ЧИСТАЯ ПРОЗА

      Она приехала в Пицунду в конце октября. Было еще тепло. Днем люди ходили в рубашках, но иногда с гор дули ветра, и тогда чувствовалось уже, что осень пришла и сюда. Облетали и деревья. И только вечный самшит был по-прежнему зеленым.
      Она ходила на пляж к морю, но не туда, где кучковались все, а уходила от санатория вправо, ближе к широкому пустынному мысу, который вползал в море в километре от санатория. Она приносила с собой легкое покрывало, полотенце и часами лежала на гальке почти у самой кромки воды. Море плескалось в двух шагах от нее, галька шевелилась, шелестела, когда волна уходила назад. Солнце было нежарким, но от него все еще шло ровное, тихое, ласковое тепло. В забытьи она перебирала мелкую гальку, иногда наиболее интересные из камешков откладывала в сторону. У нее в номере была уже богатая коллекция камней разных форм и цветов. Ей попадались круглые голыши известняка, удивительно похожие на маленькие голубиные яйца, попадалась и серая или красно-коричневая галька, пробитая жилками белого кварца, и, перебирая руками и словно лаская гладкую поверхность камней, она потихоньку отходила от внутренней боли, душа успокаивалась. И когда наступало время обеда, ей не хотелось возвращаться.
      В санаторной библиотеке она набрала много книг, журналов и подолгу читала их у себя в комнате. Ее окно выходило на море, и она наблюдала, как каждый день где-то в шесть двадцать исчезал, проваливался, погружался в море, за черту горизонта, красный диск солнца.
      По вечерам она ходила в кино. Кинозал находился здесь же, в санаторном блоке, и она смотрела аргентинские, итальянские, французские фильмы. И так протекали дни.
      Многое изменила поездка на озеро Рица. Ей не хотелось многолюдия, душа тянулась к простоте, к ясным, голым формам, и поездка на санаторном автобусе к горному озеру ей пришлась по душе. С каким-то ужасом и тайным страхом глядела она в окно, в пропасть, когда машина уже на километровой высоте тяжело и медленно поднималась вверх и когда казалось, что одно неверное движение руки водителя, поворот руля — и огромная машина неудержимо ринется вниз, в бездну. У нее кружилась голова, когда она с каким-то тайным наслаждением, близким к оторопи, глядела вниз, в узкий каньон. Может быть, для нее это и был выход? Именно для нее? Вот так случайно сорваться вниз и оставить свою не нужную никому жизнь на этих кручах. Но именно в эти минуты ее сердце впервые за последние месяцы ожило, потянулось к жизни.
      Когда автобус остановился на площадке, ей захотелось есть, двигаться, и в шашлычной, находившейся неподалеку и сооруженной под старую средневековую харчевню, она увидела человека, чем-то привлекшего ее внимание. Он сидел неподалеку от нее за столом и тоже был один. Она вспомнила, что они приехали вместе и он находился в автобусе где-то сзади нее. Потом она забыла о нем и гуляла возле озера одна. Чаша озера, как гигантская перламутровая брошь, лежала перед ней в оправе гор, покрытых осенним лесом. Ей захотелось громко крикнуть. Так, чтобы голос побежал, покатился по поверхности воды.
      Она пришла на площадку точно в назначенное время, в которое сговорились все сойтись, села на свое место в автобусе. Окошко было открыто, и кристально чистый воздух врывался вовнутрь. Люди заполнили автобус, но здесь выяснилось, что одного человека нет. Терпеливо подождали около пяти минут. Но вдруг в автобусе стало нарастать раздражение. Сосед, крупный мужчина с оплывшим лицом, сидевший через проход рядом со своей женой, громко воскликнул:
      — Каков наглец!
      Кто-то спросил:
      — Какой он из себя?
      — Да вот, с усами, глаза серые. Ходит все время один.
      Она оглянулась и поняла, что речь идет о человеке, с которым они сидели за соседними столиками в харчевне.
      — Наверное, он ждет там, где остановились вначале,— крикнул кто-то.
      — Каков наглец! Терпеть не могу наглецов! — возбужденно вскрикивал сосед слева.— Из-за него опоздаем на обед.
