ЯБЛОКИ

     
      Они жили вдвоем в маленьком дощатом доме. За садом чернел кочкарник, а сразу за ним пылала река. Старик поднимался рано. Когда, выдираясь из леса, солнце выплескивалось над миром густой зарей, он был уже на ногах. Ссутулясь, ходил по саду. Тюкая топориком, колол щепу, разжигал таганку. А когда уже было все готово, просунув в дверь голову, орал по-солдатски:
      — Подъем!
      Тут вставал и Вадька.
      Поплевывая на пальцы, обжигаясь, они ели картошку, пили чай. А после день-деньской была белая река. Старик уезжал на лодке рыбачить. Вадька тоже убегал на берег. Туда приходили ребята из Акинских Полян, соседней небольшой деревеньки.
      Старик прежде работал механиком на самоходных баржах. Иногда к нему приезжали, и в доме становилось темно и шумно. На скатерку ставили бутылку с водкой, консервы. Старик суетился, бегал в сад, таща оттуда помидоры, огурцы. И был красный, веселый. Взрослые пили, сосали воблу. Бестолково горланили — больше о пароходах, о каких-то дизелях.
      — Сосунки все! Не могут без меня,— кипел радостью старик,— Знают, пальцы золотые. Небось не у каждого. Не обойтись!..
      — Ну давай, Тимофеич, давай,— посмеиваясь снисходительно и добродушно, бормотал дядя Ибрагим.
      Снова пили, стуча стаканами, потом в ночь ходили на моторке рыбачить, а наутро старик уезжал в город...
      Так и текла жизнь изо дня в день. Быстро, как облака на небе. И лето летело куда-то перелетной птицей. Утром пришли из деревни ребята звать на рыбалку.
      — Айда, кузнечиков еще наловить надо, а то мало... И вообще живей поворачивайся,— кричал Федька.
      Он был в огромной кепке, в старых мятых штанах. Остальные теснились за ним, прижавшись к забору. Стояли и смотрели в сад.
      Чуть поодаль на тропинке стояла Зинка — она тоже была в их компании,— и у Вадьки только от ее присутствия непонятно отчего тут же заполыхали щеки и заколотилось сердце.
      — Сейчас я. Переобуюсь только,— крикнул он.
      Прихрамывая, подошел старик.
      — Никуда не пойдешь. Яблоки собирать надо для базара. Червивеют... Падальцы, гниль всякая.
      Не потушив зевка, он пригнул к щели копченое, выжженное ветром лицо, как-то остро глянул на ребят:
      — А? Дело? Лазать по деревьям я не могу, а вы мастаки. А рыбалка подождет. Ельцов тощеньких на жареху, голавлишек... На кой они шиш? Ледащие, маленькие...
      И, не говоря больше ни слова, ступил к калитке, отомкнул замок...
      Собирали яблоки долго. Крупными, тяжелыми градинами они сыпались на землю. Ныли руки. И все тело тоже ныло и болело. Рыжая Зинка о сук расцарапала живот и порвала в клочья платье. Вадька сбился с ног, разыскивая иголку с ниткой.
      Но Зинка только смеялась:
      — Вот мать тебе задаст!
      — Мне? — пугался Вадька.
      Удочки лежали на траве у крыльца. Тут же валялась консервная банка для червей, бутылка с кузнечиками. Кузнечики прыгали в бутылке, бились о стекло.
      Старик ходил по саду довольный.
      — Вот, вот! К дому неси. Не туда, Федор. Не туда! — поддергивая штаны, командовал он.
      Сад стоял весь в зеленом дурмане.
      Потом сидели всем скопом на крыльце.
      Федька курил, медленно втягивая в себя дым. Старик тоже курил, попыхивая трубкой. Гундосил скучным тенорком:
      — Вот... Великое дело.
      А после, когда ребята уходили, дал всем яблок. Вдруг засуетился, кинулся в кладовку. Вадька видел, как, щупая их, дед склонился над одной корзиной, потом отошел к другой. Видел, как совал всем пригоршнями за пазуху, бормотал:
      — Берите... Матерям к чаю. С чайком в самый раз.
      — Спасибо,— тихо сказала Зинка.
      Федька ухмыльнулся, презрительно хмыкнул:
      — Ладно... Я и так нажрался.
      Но все же проявил деликатность, взял яблоки.
      Часом позже, выйдя случайно из сада, Вадька наткнулся на них. Яблоки лежали на траве, у калитки. Он нагнулся, поднял одно. Яблоко оказалось сморщенное и червивое. И остальные тоже были червивые. Старик дал всем падальцев. Вадька ушел на берег, швырнул яблоки в кусты. Вернулся домой только к вечеру. Волосы падали на лицо. Он слепо моргал, искоса поглядывал на старика.
      В окнах темень. Только звезда острой крапинкой проступала на стекле.
      — Вот... Велосипед тебе купим. Кататься вместе будем,— весело кряхтел старик.
      А на следующий день в деревне Зинка и ребята смеялись:
      — Крохобор твой этот... Будто из-за гнилья возились!
      — Нужны мне его яблоки! — презрительно кричал Федька.— Надо будет, сам нарву, сколько захочу.
      Вадька молчал. Нечего было сказать в ответ. Только глядел насупленно, твердил с упрямством:
      — Нечаянно так получилось. Не нарочно.
      Через два дня за стариком опять на мотоцикле приехал дядя Ибрагим, давний его знакомый, а наутро они вместе уехали в город. День тянулся долго и нудно. Вадька слонялся по саду из угла в угол, лениво жевал яблоки. Ребята не приходили, а самому бежать в деревню было как-то неловко.
      Он подошел к забору, стал смотреть сквозь щели на реку. Неподалеку на террасе соседней дачи сидела женщина. А ребят не было. И никого не было. Он взглянул на дорогу. Может, придет кто-нибудь? Потом, не вытерпев, побрел на берег. Там был один Бориска. Он сидел в лодке и ловил уклеек. Увидев Вадьку, крикнул картаво что-то неразборчивое. И тут же, сам испугавшись, заулыбался, отгреб немного от берега. Вадька погрозил ему кулаком, вернулся домой.
      А день стоял звонкий, яркий от солнца. В лугах, за кочкарником, блестела река. Здесь же был забор, домики. Женщина на соседней террасе словно не говорила, а выпевала:
      — Покушала? Теперь нужно немножечко поспать... В постельку нужно!
      И Вадька вдруг сорвался с места. В кладовке он взял мешок, стал отбирать самые большие яблоки. Навалил было целую кучу, больше пуда, наверное, попробовал поднять — не сумел. Отсыпал.
      Нести мешок было трудно, и он тащил его чуть ли не волоком. До Акинских Полян с полкилометра. Сначала дорога по берегу, потом выбегает на взгорбок, а там в пыли, в тумане берез и тополей — крыши изб. В окнах дрожало солнце, белое, слепящее, хоть прячь глаза. Ребята сидели на бревнах у нового сруба, лузгали горох.
      Вадька подошел, совсем уже упарившись, скинул с плеч мешок:
      — Вот. Дед прислал.
      Ребята молчали.
      — Тогда так... попались под руку, и все. Не выбирал, не смотрел,— не отводя глаз от них, отрывисто, твердо говорил он.
      Первой нагнулась к мешку Зинка. И за ней все стали тянуть руки. Вадька глядел, вздыхал облегченно. Сразу стало легко, будто с души что-то спало. Он тоже уселся на бревна, стал есть горох...
     
