Критика научного творчества

    1. Одним из обстоятельных критиков научной деятельности Диаса Валеева выступил известный ученый-философ, крупный чиновник ЦК КПСС времен Хрущева, входивший в его «мозговой штаб», Георгий Куницин. Мне довелось примерно в 1988 году слушать его лекции в Литературном институте им. Горького в Москве. Кстати, туда попал благодаря моим бывшим друзьям Фану Валишину и рижскому поэту Юрию Тимошенко. Непревзойденный оратор запомнился своей лаконичностью, фактологичностью, логичностью изложения актуальных исторических вопросов.
    Один из самых почитаемых, продвинутых людей своего времени, московский профессор Г. Куницин в 1990 году написал уникальное послесловие к книге Диаса Валеева «Три похода в вечность». Этот отзыв включен в сборник статей «Диас Валеев: анализ творчества» (Казань, 1996). В силу конструктивного и колоритного изложения приведу эту аналитическую статью, озаглавленную «Таблицы и ритмы Валеева», с небольшим сокращением. Попутно предлагаю читателю обратить внимание на замечания Г. Куницына на своеобразие исследовательского подхода самобытного писателя-мыслителя Диаса Валеева, рискнувшего изучать крупнейшую проблему без традиционного арсенала научной кухни: «академического куратора», «научной школы», «научно-экономического обоснования новизны», «академических предшественников», «научного подхода» и проч.
    Г. Куницын пишет: «Сначала о том, что в воззрениях Д. Валеева представляется мне бесспорным.
    Это – редкая в наше время попытка взглянуть на судьбы всего мирового искусства (и к тому же во взаимодействии его с обществом, даже с человечеством). Надо ведь на это отважиться! Решился на это Д. Валеев, предварительно перечитав («перелопатив», как он пишет), естественно огромное количество самой разнообразной литературы. Теоретической не менее, чем художественной. Сам по себе факт, что писатель проникся идеей не только эмоционального, а и логического познания сути художественно-эстетического аспекта жизни человечества, не может не вызвать чувства одобрения. И уважения.
    По правде, не припомню, чтобы кто-либо из писателей ставил перед собой столь грандиозную цель. «Моя задача, – пишет Д. Валеев, – дать схему общего рисунка движения человека, обозреть целое, попытаться единым взглядом охватить историю, как бывшую, реализующуюся, так и возможную, «проективную».
    Иными словами, автор попытался как бы подержать земной шар в своих руках, да покрутить его, словно глобус …
    Настораживает, однако, вот что: об уже найденных, до Д. Валеева, общих закономерностях, о попытках других авторов «единым взглядом охватить всю историю», которых было множество, Д. Валеев почему-то не упоминает … Тем подчеркивается, что делавшиеся до него попытки ничего существенного не достигли. По крайней мере, не дали чего-либо, о чем стоит говорить. «Высказываю лишь свои субъективные взгляды», – обезоруживающе просто объясняет Валеев то, что у него в эссе нет анализа взглядов даже великих его предшественников. Высадился эссеист, как будто Робинзон, на необитаемый остров культуры целого человечества, и прямо перед всеми нами начал свой, единственный опыт окультуривания этого заброшенного участка земли.
    Я не сомневаюсь в необходимости публикации эссе Д. Валеева: оно действительно способно стимулировать нашу активность в познании поднятых им проблем. Залогом тому материал, из которого автор создает свою концепцию: материал этот необъятен. И все же не имею сил согласиться с некоторыми авторскими установками.
    Приняв для себя ситуацию, при которой другие концепции привлекать и не надо, Д. Валеев в самом деле предстает для непосвященных как первопроходец. Будто и впрямь, встречая те или иные явления художественной культуры, одни из них впервые обозначает, а другие ниспровергает – не считаясь с тем, что искусство и человечество существует уже миллионы лет.
    К тому же охватывает Д. Валеев избранный им объект шире, чем если бы это было только искусство, – он имеет в виду действительно мир в целом. И только в связи с этим целым трактует искусство. «Меня интересует качание мирового маятника, и лишь за этим движением я и слежу с любопытством и вниманием».
    Далее о том же: автора интересует именно «мировой ритм жизни». И не меньше! И словно бы только он один его слышит …
    Вот об этом и не забудем в дальнейшем: перед нами именно глобальность замысла. «Пульсация стилей, железный ритм, качание мирового маятника занимает не ограниченный период в мировой истории. Вся история от ее истоков – это четко прослеживающиеся безостановочные волны ритма», – настаивает эссеист на центральном пункте своей концепции.
    Д. Валеев пытается выявить именно этот «ритм». И все же мы ведь знаем: где время, там и ритм. Ритм – везде. Но это же не означает, что именно ритм определяет все на свете. Есть не только время, а и пространство. Тут другие отсчеты. Есть и многообразные универсально проявляющиеся движения. А главное – есть бесчисленные конкретные реалии. Специфику их определяет не столько внешняя среда, не столько «мировой ритм», сколько их внутренняя противоречивость. Из этой последней и происходит именно гармония бытия (т.е. животворящее единство внутренних, а не внешних противостояний).
    Д. Валеев не упоминает о своих предшественниках и «по ритму».
    А думается, было бы справедливо отдать дань уважения хотя бы древним грекам: они-то видели в ритме основу порядка в миропонимании, чтили пропорции и вообще всякую вселенскую меру, выводя из нее даже и космический закон гармонии. Уже Пифагор исходил из цельности и системности мироздания. Аристотель свел античное знание в единую систему как знание именно о мире. У древних при этом находилось в их системах место искусству. Более того, они видели идеал жизни в том, что искусство и есть жизнь в целом. Здесь корни идеи искусства как «жизнестроения».
    А учение Вико. А учение Канта, а учение Шеллинга, а Гегеля – об искусстве …
    Наконец проблема самоцели всего развития: истории мироздания в работах К. Маркса и Ф.Энгельса …
    А ныне мы получили удивительное по глубине исследование А.Ф.Лосевым становления человеческого духа в его западноевропейском варианте от античности и до нового времени …
    Меня, естественно, заинтересовала также и скрытая полемика против положений, которые я отстаивал в лекциях, когда их слушал Д. Валеев. Это далеко не единичные взгляды. Согласно им не надмировой ритм определяет развитие искусства, а жизнь самого общества.
    Разделяю точку зрения, согласно которой искусство – именно общественное явление, пусть и основано оно на природных способностях людей. Более того, искусство – это одно из существенных проявлений именно жизни, а не колебание полностью таинственного «мирового маятника».