      Автобус двинулся на первую площадку, на которой остановились вначале, но человека там не было. Машина развернулась и снова поехала вдоль озера к основной автобусной стоянке, и здесь кто-то закричал:
      — Вот он, вот он!
      Когда человек вошел в автобус, все словно обрадовались возможности сорвать на нем свое раздражение, а крупный мужчина, сидевший через проход от нее, громко выкрикнул:
      — Вы хотя бы извинитесь перед людьми!
      — Да, конечно, простите. Я не знаю, как это получилось. Но, наверное, ничего страшного не было. Вы могли бы ехать, я бы добрался.
      — Можно добраться до Пицунды из Сочи, из Гагр, из Сухуми, а отсюда не на чем добраться,— сказал кто-то.
      Она сидела одна, и место рядом было свободным. Ей стало как-то жаль его, и, когда он проходил мимо, она протянула к нему руку и сказала:
      — Садитесь сюда.
      И он сел рядом.
      — Не огорчайтесь,— сказала она.— Знаете, я почему-то беспокоилась о вас тоже. Людей можно понять.
      — Ну что могло случиться?
      — Как знать. Смерть всегда ходит рядом с жизнью. Ну, не огорчайтесь.
      И так они познакомились. С этого дня они часто гуляли вместе. Иногда уходили по побережью очень далеко. Галька шуршала под их ногами. Рядом плескалась вода. Светило ровным щадящим ласковым светом солнце, и было хорошо брести по дикому, пустынному берегу.
      Ей все нравилось здесь. И бесконечное море, лежавшее так близко от санаторного коттеджа, что ей казалось порой, что она плывет на корабле, и горы, синевшие неподалеку, и тишина осенних пляжей, и безлюдность.
      Днем они подолгу лежали вдалеке от всех на берегу, слушая шелест волн. Иногда разговаривали — о своей жизни, о работе, о политике. Иногда молчали. Но молчание не тяготило их.
      — Смотрите,— говорила она,— сколько здесь этих камней, гальки, валунов, и нет ни одного камешка, похожего на другой. Все разные.
      — Этим камням, наверное, миллион лет. Вот этой гальке,— он подбросил вверх ослепительно белый голыш чистого кварца,— может быть, уже десяток миллионов лет. Сколько прошло, пока она добралась сюда и сделалась такой гладкой. Смотрите, какой жесткий, прочный камень. Этот пицундский мыс вымыло рекой из гор за сотни миллионов лет. И сколько уже людей, может быть, трогало этот камень на протяжении тысячелетий.— Он размахнулся и бросил голыш в море.— Его снова выкинет сюда волной. И сколько еще сотен или тысяч таких людей, как мы, опять возьмут его в руки, когда нас уже не будет.
      Голыш упал близко от кромки воды, и сквозь прозрачную, чистую воду она видела его.
      — Я возьму этот камень себе. Пусть будет у меня. Это будет мой талисман.
      Она встала, нагнулась и вынула из воды сверкающий гладкий кусок кварца.
      Она была вдова. Муж ее погиб в автомобильной катастрофе три месяца назад. И она прилетела на юг вся словно обугленная, обожженная. Конечно, ни о каких курортных романах она не думала, да и все это ей было не нужно. И в спутнике своем она видела не столько мужчину, сколько человека. Он был женат, работал в Перми инженером. У него были уже взрослые дети, но он почти ничего не рассказывал о себе и своей семье. Ей это нравилось. Ей нравилась его спокойная сдержанность. И она тоже не пыталась ничего выпытывать у него. Но о себе она рассказала ему все. Рассказала, что осталась одна, что детей у них с мужем не было, так уж получилось, и что нет у нее родных, умерли и родители и она одна на свете и не знает сейчас, как жить. Он не утешал ее, но был внимателен, ровен. Ей нравилось, что он не делал попыток сблизиться с ней, перейти какую-то грань в отношениях. Все это было ей сейчас совсем не нужно, и она была благодарна своему собеседнику и спутнику за то, что он не разрушает установившиеся между ними отношения ровной человеческой дружбы. Ей было с ним легко и просто, и временами наступали минуты какого-то забытья, когда она словно забывала, кто она, что было в ее прошлом, и ее не мучило уже будущее.
