Вместо послесловия

… до «Я»

      Александр Вампилов не дописал свой водевиль абсурда, возможно, потому, что понимал: сюрреалистические веяния в СССР всегда будут под запретом, как «чуждые» советскому театру буржуазные выверты. Ровно через двадцать лет Диас Валеев написал свой трагифарс в духе сюрра и абсурда, когда российскому театру, зациклившемуся на любовании собственным постмодернизмом, все это было уже «по барабану». Мир, сошедший с ума, не заметил его яростной абсурдистской сатиры из нашей совсем недавней жизни.
      Впрочем, окружающий мир всегда относился к Валееву странно. Восемь спектаклей по его пьесам были насильственно приостановлены или запрещены. Четыре раза неизвестные угрожали ему убийством, дважды предпринимались попытки упрятать его в психбольницу. При этом в глазах общества он представал эдаким везунчиком, несправедливо обласканным судьбой. Сам он считает, что мегасоставляющая его духа настолько выламывалась из обычного ряда, что обывательская среда имела основания для его неприятия.
      Из «Литмастерской» Диаса Валеева вышел добрый десяток членов Союза писателей, в том числе и автор сих правдивых строк, однако многие из бывших его учеников теперь считает, что своим становлением обязаны исключительно себе самим. Нашлись среди них и такие «мастера», кто в малом либо по-крупному предал своего наставника. Тем не менее, многим именно Диас Валеев помог с изданием первых книг или с выходом первых публикаций. Как говорится, Бог им судья.
      Как я уже писал в предисловии этого повествования, которое подходит к концу, творчество Диаса Валеева никогда не было мне лично близким. Не в восторге от сочинений своего учителя были многие подмастерья его «Литературной мастерской». Кто-то обижался, что в числе первых, кому Валеев помог с выпуском первой книжки (пропуском в ряды Союза писателей) была и его дочь Майя. По счастью, я был всегда далек от этих закулисных толчищ, поскольку мне не надо было издавать прозу (я ведь писал пьесы), а потому беру на себя смелость судить об этом непредвзято. На профессиональном уровне уже тогда работали Ахат Мушинский и Александр Осипов, поэтому их книги вышли в Таткнигоиздате тоже вполне заслуженно. И все же проза Майи Валеевой своей прозрачностью и объемностью заметно выделялась на пестром и таком неровном фоне «Литмастерской». Биолог по образованию, она и сейчас больше пишет про животных, однако в ее книгах, конечно, говорится прежде всего о человеке.
      Каюсь, в те годы ее рассказы я ставил выше отцовских рассказов. Но мой удел – драматургия, поэтому я не считаю себя большим ценителем в прозе. Ни тогда, ни теперь это не мешает относиться с благодарностью к учителю, который так много помогал мне в жизни. Уважение к человеку, считаю, не должно распространяться автоматически и на его творения. Равно и наоборот: талантливого шельмеца можно уважать за его произведения, что не обязывает нас подавать ему при встрече руку.
      Не от одного меня, но и от многих современников, словно облако каких-то предубеждений застилало истинный облик Диаса Валеева. Для татар он оставался чужаком, который пишет на языке колонизаторов. Русские тоже не признавали его своим – фамилия-то татарская. Еще сложнее было отношение к его проповедям. Еще бы, казанский пророк предлагает человечеству новое прочтение версии Бога? Что же, он ставит себя в один ряд с Заратустрой, Иисусом, Мухаммедом? Да по нему психушка плачет!..
      Даже уйдя в некое добровольное затворничество, почти не показываясь никому, Диас Валеев продолжал вызывать непонимание. В самом деле, подозрительно, а что он там тихушничает, какие мысли (инакомыслия) высиживает, какие новые сюжеты вынашивает?
      И вот в конце девяностых Диас Валеев опубликовал роман «Я». Он писал его тридцать пять лет. Во всяком случае, первые наброски автор датирует 1962 годом. Так долго Валеев пытался сложить в единое целое разрозненные куски своих философских набросков, биографических записей и культурологических заметок. Пока, наконец, не нашел сюжетного приема, который позволял соединить в целостный художественный замысел чуть ли не все написанное и передуманное за всю сознательную жизнь.