    Что предлагает Д. Валеев? «Мой постулат, – пишет он, – саморазвитие бытия и мышления человечества, производящее во взаимодействии с внешним миром на разных временных этапах мировой истории определенный стиль жизни, который, в свою очередь, в процессе человеческой практики выражается в создании определенных форм экономической деятельности, верований, научного знания и искусства» (выделения в цитатах мои. – Г.К.).
    Какая, оказывается, гигантская сила – «стиль жизни»: он создает и свою основу, т.е. экономику ...
    Ясно, однако, что именно стремится автор утвердить: бытие и мышление развиваются независимо друг от друга (бытие, по крайней мере, не главенствует). Стало быть, термин «саморазвитие» на этот раз не имеет того смысла, каким он наполнен у материалистов-диалектиков. Непонятно поэтому, какое содержание вкладывается в слова «бытие» и «мышление». Между ними как реальными явлениями – с одной стороны, и формами экономической деятельности, верованиями, научным знанием и искусством – с другой, у Д. Валеева находится неуловимый «стиль жизни», а этот последний выражает себя даже и в создании самих перечисленных явлений, вместе взятых. Вот и получается: «стиль жизни» порождает даже экономику … Но кто же не ведает ныне, что основу бытия, совсем наоборот, образует именно она, экономика?... Если автор спорит с этим, то ведь и надо именно спорить, а не отбрасывать неугодные взгляды.
    Перед нами идет конструирование концепции. Она выражает собой похвальное стремление уйти от «догматизма», но отбрасываются при этом и некоторые истины.
    Несколько ранее автор писал: «И общественно-экономические формации, и политико-государственное устройство, т.е. институты власти, как искусство, как философские, научные, моральные представления о мире, есть также формы бытия и духа народов, результат их творческо-трудовой деятельности на очередных этапах своего развития. Есть, короче говоря, в данном случае важное следствие, а не причина».
    Опять-таки: получается, и экономика – следствие. Не только философия, мораль, право …
    Как человек, поднаторевший в теоретических вопросах, я вижу, в чей огород летят камушки: здесь (и вообще во всей книге) автором или умалчивается или, без оговорок, чем-либо иным по смыслу замещаются положения о том, что прежде чем заниматься искусством, философией, политикой (а также «мировым маятником», «волнами ритма»), сначала людям надо есть, пить, одеваться, иметь жилище … А все эти блага надо производить. Д. Валеев же стоит на позиции, согласно которой жизнь общества и искусства определяется не материальным бытием (автор тщательно следит за тем, чтобы в его тексте перед словом «бытие» как-нибудь не возникало слово «материальное»), а творчески-трудовой деятельностью народов.
    Вроде и похоже, и – не то. Не мытьем, так катанием, а ставится в основу всего дух, а не материя …
    Казалось бы, какая разница – сказать: «материальное производство» или «творчески-трудовая деятельность»? но разница имеется. Во-первых, в тексте Д. Валеева исчезает вообще конкретность в определении социальной субстанции общественного развития. Во-вторых, при наличии этой неопределенности, ставятся по меньшей мере рядом «бытие и дух народов», а также мистический «ритм», т.е. «качание мирового маятника». Кто же его качает?
    Странные эти «освобождения» от не менее странно понимаемого автором «догматизма». Есть догматизм и «догматизм», у нас были – в связи с культом личности – догматизированы «истины», но – не истины! Истина не может быть догмой … Великие открытия исторического материализма, согласно которым общественный способ производства – основа движения общества вперед, вовсе не предполагали того, что способ производства якобы непосредственно определяет собой развитие искусства. Но ведь и выводить искусство за рамки национальных, социально-классовых и других факторов, как это мы видим в эссе Д. Валеева, – занятие малоперспективное.
    Общечеловеческое, тем не менее, не существует в дистиллированном виде. Давайте без утаек. В 1980 году вышла моя монография «Общечеловеческое в литературе». Там эта проблема – худо или бедно – прослеживается от древности до наших дней. С изложенной там позицией можно соглашаться или нет, но если она проигнорирована автором эссе, то я не могу рассматривать этого иначе, как определенный вызов …
    Конечно, непростительно много допущено вульгаризации теми, кто в течение десятилетий выдвигал на исключительное место классово-партийные факторы в объяснении искусства. В самой же атмосфере общества нередко ломались и сами судьбы писателей – по причинам как раз уродливого и даже преступного применения классово-партийного подхода к явлениям культуры. Понятно стремление Д. Валеева преодолеть эти ошибки. Но делается это, думаю, неадекватным способом, через отрицание принципов социальности в подходе к искусству. Бросаясь в другую крайность, можно ли решить проблему?
    Хочется напомнить: классический марксизм не только не игнорировал проблему общечеловеческого в жизни и в искусстве, а, напротив, с самого начала выдвинул ее как приоритетную. Нынешняя позиция насчет общечеловеческих приоритетов вытекает из самой жизни, но также из теоретических положений К. Маркса, Ф. Энгельса, В. Ленина. Позиция ясна: история идет от первобытной бесклассовости – через эпоху классового «отчуждения» – к общечеловечности будущего бесклассового общества. Можно ли при этом оставлять вне внимания эпоху «отчуждения», существования классов, эпоху, в которую создано большинство художественных ценностей, ныне вызывающих у нас восхищение?
    С другой стороны, можно ли не видеть, что названная эпоха социальной несправедливости наложила определенный свой отпечаток и на самые великие творения? Она не могла не сделать этого.
    Д. Валеев отвечает на все эти вопросы, следуя логике своего индивидуального озарения. Но тут-то и кроется не замечаемая им опасность: озарение не является выражением истины, подвластной доказательствам, какие могли бы убедить не одного только их автора. Вместо общества и искусства (а последнее ведь является конкретно-чувственным и потому многозначным духовным «двойником» всей жизни людей) автор эссе выдвигает свое особое видение проблемы. Он утверждает: человечество – это некий неделимый «мировой человек», даже – некий единый человек. Более того, – совокупный «один человек» … Человеческий род тут мыслится как многоликий индивид. «Когда мы говорим о мировом искусстве, мы говорим об искусстве, созданном этим всемирным и всевременным человеком».
    Автор, в сущности, отказывается от диалектики как метода познания, призывает «увидеть искусство в его целостном всевременном всепространственном облике». Это и есть его, в сущности, мифологическая «субъективность».
