      Мария была тронута. Судьба Руслана Ремизова беспокоила ее. Ей было очень приятно, что он не забыл ее. Душу наполняла гордость, что Ремизов остался верен своей мечте и добился в литературе первых результатов.
      Оставшись дома одна, Мария даже всплакнула.
      Она медленно и внимательно еще раз перечитала рассказ, а потом убрала журнал на нижнюю полку письменного стола, где хранились все письма Ремизова. Досаду и боль вызывало только то, что нельзя было ответить ему. Ее письмо породило бы цепочку писем, и эта цепочка взорвала бы и без того хрупкий покой в обеих семьях. Зачем? Если бы сердце Ремизова не было так привязано к ней, переписываться было бы можно.
      И еще прошли годы.
      Мария Вересова из двухкомнатной квартиры переехала в трехкомнатную. Ее муж, Анатолий, порядочный человек, любил ее и нежно, и яростно. И также яростно и страстно ссорился с ней.
      Бодрая, легкая на подъем, быстрая на ногу, слово, Мария все это время самозабвенно работала, растила дочку, воевала с мужем. Главным образом с его “пламенной страстью”. Анатолий, как всякий строитель, имевший в должности руководителя технического отдела треста дело с постоянной сдачей объектов и с сопутствующими этим моментам праздниками, к тому же страстный рыбак и охотник, все чаще не мог устоять перед спиртным.
      Случалось,что его привозили домой и в невменяемом состоянии.
      Так шла жизнь у Вересовых.
      Ремизовы же вернулись к этому времени опять в Казань и поселились в родовом гнезде Чалышевых на улице Фатиха Карима — в тесном доме, где одиноко жила мать Айгуль.
      Учительская карьера более не прельщала Айгуль, и она устроилась научным сотрудником в картинную галерею Государственного исторического музея, поступив заочно во второй институт — на отделение искусствоведения Академии художеств в Ленинграде. Руслан Ремизов, не найдя себе в Казани работы по специальности, ушел внезапно в газету, стал журналистом.
      Он попрежнему много писал, бомбардируя своими повестями и рассказами редакции журналов, штурмовал московские и казанские издательства, но его практически не печатали.
      Редкие эпизодические публикации, которые все же подчас пробивались на свет, погоды не делали.
      Все отдавали должное его таланту, признавали мастерство, с которым он сколачивал крепкий сюжет, выписывал точные человеческие характеры или тонкие поэтические пейзажи, но в публикации ему отказывали, словно сговорившись, все дружно. Диагноз был всюду один: очернение действительности. Ремизов долго не понимал, что просто стучится не в те двери. Впрочем, дверей, открытых для него, и не было. В то время в литературе, как и в других жанрах искусства, существовали — впрочем, они существуют и сейчас — хорошо сбитые, прочные семейства, кланы, группировки, и не так просто было какому-нибудь чужаку-одиночке пройти через их частокол. Существовала сильная еврейская группировка, захватившая в свои руки издательства, театры, киностудии, редакции газет и журналов, имевшая своих критиков, свою отработанную в деталях линию поведения. Естественно, молодой татарский литератор, пишущий по-русски, был для них чужим. Существовала русская группировка, тоже имевшая в своих руках некоторые журналы и издательства. И хотя Руслан Ремизов писал по-русски, его неславянский облик и неславянская манера поведения тут же делали его “персоной нон грата” и в этих владениях. В Казани его тоже не печатали. Он считался татарином, но писал рассказы и повести все-таки по-русски и, следовательно, был и здесь, среди татарских писателей, чужаком и изгоем.
      Осложняло его положение еще то обстоятельство, что по природе своего характера он не мог никому служить, не мог входить ни в одну из существующих группировок, везде стоял особняком, и потому всюду и всегда был чужим всему окружающему.
      Естественно, ни в одной редакции прямо в глаза Ремизову не говорили об этих вещах. Зачем говорить? Лучше сослаться на такой коренной вопиющий недостаток ремизовской прозы, как общий мрачный тон его повествований. Вокруг такая замечательная, прекрасная действительность, а он, Ремизов, смотрит на нее как бы исподлобья. Нехорошо.