      В один из по-летнему теплых дней они отправились на автобусную экскурсию в Сочи. Дорога была красивая. Море и горы пленяли своим вечным совершенством. Экскурсовод, рассказывая об Абхазии, все время пытался шутить и развеселить людей.
      В Сочи после посещения парка им дали свободное время, и они пошли побродить по городу. Им было все равно куда идти, и они шли наугад. Проходя мимо салона художников, она захотела в него заглянуть. Он остался ждать ее на скамейке в сквере.
      В салоне было прохладно и безлюдно. Она подошла к витринам, где продавались украшения. Будучи по профессии искусствоведом, она занималась изучением средневекового и современного декоративно-прикладного искусства и знала толк в художественных ремеслах. Когда она увидела серьги с кораллами, ее сердце встрепенулось от увиденной красоты. Это была тончайшая, изящнейшая работа. Маленькие кораллы были сложены в цветочные букеты и на фоне белого металла чудесно мерцали матово-красным светом. Она не могла оторвать от них взгляда. Прекрасное произведение искусства лежало перед ней под стеклом витрины.
      Конечно, серьги стоили дорого. Но не настолько, что нельзя было позволить себе иметь их. Она совсем забылась и подумала, что муж, когда она ему скажет об этом, тотчас, без слов, купит ей эти серьги. Это будет его подарком. Она моментально представила, какую радость он ей доставит, как она будет ему благодарна, и в груди стало тепло от этих мыслей и чувств. Но тут же ее пронзил испуг, страх. У нее нет мужа. На скамейке в сквере ее ждет не муж, а другой человек. Да и с чего все это пришло ей в голову? Она никогда не была избалована особым вниманием к себе, деликатностью, рыцарством. Муж, занятый своим делом, не баловал ее ни цветами, ни подарками, он всегда предоставлял ей самой покупать себе подарки, вещи или цветы. И если бы он, живой, ждал ее сейчас на улице, ей все равно самой пришлось бы покупать эти серьги. Он не был бы против, он охотно дал бы деньги, но понять ее профессиональное и чисто женское желание обладать этими дивными коралловыми серьгами не смог бы. Она рассердилась на себя. Глупые, безрассудные мысли. Здесь, на юге, при беспечной, беззаботной жизни она расслабилась. Ей захотелось вдруг почувствовать свою женскую привлекательность, свою необходимость как женщины. Ей не на кого рассчитывать. И не от кого ждать роскошного подарка. И сама себе она не может позволить ничего лишнего.
      Она вернулась к спутнику, ожидавшему ее в маленьком скверике, и, не удержавшись, сказала, что видела в салоне дивные коралловые серьги.
      — Сколько они стоят? Вы хотели их купить?
      — Нет. Нисколько. Просто меня поразила их красота.
      Она замолчала. Ей стало грустно.
      Так они шли по зеленым чужим картинно красивым улицам беспечного южного города, где приезжих людей было больше, чем местных жителей. Время до отправления их автобуса еще оставалось, и они могли идти не спеша. По дороге им попался почтамт, и она, зайдя туда, отправила подруге телеграмму, прося ее зайти к ней домой и полить цветы. Он остался ждать ее на скамейке на бульваре.
      — Вы что-то грустная,— заметил он, когда она подошла к нему снова.
      — Да нет, устала, может быть.
      — А мне кажется, дело в коралловых серьгах.
      — Правда? Вы так думаете?
      — Давайте сходим и купим эти серьги!
      Волнуясь, быстрыми шагами они направились к салону. Господи, душа ее всколыхнулась. Буря чувств охватила ее. Но когда они поднялись по лестнице к магазину, дверь была на замке. Обед. До отхода автобуса оставалось меньше часа, и дожидаться открытия магазина было невозможно.
      Она улыбнулась своему спутнику:
      — Значит, не судьба.
      — Ну вот,— сказал он.— Теперь и я расстроился. Что же вы сразу не сказали, что вам так хочется иметь эти серьги?
      — Теперь я могу вам признаться,— сказала она,— что эти кораллы были настоящим произведением искусства. Они были необыкновенны и великолепны.
      — Что же вы сразу не сказали? — опять повторил он.
      На ее душу легли спокойствие и умиротворенность. Но она видела, что он огорчен, и теперь сама хотела его успокоить. Она тихонько прижалась к нему, прильнула на мгновение головой к его плечу и сказала:
      — Пойдемте. Уже скоро нам ехать.