    «Скажу о себе, – пишет Д. Валеев. – До тех пор, пока у меня постепенно не сформировалась концепция, которую я привожу в этом эссе, пока я, как мне кажется, в многолетнем мучительном поиске не отыскал генеральный принцип единства, оказавшийся, как ни странно, чрезвычайно простым и доступным, я смотрел на мировое искусство, да и вообще на мировую историю, на весь исторический путь, пройденный человечеством, как на мертвое сокровище, как на мертвую роскошь, лежащую вне моего духа. При всем желании я не мог освоить, переварить в себе тьму эмпирических фактов. Но когда единичное (каким бы множественным и разнокачественным оно не было) связалось во мне в некое целое, а душа обрела ясность целостного единого взгляда, мировое искусство, да и мировая история, стали живыми; они уже принадлежали моему духу, стали моим собственным настоящим. Частью меня самого.
    … Нужен взгляд общемировой. Нужно отождествлять себя с целым. С всемирным и всевременным человеком. С этой точки зрения я и хочу взглянуть на искусство и историю человека …».
    В известном смысле это возврат к первобытному мировосприятию. Дерсу Узала говорил: «Все – человек, белка – человек, ты – человек, дерево – человек. Все – человек …».
    Мне тоже думается, что люди все-таки действительно придут в своих взглядах к синкретизму, но не к первобытному же, не к упрощению.
    Любопытно, однако, как этот свой «генеральный принцип» обосновывает Д. Валеев. Коварную роль тут, наверное, играет изречение: все гениальное просто.
    Ну, скажем, тот же «генеральный принцип единства», «отысканный» Д. Валеевым: человечество – единый человек, и искусство – столь же единое … Не ясно ли, что перед нами – явное противопоставление некоего, вселенского, абстрактного взгляда классовому подходу? Это противопоставление в наше время, повторю, может показаться естественным. Правда, тут-то речь, конечно, не о том, что человечество – это некий один совокупный человек, а о том, что в самом деле все люди имеют право на жизнь и свободу.
    Эта замена не есть нечто механическое. Причем имеется в виду совершенно конкретная ситуация. Что же касается периода до появления нынешней опасности уничтожения человечества, то тогда – в течение нескольких тысячелетий, – действительно, жизнь общества зависела более всего от классовых приоритетов (понимаемых, впрочем, тоже вполне и вполне конкретно).
    Одно дело, если искусство изначально имеет общечеловеческую сущность. Совсем же другое – какую реально играет оно роль в сознании и самосознании реальных слоев и классов, поскольку пока общество социально не однородно и долго еще будет таковым.
    Д. Валеев все это решительно отбрасывает, предлагая и в классовом обществе тоже ощущать «ритм» и «качание мирового маятника». Не раскрывая, а что это такое. Он делает выводы интуитивно и желает, чтобы человечество, наконец, прозрело вслед за ним…
    Он буквально прорицает: 44 тысячи лет продолжалась мустьерская и раннеориньякская стадия нижнего палеолита в развитии человечества; потом прошла еще одна эпоха – 26 тысяч лет; далее – еще эпоха, которая продолжалась 9 – 10 тысяч лет (до X – III вв. до н.э.). так сказать, доисторическое время. Автору и дела нет до того, что открыты стоянки первобытных людей, которые существовали свыше 2 млн. лет тому назад … Это обстоятельство рушит его «ритм», как карточный домик. (Здесь, думается, необходимо уточнение: Д. Валеев, давая свою периодизацию, размышляет об истории искусства, а не об истории появления человека. Последняя, конечно же, древнее. Никакого нарушения ритма – здесь Г. Куницин, видимо, не прав – не наблюдается. – Примеч. редактора).
    Но Д. Валеев все равно строит в эссе свою систему «ритмов». Делит искусство всего на два направления, и весь его «ритм» сводится к чередованию этих всего лишь двух направлений. По принципу маятника … Как будто все это происходит действительно с каким-то единым искусством.
    Вот как они чередуются: «первый великий символический стиль», «первый великий реалистический стиль», «второй великий символический», «второй великий реалистический», «третий великий символизм», «третий великий реализм» и, наконец, «четвертый великий символизм».
    Итак, если подсчитать, то три реализма и четыре символизма …
    Четвертый – как раз нынешний – символизм начался с конца XIX – начала XX веков. Любопытный дается и прогноз: «XXI и XXII столетия пройдут, вероятно, еще под знаком этого стиля», т.е. символизма.
    И чего это люди спорят: оказывается, и М. Горький – символизм, и В. Маяковский, и А. Блок, и Репин, и Суриков. И Станиславский, Мейерхольд … И Шолохов … И Платонов … А Валеев? А Фолкнер?
    Ну, а что нас ждет? «Я предвижу в будущем появление Четвертого великого реалистического стиля. Длительность периода доминирования будет, наверное, совсем небольшой – где-то около века. Но этот стиль даст чрезвычайно много человеческой культуре и будет чрезвычайно результативен. По всей вероятности, это будет вспышка творчества во всех областях человеческой деятельности – XXII – XXIV века пройдут, по-видимому, под знаком новой ренессансной погоды. И еще прогноз – рождение где-то в XXIV – XXV веках первого синкретичного символическо-реалистического стиля”.
    Автор элегантно называет это «слипанием» стилей.
    Просто-таки экстрасенсорная ситуация. Но где же аргументация? Вы же не Петр Первый. Даже самые гениальные писатели считались с тем, что, берясь мыслить логически, надо соблюдать и законы логического мышления, а не оповещать человечество о своих прозрениях, подобно «оракулу веков».
    Д. Валеевым утверждается: «Пульсация стилей превращается в мировой ритм, в ритм дыхания человечества». Ни больше, ни меньше. Между тем каждый ныне знает, что оба эти «стиля» «слипаются» не только в XXV веке, а в каждое отдельное историческое время. Они взаимодействуют. Рядом с реализмом часто вместе с ним существует символизм.
    Но у Д. Валеева идея-фикс: он полагает, что «слипание» стилей и в наше и более раннее время происходит якобы только у супергениев, а остальным (в сущности, почти всему «просто» искусству) это недоступно.
    Между тем деление искусства на два направления обозначено уже в древности. В частности, у Аристофана в «Лягушках» идет гениально вымышленный спор между Эсхилом и Еврипидом за звание величайшего поэта в загробном царстве: первый из них характеризуется, в сущности, как «символист», а второй – как «реалист».
    Между прочим, у К. Маркса и Ф.Энгельса выделены такие же две ведущие тенденции: «идеализация» (через всякую символику) и «типизация». К первой тенденции они относили, в частности, Рафаэля, а еще ранее как раз Эсхила, а ко второй – Рембранта, Шекспира, Бальзака.