      Естественно, с таким диагнозом, как “очернение действительности”, Ремизов попал, поскольку просто был обязан попасть, под плотный надзор органов госбезопасности. Те вознамерились сделать из него диссидента. В то время почти при каждом областном управлении госбезопасности существовали своего рода негласные курсы по подготовке диссидентов или агентов. Похоже, сверху спускалась разнарядка в порядке заблаговременной подготовки условий для будущего переворота в стране. Для этого нужно было взрастить и воспитать кадры. Впрочем, разница между понятиями “диссидент” и “агент” была относительной. Почти каждый агент, особенно из творческой среды, годился на роль диссидента. И почти каждый диссидент был агентом. Но и здесь Ремизов пришелся не ко двору. По причине своей обособленности от всего и вся, какой-то генетической замкнутости на себя, не стал ни диссидентом, ни агентом, сумел выскочить из ловушки и остался человеком “на вечном подозрении”. Из издательств и редакций журналов его рассказы теперь вышвыривали, похоже, даже не глядя на них.
      Единственное, что спасало и спасло его в эти годы, это была любовь. Неизбывная, не утихающая ни на минуту любовь к Марии и все нарастающая, увеличивающаяся любовь к Айгуль. Не полюбить Айгуль было невозможно. Тонкая красивая шатенка с нежным чистым лицом и зелеными глазами, она еще обладала ровным, покладистым характером, была верна и преданна.
      У Марии жизнь в эти годы тоже шла по-разному. Росла дочь, общение с которой наполняло душу светом и радостью. Но пил муж. И с каждым годом все чаще и больше. И все чаще их дом сотрясали скандалы.
      Так получилось, что в эти годы Мария стала часто вспоминать Руслана. Воспоминания о нем приходили в душу непроизвольно, всякий раз случайно и всегда несли в себе какую-то тонкую неизъяснимую печаль. Бедный мальчик! Он так и остался в ее памяти чистым, порывистым, как ветер, мальчиком-путешественником. Где он? Что с ним стало? Почему от него так долго — минуло уже несколько лет — не приходят письма? Неужели он навсегда забыл ее? Мария несколько раз ловила себя на мысли, что сокрушается от молчания Ремизова. Это ощущение было для нее странным: прежде она не замечала в себе такой зависимости от него.
      Но однажды она увидела Ремизова в Червонограде. Это было днем во время обеденного перерыва. Она соскочила с автобуса на углу улицы Воссоединения, пробежала по ней, потом свернула на улицу Винниченко, прошла квартал, повернула на улицу Попова и здесь, между железобетонным забором средней школы и подстанцией, вдруг увидела Ремизова: он стоял в светлом плаще, том самом, в каком приезжал к ней в 1958 году,— это поразило ее тогда,— и в темном шарфе и темной кепке. За время обеденного перерыва ей нужно было взять дочку из школы, привести ее домой, накормить, дать наставления, как делать уроки, а потом опять успеть на автобус, чтобы ровно в час быть снова на своем рабочем месте. По инерции она пробежала мимо Ремизова метров тридцать-сорок, прежде чем что-то осознала и поняла, обернулась, махнула рукой, крикнула возбужденно, что скоро вернется, и помчалась в школу за Дашей. Но спустя пятнадцать минут, когда она, проводив дочку домой и быстренько накормив ее, вернулась, возле подстанции Ремизова уже не было. Она обошла подстанцию, долго смотрела вокруг, но человек исчез. Встреча была какой-то странной, полуреальной. Впрочем, все это было в духе Ремизова — он всегда появлялся и исчезал внезапно. Может быть, обиделся, что она не остановилась — ушел, уехал? Но как она могла задержаться в ту минуту? Ее ждала Даша. Да и не все сразу толком сообразишь. Бежишь с работы по старому привычному маршруту, каждая минута на учете, дел дома и на работе по горло, голова занята какими-то обыкновенными, ежедневными думами и мыслями и вдруг на пути случайно, внезапно, у какой-то подстанции — он, юноша-путешественник. И почему-то в старом белом плаще, в котором он приезжал к ней в Нерехту последний раз?.. В плаще, в каких уже давно никто не ходит. И еще ее поразило — она все-таки успела разглядеть черты его лица,— что Ремизов за минувшие годы нисколько не изменился. Это было совсем невероятно.
      Ночью она впервые увидела его и во сне. Проснулась наутро возбужденная, с бьющимся сердцем, с полным ощущением реальности произошедшего. Ей казалось, что он только что держал ее в своих объятьях. И велико было ее удивление, когда она увидела рядом в постели своего мужа. Ей стало страшно, что она так забылась. Муж спал и не догадывался о случившемся.
      Сон, совершенно смутивший ее, повторился и следующей ночью.