      Действительно, Диас Валеев поместил в роман «Я» все излюбленные сюжеты, начиная от первого опубликованного рассказа «Вокруг земного шара». Как мы помним, этим рассказом он дебютировал на страницах «Комсомольца Татарии» в качестве прозаика. Эпизод, основанный на реальной житейской истории (очевидно, самого автора), стал и сюжетной завязкой первой его драмы «Сквозь поражение». Его он использует снова в своем первом (и последнем – всю жизнь писавшемся) романе «Я», чтобы познакомить своего героя-двойника Булата Бахметьева с Ниной Араповой.
      Тема двойничества возникает в романе, как и в «Карликовом буйволе», только на более высоком и глубоком уровне. Каждой из четырех частей романа автор предпослал предисловие, в частности, во втором из них подробно разбирается строение романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Действительно, если вспомнить, в знакомом всем по школьной программе романе автор знакомится с Печориным сначала по рассказам Максима Максимыча, потом тот знакомит лично автора и героя, уезжающего на войну в Персию, затем мы читаем дневник Печорина. Автор словно идет по следу героя, рассматривая его со всех сторон, пока мы не догадываемся, наконец, что они похожи, как близнецы… Примерно так же Диас Валеев строит свой роман о Бахметьеве, где самого себя выводит под своим именем в качестве одного из главных героев. Они учились на одном геологическом факультете Казанского университета, ходили в одно литобъединение при музее Горького, попали в одну поисково-съемочную партию в Горной Шории.
      А потом с Бахметьевым стали происходить страшные вещи. В реальной жизни они могли произойти и с Валеевым, попавшим в те годы на крючок КГБ. К счастью, в жизни автор избежал сумы и тюрьмы, зато пустил по кругам ада своего Бахметьева, который тридцать лет провел в следственных изоляторах, тюрьмах, лагерях. «… Бахметьев мой двойник. Его Я было словно моим Я. Но имелось между нами и отличие. Если я в раздумье останавливался перед водным потоком, он тут же бросался в него. Если я был на свободе, он пребывал в тюрьме. Если я останавливался в растерянности перед образом Либертуса, в частности из прямого страха смерти, он, не задумываясь, осуществлял этот замысел. Если я выдвигал идею нового Сверхбога, он не задерживаясь на этом, шел уже проповедовать его».
      Перед своим исчезновением в 1964 году Бахметьев передал Валееву на хранение рукописи. Разбирая черновики пропавшего друга, автор сам стал писать о нем роман-расследование, роман-воспоминание. Но разрозненные черновики никак не складывались в целое. Три линии сюжета никак не могли слиться воедино. Во-первых, это задуманная Бахметьевым-Валеевым сага о Либертусе и Люцифере – двух вечных антиподах, персонажах, сотворенных иерофантом Тотом, первым поэтом на Земле. Грандиозная эпопея из цикла романов «должна была быть сагой об их вечном спутнике – человеке, ищущем свое абсолютное «Я», свою действительную родину… Но как отлить этот грандиозный образ человека-космоса в слове?» Действие саги происходит и в доисторические времена в Египте, и в Древнем Риме, и в Париже времен Великой Французской революции, наконец, в Москве 2096 года! Последний антиутопический этюд в романе «Я» напомнил мне замятинский роман «Мы» и оруэлловские «1984», по всей видимости, эта перекличка не случайна.
      Во-вторых, Бахметьев задумал роман о своем отце, сгинувшем в фашистских застенках. Сын встречается с оставшимися в живых свидетелями, которые знали отца по подполью или могли быть повинны в его гибели. Тут роман Диаса Валеева переходит в драматическую форму, имитирующую магнитофонные записи бесед Бахметьева с предателями отца. И тематически продолжает его последнюю историческую драму «День Икс».
      Третьей линией романа стала история любви Бахметьева. В онкологическом диспансере под стенами казанского Кремля (там ранее была тюрьма, куда в 1887-м привезли после ареста Володю Ульянова, а в 1937-м уже отца Бахметьева) теперь умирает от саркомы его жена Гюльназ. Она не хочет ждать страшной мучительной смерти, поэтому просит Булата принести ей несколько упаковок различных снотворных препаратов… Причиной саркомы стала меланома, вызванная сильным радиоактивным облучением (тут мы тематически возвращаемся к драматической легенде «Вернувшиеся»).