    У нас в советском литературоведении подобную концепцию развивал В. Днепров. В чем-то аналогичный взгляд отстаивает ныне А. Гулыга, называя тоже две тенденции: одну – «типизацией», другую – «типологизацией». А. Гулыга обозначает обе эти тенденции во времени и пространстве, указывает и на их «слипание» (термин Д. Валеева), в то время как казанский философ сводит проблему к взаимосмене основных этих направлений лишь во времени. Ему важен «ритм», а не соседство и взаимодействие, взаимопроникновение.
    Но оставим абстракции Д. Валеева. Важно, как он примеряет свою концепцию на реальный художественный процесс.
    Тут неожиданностей встречается не меньше. Наипервейшая из них: «ритм», «качание мирового маятника», оказывается, «не имеют власти над гениями. Гений черпает свои творческие возможности из обоих стилей». Для кого же «ритм» и для кого «качание» – только для «обыкновенного» искусства?
    Для гениев он конструирует другое условие существования. Ритмы ритмами, а гении вне ритмов и мировых маятников: не качаются вместе с обычным человечеством и его искусством. Эссеист призывает поэтому искать для них свой особый, но при этом почему-то все же «общий эстетический знаменатель, объединяющий в одну группу художников различных времен и народов».
    «Своя периодическая система, подобная менделеевской, – пишет Д. Валеев, – есть, видимо, всюду, не только в мире химических элементов, и понять ее структуру, те начала, на основании которых она строится, предположим, в искусстве, в высшей степени любопытно».
    Итак, оттолкнувшись от идеи мирового ритма, наш автор пришел к идее создания «таблицы Валеева» для … искусства?
    Против красоты замысла не спорю, но посмотрим, что человечеству предлагается.
    Таблица Валеева выглядит так. Все искусство (наряду с тем, что оно «качается» во времени по закону «мирового ритма») в пространстве делится не на две, а на три категории, каждая из которых в любой данный момент (одновременно с другими) входит или в «символический» стиль, или в «реалистический». Эти три категории: «супер-классика», «классика» и «а-классика».
    Читаем: «Супер-классика: объект ее изображения весь человек, человек в полном объеме, то есть и мега, и макро, и микрочеловек. Но преимущество, предпочтение, особую любовь суперклассика отдает изображению мегачеловеческих проявлений в человеке.
    Классика: ее специальность – в основном изображение человека национального, классового, «типового» для каких-то крупных социальных групп; не пренебрегает она и изображением микро-человека. Мегачеловек ей недоступен. Она его не знает.
    А-классика: «зона» ее художественного освоения действительности ограничивается наблюдениями только микрочеловека. Мега и макро – составляющие духа вне пределов досягаемости и интереса этого класса искусства».
    Вдобавок и такое суждение: «Духовная сила творца, потенциал его «я» – я все более убеждаюсь в этом – проявляются прежде всего в герое произведения. В конце концов «герой» нередко – это просто двойник автора. Его автопортрет. Во всяком случае с ним теснейшим образом связана личная эстетическая и этическая позиция художника».
    Такова таблица «элементов» Д. Валеева. Как видим, он просто-таки исключает из большого искусства самую многочисленную ныне часть художников – тех, кто изображает «маленького» человека. Согласно его взгляду, величие художника зависит от величия духа изображаемого им героя … Уже и школьники избавились от подобного, а Д. Валеев пишет: героем множества произведений – а это характерно для литературного процесса самых разных эпох – часто является маленький, бытовой человек, представляющий лишь самого себя и измеряемый с головы до ног собственной короткой пользой. Дистанция между подобным «героем» и автором в произведениях рассматриваемого здесь класса («обычное» искусство. – Г.К.), как правило, сведена на нет; бытовой человек обыкновенно «подается» и в этически-заземленном авторском освещении.
    Какую величину духа можно вычислить на уровне такого героя и такого понимания художником человека?»
    Читатель, несомненно, выскажет свое слово; ему Д. Валеев пытается внушить, в качестве идеала, схему «суперличности». Этой «суперличностью» автор упорно меряет талант художника. «В произведениях гения, – пишет он, – человек – Бог, вершина земных и небесных судеб, а в произведениях а-классика – исчезнувшая величина, мнимая единица».
    Будучи верен завораживающей его самого таблице «элементов», он исключает из сферы гениальности, впрочем, и вообще все формы развития реализма. «Просто» человек его не интересует. Такой человек создан «средой». Настоящий же герой, по Д. Валееву, от «среды» не зависит …
    Исходя из такого взгляда, он исключил из «суперклассики» (кроме Пушкина и Достоевского) всю русскую словесность. И почти всю мировую … Помимо Пушкина и Достоевского, из прошлых эпох, он ставит в ряд суперклассиков (т.е. гениев) только три имени – Сократа, Платона и Шекспира … Одному Валееву известно, почему в ряду художников вдруг оказались философы. И, если все же говорить о философах, почему рядом с Сократом нет, скажем, Аристотеля, Спинозы, Канта, Гегеля? (Здесь Г. Куницин снова, думается, допускает передержку. Говоря о суперклассиках, Д. Валеев не составляет их списка. Творчество некоторых из них он приводит всего лишь в качестве примера. – Примеч. редактора.)
    Из писателей XX века в «суперклассики» включены Муса Джалиль и еще Н. Заболоцкий. Нет ни А. Блока, ни М. Горького, ни В. Маяковского, Б. Пастернака, А. Платонова, М. Булгакова, В. Хлебникова …
    Л. Толстой – в числе «обычных» классиков. О таких у Валеева сказано: «Творец-классик даже при феноменальных художественных способностях не может уловить импульсов, поступающих с «обратной» стороны жизни. Питающая почва его духа принадлежит всегда только этой стороне, этой (т.е. национальной и классовой, но не общечеловеческой. – Г.К.) культуре, аналитической либо синтетической; но в любом случае она, несмотря на свою гигантскую широту, все-таки однородна, однообразна. В ней нет каких-то важных компонентов. И, естественно, не переходят эти важные компоненты и в творчество художника-классика».
    У Бальзака не перешли … И у Ибсена … И у Хемингуэя …
    «А-классическое и классическое представления теряют свое значение у входа в этот неэвклидов мир (Достоевского, Пушкина, Шекспира. – Г.К.). В него может войти, видимо, только творец-художник, чьи творческие силы могут быть уподоблены мощным контрастным силам природы».
