АСТРАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ

      Внешне же события развивались так.
      После представительной гражданской панихиды, проведенной на следующий день в здании Союза писателей, в которой приняли участие и правительственные инстанции во главе с руководством республики,— хоронили по татарскому обычаю на второй день,— множества речей, в которых Ремизова, вчера еще никому не нужного и почти нищего, громогласно и уверенно называли уже “выдающимся писателем и мыслителем”, после выстроившегося в длинную цепочку кортежа машин и автобусов, двигавшихся по улицам города, после затянувшихся похорон на Арском кладбище — здесь снова были речи, и опять звучали слова любви и признательности Ремизову, то ли вполне искренние и правдивые, то ли лицемерные и лживые,— после всего этого бесконечного круговорота лиц, знакомых и совершенно незнакомых, наплыва слов, поклонов, фраз, соболезнований и непроходящего, невыносимого нервного напряжения, которое сопровождает всякие похороны, после того, наконец, как на машине Айгуль привезли вместе с ее дочерьми с кладбища, и после того, как, посидев, она проводила их домой, эта женщина, оставшись одна, подняла в опустевшей, словно какой-то разоренной квартире, трубку телефона и набрала код Червонограда.
      Мария должна была выехать в Казань, и ее надо было предупредить о случившемся. Айгуль не знала даже, как сказать Марии о гибели Ремизова. Всем сердцем бесконечно любящей женщины она понимала, что весть об этом явится сокрушающим ударом для Марии. Но сказать было необходимо. Крайне необходимо было и встретиться. Наверное, выплакаться вместе, вдвоем, и высказать, выкрикнуть вслух все то, что ни одна из них не сказала бы самой себе, было бы единственным спасением для них обеих. Айгуль хотела снова, уже сама, пригласить Марию обязательно приехать в Казань. Ей просто нужна была ее моральная поддержка, они обе любили Ремизова.
      Трубку на другом конце провода взяла женщина.
      — Это говорит Айгуль Ремизова из Казани,— ровным голосом сказала Айгуль.— Мария Николаевна, это вы?!
      — Это Даша — дочь Марии Николаевны.
      — Можно попросить Марию Николаевну?
      — Мария Николаевна не может подойти. Она... Ее нет. Она умерла. Завтра состоятся похороны. Кто это?
      — Ремизова из Казани.
      — Да-да, я знаю вас. Мама мне все подробно рассказывала и писала. Я все знаю и о вас. И о Руслане Ремизове. Она должна была выехать к вам. Простите, что я не могла позвонить. Все свалилось внезапно. Я сама только что приехала из Бровар. И сама еще ничего не понимаю.
      — Мне бесконечно жаль,— голос Айгуль внезапно задрожал.— Горе и здесь. Я хотела сказать Марии Николаевне, что Ремизов погиб. Его тоже теперь нет.
      — Когда это произошло?
      — Шестнадцатого февраля в 16.15 по московскому времени.
      — Боже мой! Шестнадцатого февраля и в 16.15!
      Айгуль почувствовала, что ровная первоначальная сдержанность Дарьи ничего не значит. Даша вдруг навзрыд заплакала. Ее словно охватил страх.
      — Сейчас осталась одна в квартире и не знаю, что делать. Мама лежит,— и снова до Айгуль донесся взрыв рыданий.
      Не могла совсем говорить и Айгуль. Спазмы сжали и ее горло, из глаз бежали слезы.
      — Даша, девочка! — прошептала она.— Я позвоню тебе через полчаса. Мы еще поговорим! Сейчас я тоже не могу...
      Айгуль позвонила через час, и они поговорили. И говорили долго и много.
      После проведения вторых поминок, прошедших на седьмые сутки, Айгуль , успев помыть только посуду, отправилась в Червоноград. В сумке она везла насыпанную в полиэтиленовые пакеты землю, килограммов пять, взятую ею с могилы Ремизова. Это были комки обычного рыжего суглинка. После пересадок в Москве и Киеве на третьи сутки она сошла на рассвете на перроне маленького городка на Западной Украине. Ее встречала Дарья. Наговорившись и наплакавшись вместе, они уже в десятом часу были на городском кладбище. Айгуль насыпала привезенную из Казани землю у изголовья могилы Марии, старательно разровняла ее.
      Дома Дарья подала Айгуль толстый, увесистый пакет с письмами и другими бумагами, принадлежащими ее матери.
      — Это их переписка и мамины дневники. Руслан Ремизов— писатель. Может быть, это будет важно потом? Пусть все хранится в его архиве.
      В тот же день к вечеру Айгуль садилась уже на киевский поезд. Дарья, красивая молодая женщина с заплаканными глазами, с толстой золотой косой, махала ей вслед.
      В первый же день по возвращении в Казань Айгуль поспешила на кладбище. В кошелке, которую она несла, в тех же полиэтиленовых пакетах была земля, привезенная с Украины, с могилы Марии.
      На кладбище она сделала то же самое, что делала в Червонограде. Высыпала привезенную землю у изголовья могилы Ремизова, любовно и старательно, разровняла ее пальцами.
      — Ну вот, теперь и мне легче,— прошептала она.— Я знаю, сейчас ты успокоишься.
      Это был еще один подвиг любви.
      В ночь, которая последовала затем, Айгуль увидела Ремизова и Марию во сне. Оба они были довольны и радостно благодарили ее, а потом стали звать куда-то. Проснувшись на рассвете, она поняла, что ее уход тоже предрешен.
      Именно после возвращения из Червонограда, посещения кладбища и увиденного сна-пророчества Айгуль пригласила меня для важного разговора:
      — Вы, пожалуй, единственный человек, Диас Назихович, которому Руслан доверял всецело. И во многом вы уже знаете нашу историю. Поэтому я нисколько не испытываю стеснительности перед вами. Вот письма Ремизова Марии, написанные им в разные годы. Здесь же ее дневники. Я не читала их. Мне больно сейчас читать что-либо. Вот эта стопка — мои бумаги. Я думаю, будет обидно, восторжествует бессмысленность, если все прожитое людьми, в частности, нами, исчезнет из памяти, не оставит следа. Дарю все вам. Вы можете распоряжаться всеми этими письмами, свидетельствами, как один Бог вас рассудит. Если есть вопросы, спрашивайте.
      — Да Бог с вами, Айгуль! Вы говорите так, словно прощаетесь.
      — Мы с вами уже не молоды. Мы можем все говорить. Я полагаю: смерти нет. Есть форма перехода в другую жизнь. Впрочем, оставим эту тему. Я просто чувствую: скоро. Я знаю своего Руслана. При жизни он тосковал по Марии и соединился с ней только в миг ухода отсюда. Там он будет тосковать по мне. Вечен его роман с Марией. Вечен и мой роман с ним. Все вечно.
      Женщина говорила спокойно, ровно и уверенно, и я поражался ее потрясающему самообладанию.
      Ни одной слезинки не было на ее красивом смуглом восточном лице. Ни одной гримасы боли или страдания.
      Мы говорили в тот вечер долго, несколько часов кряду. Меня глубоко заинтересовала необыкновенная, протянувшаяся через десятилетия история любви этих чистых славных людей. И восхитила, а с другой стороны, привела в трепет спокойная, бесстрашная готовность этой женщины пойти вслед за ушедшими.