      Но странное дело: пока я продирался сквозь хорошо известные мотивы творчества Диаса Валеева, свирепея от бесконечных повторов и скучая на многоречивой эссеистике, я не заметил, как судьба Бахметьева меня действительно увлекла и поманила за собой, как и самого автора. Взрыв озарения и катарсис сопереживания герою случился в четвертой части романа, когда Бахметьев через тридцать лет вернулся в Казань и посетил Диаса Валеева. Он уже знал, что обречен, чувствовал, что за ним охотятся агенты древнейшей тайной организации, которой не понравился роман о Либертусе – воплощении мечты по бесконечной свободе человеческого духа. И все же Бахметьев идет прощаться с Ниной Араповой, которая все эти годы ждала его в Лядском саду, как они договаривались во время своего давнего путешествия «Вокруг земного шара». Идет, чтобы сказать ей столько лет ожидаемое «я люблю». И погибает…
      И вот теперь уже Диасу Валееву снится сон о Либертусе. А мы вспоминаем, что говорил Бахметьев о сновидениях: это наша жизнь, свернутая вовнутрь (когда они разворачиваются вовне, в реальность, мы говорим, что сон был вещим), это выход в тонкие миры, где нас ждет иная форма существования… «Это был сон. Возможно, вещий. Проснувшись, я понял, что пора ставить в романе последнюю точку» – так заканчивается книга.
      Над заголовком «Я» знакомые за глаза подсмеивались, дескать, Диас Валеев в своем репертуаре – от скромности не умрет. Но я, дочитав роман, вдруг открыл для себя совсем другого Валеева! Двадцать лет каждый год я перечитывал «Мастера и Маргариту» – настолько был увлечен посмертным булгаковским романом… А теперь готов был сравнивать с ним «Я» – по глубине и масштабности замысла. Что и сделал, помнится, на страницах «Республики Татарстан». Тут и надо мной знакомые стали подсмеиваться…
      Между тем, только сейчас понимаю, чем меня поразил Диас Валеев. На мой взгляд, автору впервые удалось выразить свое представление об идеальном герое, создать художественный образ мегачеловека, причем не в теории, а на практике. Булат Бахметьев при всей своей необычности получился живым и объемным характером, которому начинаешь по-настоящему сопереживать. Увы, этого так не хватало его Мусе Джалилю, Володе Ульянову или Магфуру – пророку из казанского Заречья.
      С тех пор на творчество учителя я стал смотреть иначе, хотя далеко не во всем разделяю его религиозно-философские воззрения. И готов спорить, что мечту о свободе человеческого духа в новой Вселенской религии куда весомее и глубже выразили Даниил Андреев в великой книге «Роза Мира» или в своем строящемся Вселенском храме наш общий с Диасом Валеевым знакомый – казанский скульптор, мыслитель и целитель Ильдар Ханов.
      В противопоставлении божественного и дьявольского начал в человеке, как мне кажется, Валеев допускает внутренние противоречия, сущностные подмены. Оттого, наверное, и Люцифер в романе «Я» не стал таким ярким и выпуклым образом, как Воланд в «Мастере и Маргарите». Обидно, что таким же неопределенным остался образ Либертуса – он бродит тенью по странам и временам в поисках человека, жаждущего свободы, но не находит себе воплощения ни в одном из литературных произведений, как нашли его другие персонажи, вечные архетипы, сотворенные первым поэтом на планете – иерофантом Тотом, такие как Сизиф и Прометей, Дон Кихот и Дон Жуан, Фауст и Мефистофель, Великий Инквизитор и Скупой рыцарь, Мастер и Маргарита…
      Этот образ яснее воссоздается в «Сокровенном от Диаса», где Валеев уместил свои самые дорогие философские идеи в сто параграфов, таким образом, создав некий катехизис диасизма. Ни микро-человек, ни макро-личность не интересны Сверхбогу, нужно подняться до мега-уровня, стать богочеловеком, чтобы вступить с Ним в контакт, в диалог.
      Впрочем, о валеевской концепции опять пусть судит не дилетант, но доктор философии: «Как часто бывает, Диас Валеев оказался не одинок в своей идее, – пишет председатель казанского отделения МАИСУ Равиль Исхаков. – Казанский философ начала века Сергей Аскольдов, как отмечает сам Д. Валеев, подметил у русского человека «душу, которая представляет собой сочетание трех основных частей – начала звериного (животного – Р.И.), специфически человеческого и святого». Тут можно усмотреть традицию эзотерического учения о душе, как вечно эволюционирующей субстанции, которая последовательно проходит этапы жизни в атомах, минералах, растениях, животных, людях, богах. У С. Аскольдова душа человека содержит память о предыдущем воплощении (звериное начало) и последующем воплощении (начало святое, божественное).