    Соответственно этой идее, герой (недоступный Л.Толстому, Бальзаку, Флоберу, Гончарову, Чехову, Гоголю, Некрасову) все, «что он делает и совершает, он черпает непосредственно из собственной природы (а не из «среды». – Г.К.). Эта природа такова, какова она есть, и она не хочет быть обусловленной какими-то привходящими обстоятельствами, моментами, мотивами. Не хочет быть растворенной в них, ибо обоснована высшим субстанциональным началом (что это или кто это? – Г.К.). Дух и тело действительного героя как бы продолжаются во вне, весь мир есть его бесконечное «я». И весь мир обосновывает его волю, его решения и поступки. Герой опирается на самого себя и на мир».
    Куда тут героям Л.Толстого …
    Впрочем, пусть Д. Валеев сам поясняет. «Я думаю, – пишет он, – Толстой здесь вместе с Богом все же совершили своего рода насилие над князем» (Андреем Болконским. – Г.К.).
    Многообещающее начало, не правда ли? Л.Толстой и – насилие … Или: Л.Толстой, «ради евангельских истин», «насилует свою художническую совесть, совершая насилие и над своим персонажем».
    Аргумент у автора часто один: «Я так думаю …». Это непочтительное яканье в оценках творчества патриарха российской и мировой словесности коробит не потому, что у Л.Толстого вообще не было неудач. Поражает тон, с каким о нем тут говорится. Создавая образ Андрея Болконского, Л.Толстой вовсе не стремился этим доказать, что русское дворянство вырождалось. Объективно этот персонаж не доказывает и того, что старая родовая аристократия якобы не была на высоте даже в сражениях Отечественной войны 1812 года. Д. Валеев же похлопывает по плечу автора «Войны и мира», стараясь ниспровергнуть с пьедестала одного из самых грандиозных гениев человечества. К тому же – при таком своем к нему отношении – он просто не учитывает мнения бесчисленных народов планеты.
    Эссеист иронизирует, скажем над образом Андрея Болконского. Превращает его в обвинение в адрес Л.Толстого: мол, русские дворянские офицеры были куда более героичны, чем этот князь, образ которого, с точки зрения Д. Валеева, – кривое зеркало … «Единственный, пожалуй, поступок, который совершил Болконский на пространстве всего романа, руководствуясь собственной волей, а больше, наверное, тщеславием, это был миг, когда он соскочил с лошади и, подхватив древко знамени, побежал впереди батальона. Тогда-то его и ранило, тогда-то и поплыло над ним знаменитое небо Аустерлица».
    Идет именно развенчание Андрея Болконского: «Князь Андрей погибает, беспомощно и жалко подставляя себя случайной гранате …»
    … Д. Валеев откровенно считает литературой второго уровня произведения, в которых образы даются в их национальной и классовой обусловленности. Рассматривает и Л.Толстого, и многие произведения литературы, кроме Пушкина, Достоевского и Н. Заболоцкого, в ряду именно этой, второуровневой литературы … В связи с этим он и пишет: «Мерой соотнесения произведения какого-нибудь автора к тому или иному классу искусства является для меня не столько степень мастерства, т.е. больше или меньше развитой чистой «технической» способности к живописанию мира (без этого вообще не может быть разговора), сколько наличие у творца духовной силы».
    Перед нами характерное ныне социальное явление. Порождено оно все той же эпохой борьбы против консервативных (и догматических) форм мышления. Мы научились обращать внимание на положительные стороны духовного самоосвобождения, а ведь встречаются свои издержки и в этом процессе. Одной из таковых является как раз то, что видим у Д. Валеева: вместе с отвержением догматизма он отбросил и опасения перед возможными ошибками в своих собственных суждениях. Его работа – не исследование в собственном смысле слова, а в сущности выражение самоавторитарности: «Я так думаю …». Л.Толстой, правда, тоже писал: «Я так думаю», но за ним, при всех его заблуждениях, шло и идет человечество …
    И потому, что для Л.Толстого истина была самоцелью. Заблуждения же были нежелательным продолжением, а не уничтожением истины.
    И все равно: великая это вещь, когда мы, наконец, имеем возможность высказывать самые спорные и даже парадоксальные идеи и оспаривать их. Самосознание нашего общества выбирается, наконец, на уровень, когда самоцелью становится, действительно, каждый реальный человек, индивид.
    Лишь вот когда реально превращается для нас в альфа и омегу всего нашего бытия изречение гениального Сократа: «Осознай самого себя». Само право говорить и писать свободно – ведь это и есть первая необходимая ступень к истине. Вторая ступень: «Путь к истине сам должен быть истинным» (К. Маркс, т. 1, с. 7).
    Этим и объясняется, почему я столь бескомпромиссно высказываюсь о концепции глубоко уважаемого мною Д. Валеева. Наш с ним откровенный и честный диалог – воплощенное для нас обоих равноправие. Это диалог между прочим, ученика и учителя. Возможно, учитель более консервативен, чем ученик … И все же так ли неизбежна преимущественная правота именно учеников в подобных спорах? Думаю, нет тут никакой фатальности.
    Как нет ничего удивительного и в том, что пятнадцать лет тому назад у нас с Д. Валеевым было меньше различий во взглядах. Но в чем-то очень важном предстает ныне весьма несомненной истиной известный афоризм Р. Декарта: «Если я мыслю, значит, я существую …». А если мы еще и полемизируем?...» – так доброжелательно заканчивает свою большую критическую статью Г. Куницин.
    Диас Валеев в одной их наших ранних бесед отметил, что в приведенной выше критической статье московского профессора Георгия Куницына есть несправедливые нападки, вызванные, вероятно, по его мнению, тем, что молодой литератор не проявил рвения к изучению толстых его печатных сочинений, и нигде не сослался на него. Валеев пояснил – оратор он был замечательный, но писал дотошно и скучнейше.
    При редактировании данной книги Диас Валеев снова с улыбкой на лице прокомментировал эту статью:
    – В своих работах я на старика нигде не сослался, хотя пробовал читать его… По причине скуки его печатных сочинений. Хотя оратор он был изумительный! И старик обиделся. Он сам мне об этом говорил. Бог с ним! Пусть земля ему будет пухом! Хороший был человек… Но без его погромного послесловия в издательстве не решались печатать книгу. Главный редактор сказал про рукопись: «Это или гениально, или черт знает что! Еретические взгляды надо уравновесить чьим-то авторитетным словом». Вот Георгий Иванович все хорошо и уравновесил, – и Диас Валеев рассмеялся.
    Эта история, похоже, забавляла его.
    2. Конечно, о масштабном универсальном человеке пишут подобные Диасу Валееву люди. К таковым относится и казанский философ-инженер-публицист, профессор Булат Галеев, который в статье «Неверующий Диас», опубликованной в 1989 году в «Литературном обозрении», вспоминает и полемизирует с нашим героем. Данная статья также включена в сборник «Диас Валеев: анализ творчества». Приведем статью в сокращенном виде.