      И они пошли. А потом опять ехали в автобусе по безумно красивой дороге в свой санаторий. И больше о коралловых серьгах не говорили.
      В тот же день, уже вечером, они смотрели испанский фильм. Фильм был об известном испанском певце, красивый, печальный. В нем рассказывалось о любви, о трагедии, о нелепой случайности, разлучившей двух людей, о невозможности счастья на земле и непрестанном желании людей обрести это счастье. Она плакала. Вспоминала своего мужа. Чувствовала локоть спутника, который находился рядом с ней. И вся эта невозможность счастья в ее собственном прошлом, настоящем, будущем как-то сплеталась в единую нить с невозможностью счастья там, на экране. Он заметил ее слезы, но ничего не сказал, лишь только мягко пожал руку.
      И снова были дни, полные прогулок, блужданий у берега моря. Иногда они ходили в горы. До них было не так уж далеко — километра три-четыре. И этот простор, эта осенняя легкая паутинная свежесть навсегда входили в ее душу. Свод неба обрушивался на них огромным кристаллом чистого воздуха, и ей казалось, что она выздоравливает, выпрямляется и впереди возможна, вероятна жизнь.
      Но подходил конец отпуска. Накануне он исчез. Его не было половину дня, и ей впервые стало больно уже из-за него. Но вечером он принес ей букет роз. Розы были бледно-розовые и бледно-желтые по цвету и оттенкам. Казалось, в них заключено все совершенство природы. Она поставила их в вазу, налила воды.
      — Смотрите, как красиво! Розы на фоне моря.
      — Да,— сказал он.— А завтра я уезжаю. К сожалению, дни идут быстро. Мне было хорошо с вами.
      А назавтра она уже провожала его. Они сели в автобус, он шел из Пицунды до Гагр. В руке у него был только портфель. Они приехали к вокзалу чуть раньше. Близ вокзала в магазинчике он купил горячий лаваш, и они, сидя на скамейке пустынного вокзала, с наслаждением ели этот горячий хлеб. А потом пришел поезд. Он направлялся в Москву. И тут, перед тем как войти в вагон, он и протянул ей коралловые серьги. Она не удивилась и только благодарно кивнула. Он зашел в вагон, она стояла внизу, на перроне, и махала ему рукой. Они простились спокойно, просто, без слез и объятий. Они не обменялись даже адресами, зная только имена и фамилии друг друга. Она улыбалась ему и тогда, когда состав дернулся и, постепенно набирая скорость, стал уходить все дальше. Из-за головы проводницы мелькнула его рука, которой он в последний раз махнул ей из тамбура, и она вдруг почувствовала, что на лице ее не улыбка, а маска, причиняющая боль.
      Она вернулась в санаторий и снова ходила к морю, бродила по побережью, но что-то ушло. Уже не было прежнего очарования в этих прогулках, не было ощущения прелести, которое жило в ней, когда они совершали прогулки вдвоем. Она пыталась читать, но книги валились из рук. К чему читать? Для кого? Кому бы она могла все это рассказать, поведать? Она не чувствовала себя одинокой, когда приехала сюда. Была обугленной, обожженной. Сейчас жизнь вновь вернулась к ней, но на губах она ощущала соль одиночества.
      А через три дня она тем же маршрутом автобуса ехала в Адлер, чтобы лететь к себе в Ленинград. Закончился и ее срок пребывания у моря.
      И на древе ее жизни стали образовываться новые кольца. Она была искусствоведом, работала в научно-исследовательском институте и писала книгу о средневековом искусстве языческих племен. Работа увлекала ее, давняя языческая жизнь была полна тайн, легенд, магии и загадок. Она внимательно рассматривала старинные украшения, которые носили женщины тысячу или две тысячи лет назад, порой надевала их на себя и пыталась представить их жизнь. Наверное, у них тоже была любовь, были надежды. Старинные перстни, серьги и подвески тоже говорили о какой-то невозможности счастья. Но, помимо работы, была еще жизнь. Эта жизнь у нее была скудной на впечатления, малоустроенной в быту. Странно, но тот человек, с которым она познакомилась на юге, постепенно вытеснял из ее памяти даже память о муже. Может быть потому, что он был живой, а к живому сердце тянется больше, чем к мертвому.