      Вот и профессор И. Мочалов пишет, что Л.Н. Толстой в свое время «разделял развитие людей на три стадии: в первой центром является собственная личность человека, во второй этим центром является семья, общество, даже человечество, в третьей – бесконечность и сознание своей связи с ней. По мнению, Льва Николаевича, люди, считающие себя стоящими на третьей стадии развития, ошибаются, так как они в действительности еще продолжают находиться на первой. Они, может быть, умом и постигают бесконечность мира или его первопричину и связь с ним, но это у них еще не стало чувством жизни, поэтому невозможно передать это чувство или сознание тем, у кого этого чувства нет, – умом, теоретически его не поймешь и не объяснишь. Нужно реально чувствовать свою связь с бесконечным миром и любить его… Человек переживает три фазиса, – отмечает Л. Толстой и излагает свое понимание этих фазисов, по содержанию совпадающее в основном с характеристикой трех стадий развития человека, данной им в беседе с В. Вернадским и Д. Шаховским 19 декабря 1893 года».
      У Диаса Валеева три человеческих начала соответствуют трем типам людей, в историческом процессе своего развития как бы передающим эстафету друг другу. Близка и понятна попытка мыслителя типизировать человека по структуре сознания, в полном наборе которой можно выделить такие виды самосознания, как личное, семейное, коллективное, национальное, расовое, государственное, партийное, религиозное, планетарное, космическое. Понятно, в конкретном человеке все виды самосознания взаимодействуют, переплетены причудливым образом и, в свою очередь, объединяясь в человеческой природе в единое целое, вливаются в поток жизни Космоса.
      Мне нравится смелый тезис Валеева: «Я выдвигаю концепцию трех народов внутри каждой нации и, соответственно, трех культур». Воспринимать такую идею не просто, тем более, что трехкомпонентное видение структуры мира занимало умы Будды, Христа, Конфуция, Гегеля, Толстого, Рериха и других выдающихся личностей. Однако важно, чтобы такая схема всегда «срабатывала».
      Казанский мыслитель рассматривает Бога «не как творца Мира, а как его фундаментальную характеристику, недоступную возможно, анализу, но подлежащую изучению в идее как таковой».Диас Валеев отмечает, что основным содержанием нового тысячелетия станет «укрепление универсалистской формации, постепенное вытеснение со сцены мировой действительности форм жизни, созданных микро- и макрочеловеком, прорыв Земной цивилизации в космическое и запредельное пространства и установление контакта и связи со множеством иных цивилизаций, рост универсального мегачеловека в качестве новой социальной и духовной силы земной и околоземной жизни». («Республика Татарстан», 20.01.1996).
      Драма диасической драматургии как составной части творчества Валеева, на мой взгляд, состоит в том, что в другой стране, в ином столетии новое поколение читателей ее для себя еще не открыло. Да и неизвестно, откроет ли когда-нибудь. Возможно, она так и останется лишь страницей советской литературы, отечественной драматургии. Будут другие страницы, но эта останется вовеки. Разве уже одного этого мало?
      Что поделаешь, новой России не нужна литература. Только этим можно объяснить смешные гонорары, какие платят теперь писателям. Некогда преуспевающий драматург Диас Валеев, безбедно живший на поступления со спектаклей и на гонорары с книг (он сам признавался нам, молодым, что с выхода одной книги в Москве он с семьей может прожить два-три года), в начале девяностых вынужден был зарегистрироваться на бирже труда в качестве безработного, поскольку одиннадцать его попыток устроиться на какую-нибудь работу остались безуспешными. Но и пособие ему платили недолго – отправили раньше срока на пенсию.
      Уехала в Америку Майя Валеева, на родине ей не на что было кормить и учить сына – внука известного писателя. Выпускница биофака КГУ работает в научной лаборатории по специальности, кормит подопытных обезьянок. И кажется, ей это нравится. Наш друг по «Литмастерской» Евгений Сухов, успешно дебютировавший романом «Я – вор в законе» на страницах «Молодежи Татарстана» (не без содействия вашего покорного слуги, в то время заведующего отделом литературы и искусства в газете) и ставший известным писателем на российском рынке бестселлеров, написал уже около сорока книг, тем не менее, продолжает преподавать на геологическом факультете Казанского университета, защитил докторскую диссертацию. Ильдар Замалеев, тоже участник «Литмастерской», окончил курс знаменитого кинорежиссера Алексея Германа и получил приз Каннского фестиваля за лучшую короткометражку. Одним словом, литература для многих осталось любимым занятием… в свободное от основной работы время.