    «На стыке 50 – 60 годов бурлило, гудело в Казани молодежное литературное объединение при Союзе писателей республики и редакции газеты «Комсомолец Татарии». По молодости лет ходил туда и я. Там встретился с Диасом Валеевым. Интересные, радостные были времена: недавно прошел XX съезд, и нам всего по 20 … Ждали каждого четверга трепетно, как праздника. Читали, спорили, критиковали друг друга, не щадя живота – своего и чужого. Приходили иногда художники, музыканты – К. Васильев, А. Аникеенок, Л. Блинов. Многие из тех, кто засиживался тогда допоздна на верхней лестничной площадке Дома печати, прокуренной и полутемной, теперь, – «классики». По крайней мере, известны у нас в республике, а то и в стране: Рустем Кутуй, Роман Солнцев (тогда еще Ренат Суфеев), Николай Беляев, Мария Аввакумова.
    … Не метался Валеев вовсе из стороны в сторону, не изменял себе, просто рос – пусть не всегда вверх – вместе со страной, вживался в новый материал. Думал всерьез, как и раньше, возмущаясь и возмущая других по-прежнему.
    К такому выводу я пришел, ознакомившись с вышедшими в Казани и Москве книгами «Стук резца по камню» и «По вечному кругу». В них проза, пьесы и размышления о жизни, искусстве (он их называет не по-русски – «эссе», пусть будет так). И не в жанровой всеядности здесь дело – в самой логике этого движения, как мне видится, суть творчества Диаса Валеева.
    Мы уже привыкли к хрестоматийному: цель искусства – «правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах». Не заметили, как свели это «типичное» к беспробудной обыденности. У Диаса же Валеева, с первых рассказов, наперекор, все обстоятельства – чрезвычайные. Это раздражает! Где вы видели такое в нашей милой, удобной жизни? Если художник – то работает до изнеможения, до истощения, чтоб упасть у мольберта мертвым («Ради тебя»), если чувство к женщине, то с признанием в любви на смертном одре («Все выше и выше …»), если ответственность за судьбы людей, то «репортаж из пекла» атомного полигона («Последний звонарь»). Жизнь по-крупному – это точное определение. Принадлежит оно Дукману Самматову из валеевской повести «Красный конь».
    … Реальное же достижение идеала он видит в «мировом», «целостном» человеке, который не продукт общества, но творец его. Черты этого идеала он находит и в чрезвычайных героях. А в динамике искусства, считает писатель, отразить рождение этого нового человека может только «суперклассическое» искусство, как бы превышающее цели искусства «классического» и «обыкновенного».
    Причем, вопросы, которые затрагивает здесь автор, уже не для литературной рецензии. С ним можно и следует спорить, особенно в конкретностях философско-эстетического плана. Импонирует вера, убежденность писателя, пусть даже это вера – как бы не обидеть его – в свою чрезвычайность. Иначе откуда смелость рассуждать «инако», чем другие, – о Христе, о целях искусства, о путях к победе истины, добра и красоты, в которую он, автор ранних «черных» рассказов, верит.
    Кстати, чтобы Диас Валеев и вправду не зазнался, хотелось бы отметить все же некоторые спорные (на мой взгляд) моменты в его рассуждениях. Прежде всего, трудно согласиться с тем, что в качестве символа долгожданного идеала мегачеловека он выдвигает Сизифа, пусть и «освободившегося». Трудно представить, что к такому «самоосвобождению» этот бедолага придет вследствие своего «сизифова труда». По-моему, смысл данного выражения в культуре однозначен».
    3. А вот еще одна любопытная критика коллеги по перу известного казанского журналиста Александра Воронина, работающего ныне заместителем главного редактора газеты «Казанские ведомости» и признающего себя учеником Диаса Валеева. Опубликована статья в 1994 году в газете «Молодежь Татарстана», затем включена в книгу «Диас Валеев – анализ творчества» [4]. Приведу ее здесь в сокращении.
    «Ему 55 лет. Тридцать лет из них отданы профессиональной работе литератора. Издано двадцать книг в казанских и московских издательствах. Пьесы его шли в Москве и в Казани, разных городах страны. Сегодня не идут нигде, в чем он обвиняет своих врагов.
    … Вообще Диас Валеев давно известен своим неуживчивым характером. Со многими «однополчанами» по Союзу писателей он имеет давние антагонистические отношения. Главный контраргумент против него: как смеет он, урожденный татарин, писать на русском языке? Валеев отстаивал и отстаивает свое право писать так, как ему хочется и о чем хочется, невзирая на то, какое мнение о нем и его творчестве сложится в итоге.
    Во время перестройки и первых свободных выборов в Верховный Совет СССР он был выдвинут кандидатом в народные депутаты. Но не избран, виновными в чем считал все тех же врагов. Впрочем, сам он политикой больше не занимается. Местные националистические движения настроены к нему недоброжелательно. Отнесли его к ряду манкуртов. Валеев в последнее время заставил говорить о себе прессу, когда подавал в суд и выиграл процессы против газет «Суверенитет» и «Казанский телеграф», что говорит о его соответствующем рейтинге как среди местных демороссов, так и среди националов.
    Новая книга («Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу». – Казань, 1993. – Р.И.), о которой пойдет речь, уверен, снова станет поводом для нападок и издевок в адрес этого ненормативного человека. Ведь теперь он вступает в бой не за литературные идеалы, не за политические высоты. На этот раз он объявляет себя вестником новой религии, универсального философско-религиозного учения, которому сам же и название придумал – диасизм.
    Жизнь сегодня всем диктует новые условия. Писателей она не просто разорила (поскольку раньше они жили с гонораров, получаемых «один–два раза в два-три года», ныне ежемесячно обесцениваемых), но еще заставляет самих и пристраивать рукопись, и доставать бумагу, и договариваться с рабочими типографии …
    Сам Диас Валеев в разговоре честно признался, что такой необычный опыт издания книг его не очень-то обрадовал. А перспектива распространения детища по прилавкам просто пугает.
    (В трудные перестроечные годы мне довелось помогать Диасу Валееву в распространении его новых изданных книг. Еще я ему посоветовал самому пройтись по магазинам и предложить свои произведения, устраивая встречи с читателями, даря автографы счастливым покупателям. Подбадривал и настраивал на «рыночную волну». Объяснял, что сидя на куче книг, голодая и ругаясь, делу выживания не поможешь. Он тяжело преодолевал «чувство неловкости»: быть сопричастным к «мерзкой» торговле. Разум и воля в нем взяли верх. Однажды он решился, сходил в книжный магазин, показал там свои книги. Их приняли на реализацию. Постепенно квартира освободилась от тиража, жить стало чуть веселее. – Р.И.).