      Утро вышло красное и дымное. Роса выпала густо, и солнце икринками било из мокрой травы.
      Снова пришли ребята.
      — Куда пойдем?
      — На Вымку...
      Вымка была небольшим озером. Говорили, что там дно, наверное, из золота, так много водилось карасей. Был еще Коровий яр. Там можно было найти черепа и кости, а в оврагах было хорошо играть в войну.
      Но никуда не пошли. Ели рассыпчатую картошку в мундире. Галдели. Смеялись. Вадька был за хозяина и за повара.
      А к обеду приехал старик. Он как-то боком ввалился в калитку, бухнул на землю рюкзак с хлебом. Пальцы на левой руке были в марле. Кожа черная, заскорузлая, а бинты белые.
      — Чего? Выпил опять?
      — Зачем? Работал,— возразил старик, потом ухмыльнулся, подмигивая.
      — А с рукой чего? — снова спросил Вадька.
      — Зашиб. Покоя не дают, черти. То двигатель помоги расшурупить, то еще что...
      Настроение у старика было веселое. Он сел на крыльце и вдруг запел: Если хочешь быть здоров — Закаляйся!..
      Ребята сидели на земле, скрестив ноги, плели жилку для нахлыста. Исподтишка перемигивались, кивая головой. Потом старик ушел в дом. Вадька тоже поднялся вслед за ним. Сказал шепотом, почти на ухо:
      — Я яблоки отдал. Мешок. Ты тогда гнилые дал ребятам. Я и решил мешок...
      — Чего-о? Как?
      Старик захохотал, потом, вдруг поняв, стал орать, брызгать слюной.
      — Мешок... Так не нажрались тогда? А на базаре они по рублю за кило. Завтра на базар повезу.
      Лицо у старика стало багровое, злое. Вадька тоже стоял красный. И руки были тоже пупырчатыми и красными. Словно холодом их ожгло. Он смотрел испуганно на старика, потом оглянулся. За спиной стояла Зинка. Коленки все сбиты, в ссадинах, болячках. Голубое платьице на ветру развевается. А глаза огромные, лучистые. И лучше бы не глядеть в них.
      — Врал, значит?
      Зинка растерянно топталась на месте, потом, словно собравшись в комок, кинулась с террасы. И все ватагой бросились за ней — к калитке. И оттуда уже смелее, вразнобой, криком:
      — Бар...рыги! Баррыги!
      Старик оцепенел, встряхнул головой, как-то враз трезвея. Руки его мелко тряслись. По лицу пошли пятна. Вадька ринулся вдогонку: “Зинка! Зинка!” Но калитка захлопнулась, запела визгливо.
      Забор. Солнце где-то наверху, на шапках яблонь. А на небе облака — плывут тихо над миром. И никого уже нет...
      Ночью он не спал. В окне крупно сияли звезды. Старик, прикорнув на топчане, дымил иногда папироской. Лежал темный, немой, косясь рачьими глазами в прошлую свою жизнь, битую-перебитую. Потом заснул, легко всхрапывая.
      Вадька не спал, боясь опоздать на поезд. Он решил уехать домой, в город.
      В дреме глаза слипались. Он вскидывал голову, испуганно озирался. Ночь, что летучая мышь, серая, легкая, летела над землей. На рассвете мальчик тихо поднялся, побрел на станцию.
      Солнце ярким красным кочаном поднималось из-за деревни, и в саду было еще холодно. Пыль на дороге была присыпана росой, точно прибита мелким дождичком. Мальчик шел не спеша, легким шагом. За спиной был рюкзак, в нем летняя обувка, книжки, смена белья — все, что привезено из города. Дом Зинки находился у околицы деревни. Вадька подошел к воротам, положил на лавку букет сорванных цветов. А поверх — самое красивое, румяное яблоко.
      На станции под часами стоял какой-то человек в шляпе и читал газету. “Тоже, наверное, как я”,— искоса глядя на него, думал мальчик.

1961