      Да и сам Диас Назихович теперь пишет редко, потому что часто болеет. Как он признался с горечью и самоиронией, уже лет пять нет на свете писателя Диаса Валеева в его мега-ипостаси. Давно ушло в какие-то иные измерения его макро-я. И теперь в маленькой квартире на улице Груздева одиноко доживает своей век лишь микро-человек Д.Н., которого Диас Назихович считает лишь литературным секретарем и душеприказчиком тех двух, уже ушедших навсегда. Последние годы Валеев занимался составлением Свода своих сочинений в семи томах. Пять из них в разное время выходили в Татарском книжном издательстве отдельными изданиями, без нумерации, в едином оформлении, различающемся лишь цветом обложки, скажем, три тома художественных произведений вышли в белом коленкоре, два философских – в коричневом. И непременно все они появились в авторской редакции, их тексты сам Диас Валеев называет каноническими. Остались неизданными только два тома – исторических статей и мемуаров. Их выход в свет был запланирован на 2008 год, к 70-летию писателя, но все откладывается.
      С писателем Валеевым, считает Диас Назихович, покончено безвозратно. Впрочем, возможно, когда-нибудь он что-нибудь еще напишет. Но уже под псевдонимом, совсем в другом ключе. Может быть, в духе своего скандального «Карликового буйвола». Или мистико-эротического романа «Астральная любовь», имевшего автобиографические корни. В общем, неожиданности еще будут. При этом Диас Назихович обычно посмеивается многозначительно, будто давая понять, что нечто в этом скандальном духе уже вчерне набросано. И он нам всем еще покажет!..
      Недавно он передал мне на хранение свое «Последнее слово»: «По метрическому свидетельству я татарин, родной язык у меня русский, первая моя книга вышла на украинском языке, а сам я, возможно, испанец, – так начинается это завещание. – Впрочем, я ни в чем не уверен до конца. Может быть, все на самом деле обстоит и не так. Однако я никогда уже не узнаю это с предельной ясностью. Насчитывая седьмой десяток лет, я по существу до сих пор не знаю, кто я.
      Четыре народа тем не менее – татарский, русский, украинский и испанский – вправе считать меня своим писателем. Если захотят или если в том возникнет необходимость, продиктованная внутренним развитием этих наций и нуждой в дополнительной духовной опоре.
      Сам я себя считаю татарским художником».
      Далее Диас Валеев просит прощения у всех, кому причинил нечаянную боль. И сам прощает всех, кто нес ему зло. И наконец, объявляет последнюю свою волю: он просит руководство республики, а также нас, учеников, и всех кто придет к нему на похороны, ни в коем случае не закапывать его останков в землю: «Я не хочу и не могу годы и десятилетия находиться после смерти ни там, где полумесяцы, ни там, где кресты, православные либо католические, ни там, где пятиконечные звезды. В любом варианте это все – семитские знаки и символы. Я не семит. Я – приверженец религии Сверхбога, являясь Его вестником, проводником. Через меня в человеческий мир пришли новые представления о Боге. Эти представления диктуют совершенно иную форму ухода. Кроме того, я вообще не могу лежать в земле. Замкнутое пространство теснит мой дух.
      Религия Сверхбога опирается на древние традиции, домусульманские и дохристианские. Возможно, все-таки я тюрк, и мне близка стародавняя тэнгрианская формула ухода – через костер, через живое пламя. Я пришел в земной мир из инобытия и должен вернуться в него, не оставляя после себя следа, кроме близких моего рода и собственных книг».
      Далее Диас Валеев подробно расписывает ритуал своей будущей тризны. Он желает, чтобы пришедшие проводить его в последний путь улыбались, шутили, устроили небольшой фуршет возле пылающего пионерского костра. И чтобы книжные магазины организовали на похоронах выездную торговлю, а родные принесли из дома экземпляры его книг – для бесплатной раздачи.
      Герой нашего повествования запретил трупорезам-патологоанатомам прикасаться скальпелем к его телу. И предложил для самосожжения конкретное место в самом центре Казани. Он просит на четвертый день после кончины сжечь его тело на берегу Казанки, за Арским кладбищем, на том примерно месте, где схоронил его герой-двойник Булат Бахметьев в романе «Я» свою любимую Гульназ…
      Так пусть желание Диаса Валеева сбудется нескоро. Помоги ему в этом Сверхбог!