    Кто спорит, нынче это дело непростое. Сегодня даже детективы и фантастику читатели покупают неохотно. А тут – проповедь новой религии!
    В основе диасизма лежат три взаимосвязанные концепции. Во-первых, это утверждение о трех типах человека: микро-человеке (тип мещанина, погруженного в быт, все заботы которого связаны с приспособлением и выживанием), макро-человеке (тип сознания, характерный для носителей группового эгоизма – классового, партийного, национального) и мега-человеке. «Мега-я» осознает себя гражданином всей планеты, даже вселенной. Только в этом состоянии возможно, по утверждению Валеева, общение со Сверх-Богом, только мега-человек способен стать лицом, сотворящим с Богом.
    Эту же классификацию автор применяет и по отношению к человеку в целом, его истории, культуре и искусству. И все-таки главное в данном учении: призыв к каждому из нас – открыть в себе мега-человека, отрешиться от мещанских, клановых интересов, выработать в сознании критерии общечеловеческого, вселенского масштаба.
    Наконец, в третьих, религиозный аспект диасизма также основывается на принципе троичности. К микроуровню здесь соответствует понятие «Не-Бог» (или попросту Дьявол). К макроуровню Диас Валеев относит старые религиозные представления – ислам, христианство, буддизм, иудаизм и так далее. Впрочем, истинности данных религий он не оспаривает, подчеркивая региональность, обособленность, временный характер этих вероучений. Свое же учение он называет религией Сверх-Бога, который соответствует мегауровню Божественного Абсолюта, учением о Боге для всех.
    Дар вестничества Диас Валеев открыл в себе пять лет назад (1962 году. – Р.И.) …
    Что это – гордыня самозванства? Или и вправду дар пророчества? Думаю, никто не даст ответа. Очевидно лишь одно: решимость писателя пойти – ради истины – в одиночку против всех. И название этому – либо безумие (по понятиям микро-человека), либо подвиг.
    Впрочем, в высказываниях и доводах автора встретишь и немало противоречивого. Спорного. Этого не отрицает и сам Валеев, он готов спорить, отстаивать свою правоту. Книга в своей основе полемична, а значит, предполагает дискуссионность.
    Впрочем, я спорить не намерен. Пусть этим займутся философы, ученые, священнослужители. Принимая авторский принцип троичности, выскажу три возражения.
    Новая религия, в отличие от существующих, на мой взгляд, не отвечает на главный для любого человека вопрос – вопрос о жизни и смерти. Главной чертой старых религий Валеев считает устрашение … Что нас ждет после смерти?... Об этом Валеев не говорит ничего.
    … И еще я не могу согласиться с утверждением автора, будто Бог и Антибог (или Дьявол) – это два полюса одного явления, две диалектически связанные противоположности, две стороны одной медали. Тут мне видится терминологическая путаница, фатальная подмена понятий. Ни одна из существующих религий, ни одно из духовно-философских учений не предполагает подобной диалектики. Троичность Божественного Начала рассматривается на Западе и Востоке по-разному, но нигде Антибог на становится одной из ипостасей самого Бога.
    Не хочу вступать в полемику, просто не могу согласиться, что Бог и Дьявол – одно и то же, только с разными знаками.
    Наконец, третье возражение. Называя семерых пророков старых религий от Кришны до Мухаммеда, Диас Валеев провозглашает, что и новая панрелигия будет иметь семерых вестников. Четверых он называет – Мирзу Али-Мухаммеда Баба, Мирзу Хусейн-Али Баха-уллу, Шри Рамакришна, Свами Вивекананда. Себя же он называет пятым вестником, словно не замечая, что в двадцатом веке кроме него десятки философов и мыслителей – от Вернадского до Шри Ауробиндо – не только высказывали свои соображения по поводу всемирной религии, способной объединить человечество, но и создавали подобные универсалистские учения, ничуть не уступающие диасизму во всеохватности, доказательности, масштабности. Я не говорю уже о Блаватской и Рерихах, приведу лишь в пример «Розу Мира» Даниила Андреева, учение об интеррелигии будущего, в которой сольются все существующие вероучения прошлого и настоящего.
    Впрочем, мои возражения вовсе не означают того, что я отвергаю диасизм как таковой, хочется Валееву быть пятым вестником, пусть будет. Во всяком случае, будет приятно, если он окажется прав, утверждая, что Казань станет центром новой всемирной религии, как до этого стали Иерусалим, Мекка …, Нью-Васюки.
    Думаю, эту книгу ждут три возможных пути. Первый, предсказанный самим автором, – путь медленного, но неуклонного распространения диасизма по всему свету. Второй, более вероятный, – путь «голгофный», когда автор, не понятый никем, будет осмеян и забыт. Наконец, третий – самый нежелательный. Когда отпечатанный тираж останется нераспространенным и не раскупленным, когда «Истину одного человека…» просто никто не захочет услышать. Бог рассудит».
    По прошествии пятнадцати лет, из трех предсказаний А. Воронина сбылось лишь полтора. Во-первых, весь тираж книги «Истина одного человека…» был успешно раскуплен, и люди, наверняка, с интересом прочитали эту книгу. На юбилейные вечера, посвященные 70-летию писателя Диаса Валеева, в конце 2008 года пришло много почитателей его творчества. Однако, никто юбиляра не осмеивал за диасизм, а также никто до сих пор, почему-то, не стал последователем диасизма. Казанская публика проявила уважение и такт к уникальной личности, объявившей себя диасистом и несущей эту веру в гордом одиночестве.
    4. Отзыв на книгу Диаса Валеева «Третий человек, или Небожитель» [5] написали и академик Владимир Иванов и Зуфар Галеев. Они опубликовали свою аналитическую статью «Путь к сердцу» в 9-10 номере журнала «Татарстан» в 1995 году. Эта же статья помещена в сборник «Диас Валеев – анализ творчества». Приведем ее с незначительным сокращением.
    «Перед нами многоаспектная, весьма оригинальная по теоретико-методологическим идеям, богатая по содержанию книга. Уже сам жанр издания, Диас Валеев его определил как роман-эссе, привлекает внимание.