      Но постепенно все забывалось. Она часами сидела то в библиотеках, зарывшись в книгах, то в фондах музеев знакомилась с коллекциями древности, летом уезжала в экспедиции — в степи Прикаспия и Приазовья.
      Так прошло еще несколько лет. И однажды утром в воскресенье,— за окном снова была осень, береза была в желтых листьях и уже облетала,— в ее квартире раздался звонок. Она открыла дверь. На лестничной площадке стоял человек, с которым она когда-то познакомилась в Пицунде.
      — Вы?!
      — Да, я, как видите.
      — Как вы меня нашли?
      — Да, не сразу. Пришлось поискать через адресный стол.
      — Проходите,— она провела гостя в квартиру.
      Потом они сидели за маленьким столиком на кухне и пили чай. Он чуть постарел и стал более худым. Лицо было осунувшееся. Она вышла в другую комнату, посмотрела на себя в зеркало. Да, и она, наверное, постарела. Ей хотелось переодеться в другое платье, но она постеснялась, и так и осталась в простом халатике.
      — Я необыкновенно рада вас видеть.
      — Вы простите, что я пришел так внезапно, без предупреждения,— говорил он.— Это может быть очень некстати. У меня два года назад умерла жена, и я остался один. Сначала я думал, что так и проведу оставшиеся годы один, но, оказывается, не могу. И я не забыл вас. Не забыл женщину, которую встретил когда-то в Пицунде. И вот я приехал сюда, к вам. Если вы согласны, если свободны, я прошу вашей руки.
      — Да, я одна,— сказала она.— Я тоже вспоминала вас. И я согласна. Но как это страшно и невозможно!
      — Почему страшно?
      — Не знаю.
      — По существу, мы не знаем друг друга. Но мне кажется, что мы должны быть вместе. Я вспоминаю, как легко и хорошо мне было с вами там, у моря.
      Она смотрела ему прямо в глаза. И ей вдруг стало легко. Она засмеялась.
      — Я согласна,— повторила она.— Хотите, мы будем жить здесь, у меня? Или, напротив, я поеду к вам, в Пермь?
      Она накормила его, и он похвалил ее кушанья. Взволнованная, она переоделась в другое платье и в самом деле словно помолодела.
      — Где вы остановились? — они все еще говорили на вы.
      — Здесь неподалеку. В гостинице.
      — Господи, неужели счастье возможно? — прошептала она.
      — Я сейчас пойду в гостиницу, возьму вещи и приду к вам,— сказал он.
      — Я пойду с вами,— сказала она.— Впрочем, нет, я лучше приготовлю ужин. Я так давно ничего не готовила по-настоящему. У нас сегодня должен быть праздник. Вот ключ. А я съезжу на рынок.
      Она дала ему другой ключ от квартиры. Он вышел в прихожую.
      — Я вернусь через час,— сказал он.
      Рынок был близко, в двух шагах. И она, накупив мяса, зелени, фруктов, уже через полчаса снова была дома.
      Он не пришел через час. Не пришел и вечером. В каком-то забытьи, страхе, нервном беспокойстве она провела в ожидании бессонную ночь. Она не знала даже, в какой гостинице он остановился, и теперь корила себя за это. Она хотела пойти с ним и не пошла. И потому случилась беда. Да, беда. В сердце прочно поселилось уже какое-то предзнание.
      А через неделю соседка по лестничной площадке сказала, что в прошлое воскресенье недалеко от их дома прямо среди бела дня был убит мужчина. Какая-то пьяная компания шла мимо, и он им не приглянулся. Им не понравилась его улыбка.
      Она не поверила. “Нет, такое не могло случиться, такое не могло произойти!”
      Проходили дни, а она все еще ждала, что раздастся звонок в дверь. Проходили годы. Иногда старая женщина вспоминала его. Памятью о былом были чистая, ослепительно белая, похожая на яйцо галька кварца и коралловые серьги с матово-красным отливом. И галька кварца, и серьги всегда лежали на полке возле книг.
      Потом пришел день, когда в старой петербургской квартире стали жить совсем другие люди. Коралловые серьги, отшлифованная галька белого кварца, книги по искусству, другие антикварные вещи — все исчезло.

1989