    О каком «третьем человеке» идет в книге речь? Кто такой Небожитель? Третий человек, Небожитель – это фантазия или реальность? Как следует из всего содержания многоаспектного историко-философского, художественно-социологического труда Д. Валеева ответы на эти вопросы в наши дни на рубеже двух веков и тысячелетий становятся остро злободневными, практически значимыми. Хотя эти вопросы могут показаться абстрактными, «мудрыми», в книге речь идет о нашем бытии, о главной философской теме: «человек и мир», «мир и человек». Каким был человек в прошлом? Каким он стал? Почему низка духовность в наши дни? Не только об этом на основе материалов естественных и гуманитарных наук размышляет автор. Его, как и нас, волнует будущее человека. Как остановить деградацию личности в условиях коррозии социальных институтов и связей, особенно реально выраженную при квазирыночных отношениях?
    Роман-эссе, освещая эти и другие сюжеты, с первой до последней страницы остается «открытым» для читателя. Д. Валеев пишет: «Как автор я жду дальнейшего сотворчества и содиалога с читателями. Народ философствует, мыслит, и философия народа, я считаю, должна находить отражение в голосе художника и мыслителя».
    Кредо писателя здесь выражено определенно: мыслить! Надо сразу сказать: автору это удалось. Хотя общественность знает о взглядах Д. Валеева по многочисленным публикациям в печати (вспомним его статьи под рубрикой «Истина одного человека» в газете «Республика Татарстан», вышедшие затем отдельной книгой), новый труд Д. Валеева читается с неослабевающим интересом. Здесь много нового, оригинального материала, синтезирующего достижения мировой гуманитарной науки и аргументы теологии, богословия. При этом автор четко определяет приоритеты диалектико-материалистического подхода к анализу социальной жизни, биосоциальной природы человека, роль духовности, гуманитаризации в ней. «В отличие от учения Порфирия Иванова, панрелигии «Розы мира» Даниила Андреева, всехристианской церкви Сан Мюн Муна, попыток других проповедников, – пишет Д. Валеев, – я строю свое учение о трехипостасном человеке, мироздании, Супербоге, или Боге для всех уже за пределами всех предшествующих мировых религий». К этому автор идет, раскрывая гуманитарное значение мировых религий. Гуманитарный подход и позволяет понять выделение автором микро, макро и мегачеловека. Эти дефиниции автор раскрывает на историческом материале. Человека не надо идеализировать, предупреждает он. Часто правит бал «микрочеловек», преследующий свои эгоистические цели. Так было, например, по мнению автора, и в 30 – 40 годы. «Но вот Отечественная война 1941 – 1945 годов. Несмотря на то, что предыдущий период был небывало трагическим для народа в целом… в дни тяжелейших испытаний из него уходит все мелкое, незначительное, словно исчезает микросоставляющая его духа, забота о себе, о собственном спасении. И, напротив, просыпается, становится определяющей чертой макросоставляющая – массовый патриотизм, классовая ненависть к врагу, любовь к отеческим ценностям и мегасоставляющая – желание освободить мир, человечество от жуткой болезни. От фашизма». Следовательно, троякая ипостась человека – микро, макро, мега – проявляется социально. В этой связи Д. Валеев отмечает: «Собственно, бесконечными и до конца не проясненными в своей сути являются основные объекты наблюдения, главные персонажи книги – Человек и Бог. Но если бесконечен и непостижим человек и тем более бесконечен Бог, то по идее не имеет конца и слово о них. Тем более, что я пытаюсь прописать сюжет их бытия не в бытовом преходящем интерьере, увидеть их жизнь не в случайной локальной ситуации, а в глобальном времени и на просторах глобального пространства». Д. Валеев ставит все сюжеты на социально-историческую почву и рассуждает о Человеке с уважением, зная его достоинства и изъяны. «Три варианта человеческой судьбы, три кардинально разных по высоте уровня человеческой деятельности в области художественного, научного, политического, философского, промышленно-экономического творчества, смена ритмов в истории человечества, их непрерывная последовательная пульсация, феномен сознания, рассматриваемый как свойство материи, учение о Супербоге для всех – идеи, лежащие в основе концепции, пронизывающей книгу, в общем-то чрезвычайно просты. Но чем проще основания, тем бесконечнее и безграничнее область приложений, которые вырастают на этих основаниях в воображении».
    Без преувеличения можно утверждать, что книга Д. Валеева представляет собой пространство нравственных коллизий, страстей, мыслей доверительных, откровенных. Она один из источников, благодейственных родников, утоляющих давно существующую душевную жажду нашего человека в истине и красоте, особенно в условиях последних лет перестройки. Весьма знакомыми и понятными, но где-то недосказанными и забытыми представляются нам рассуждения о трехипостасном человеке. Это, на наш взгляд, как бы проявляющиеся и исчезающие три зеркала. Макрочеловек узнает себя в зеркале совершенного микрочеловека, микрочеловек есть отражение макрочеловека, макрочеловек является частичным отражением мегачеловека и так до бесконечности. Вся информация о человеке и его отношениях как бы сосредоточивается и упорядочивается между тремя постоянно плавающими и сопрягающимися зеркалами. Трехзеркальная структура, показавшая свою гибкость и жизненность в историческом плане, избирается Д. Валеевым не случайно. Троичность, как система стабильности и устойчивости явлений, принимается им всецело, и, на наш взгляд, вполне резонно. Народы как троичная система; стрела движения мирового человека сквозь пространство и время истории как троичная система. В том же плане учение о трехцивилизационных уровнях, о трех уровнях культуры: аклассическом, классическом и суперклассическом. Генеральный принцип бытия видится Д. Валееву в триадности или трехликом характере деятельности человека во всех сферах труда и творчества.
    Цель романа-эссе – поиски общего духовно-идейного знаменателя, объединяющего людей, на наш взгляд, вполне достигается. Портретирование определенных типов происходит, что и делает рациональными рассуждения автора о микро, макро, мегачеловеке, или Небожителе. При этом мазки умеренные, точные, с применением прямой и обратной перспективы, образы входят и исходят. Мы как бы входим в книгу, а она в нас. Но нужно терпение, только тогда можно уяснить мысль автора: путь к сердцу человека идет через его духовно-материальную культуру, благодаря которой человек сам творит свою судьбу. Звезды не распоряжаются судьбой человека, а только сопутствуют.
    Из изложенного видно, с какой основательностью в книге освещен сюжет «человек и мир». Но в книге много и других идей. Заслуживают внимания, например, размышления автора о волнообразном движении в человеческой истории, о прогрессе и регрессе, об эволюции в истории и природе. Все эти идеи могли бы стать предметом специального анализа, но мы коснулись лишь основной темы романа-эссе. Не претендуя на исчерпывающую оценку, в целом можно утверждать, что книга Д. Валеева – это результат творчества, это явление таланта, это труд, создающий эффект его ощутимого присутствия в мире».