|
|
ЗАКЛЮЧЕНИЕ Подходит к концу двадцатое столетие. Наступает пора подведения итогов сделанного, свершенного во всех сферах жизни человечества, в том числе, в сфере эстетической, художественной, философской, религиозной мысли. Определенный и, думается, далеко не малый вклад в художественное наследие человечества вносит и культура Татарстана — его писатели, композиторы, мастера изобразительного искусства. Отчасти целями прояснения последнего весьма важного обстоятельства объясняется и выход в свет данного исследования. Закрывая последнюю страницу последней статьи сборника или последнего стихотворения, думаешь, все ли мы узнали о художнике? Наверное, нет. Но, наверное, эта задача не ставилась нами и изначально. Невозможно сложному художественному явлению, к тому же еще развивающемуся, находящемуся в движении, сразу определить точные границы. Многие из авторов сборника указывают на тематическое, жанровое и внутрижанровое разнообразие творчества Диаса Валеева, его непредсказуемость как художника. Характерным здесь является высказывание Ю.Зубкова: "Пьесы его отличны одна от другой по темам и жанрам, событиям, движущим развитие сюжета. Кажется, не будь на титульном листе имени автора, мы никогда не посчитали бы их произведениями одного писателя". Ю.Зубков говорит о пьесах Валеева. А если поставить еще в этот ряд сказки, повести и рассказы, публицистические эссе, его философско-религиозные трактаты, содержащие массу идей, документальный роман, проповеди? Даже я, прожив с Диасом Валеевым бок о бок почти сорок лет, совсем не знаю и не могу даже отдаленно предположить, страницы с каким странным текстом могут выскользнуть завтра из-под валика его пишущей машинки. Да и не знает того, каковы будут его завтрашние произведения, я думаю, и сам художник. В то же время, несмотря на эту непредсказуемость в творчестве, я не знаю более цельного и целостного человека, всегда неизменно верного какому-то своему внутреннему "я". Авторы сборника непременно хотят прояснить для себя вопрос о традициях. Ю.Зубков видит в Валееве продолжателя традиций, оставленных Горьким, Н.Ахунзянов упоминает Чехова, Евг. Золотарев ищет художественную родословную Валеева в пространстве от Гете до Достоевского и Леонова, А.Авдеев видит родословную тоже в Гете, Т.Молярова говорит опять о Горьком, а М.Магдеев пишет сразу о Г.Белле, К.Абэ, Маркесе, увеличивая этот список еще именами Ю.Бондарева, В.Распутина. Кто из них прав? Думается, в определенной степени правы все. И никто в отдельности. Ответы самого Валеева на этот вопрос, мне кажется, мы можем получить, если откроем соответствующие страницы его "Третьего человека, или Небожителя", где он размышляет о творцах мегаценностей, о мегаискусстве. Но бесспорно одно: упомянутые авторами сборника писатели — прекрасная компания, сродство с которыми составит честь любому художнику. И почти каждого из них, я выступаю в данном случае уже как свидетель, Валеев и любит, и ценит. Как читатель, он, насколько я это вижу и чувствую, является охотником за прекрасным, непрестанно ищущим это прекрасное на всем пространстве-времени мировой культуры. Как писатель же он, пожалуй, руководствуется лишь одной страстью — нестерпимым (до боли, до вскрика) желанием истины и правды. И здесь для него уже нет никаких авторитетов. В этом желании истины и неудержимом, подобно амоку, стремлении доискаться до нее он всякий раз неизбежно выходит на конфликт со всем окружающим. Возможно, что в силу своих духовных установок он просто изначально обречен на такое противостояние. Остроконфликтный характер носит все творчество Валеева, его манера бытия в мире, манера поведения и, видимо, в силу этой причины художник многих задевает. Два события в его жизни имели, думается, огромное, центральное значение для его творчества. Пожар весной 1969 года, когда ночью сгорел сарай его отца вместе со спрятанными там от обыска рукописями, почти всем написанным им за предыдущие пятнадцать лет. И костер во дворе одного из казанских театров, разожженный весной 1986 года, в котором были уничтожены декорации его спектакля "День Икс", посвященного Джалилю. Он всю жизнь сталкивался с уничтожением людьми его труда, постоянным и бесконечным торможением. Но эти два случая были особенно безжалостны и циничны по своему характеру. Библиография, приведенная в качестве приложения к сборнику, к сожалению, не полная, может в этом смысле многое поведать уму и сердцу внимательного читателя. Сравните текст пьесы, напечатанный в № 4 журнала "Театр" за 1981 год вопреки авторской воле под названием "Казанский университет" с текстом пьесы "1887", опубликованным в книге "Диалоги" в 1982 году. Разночтения разительны! Я вспоминаю, сколько сил было потрачено писателем на то, чтобы вернуть своей пьесе и собственное название, и собственный текст. И как трудно это было ему сделать. А сравните тексты одних и тех же рассказов и повестей, опубликованных в 1975 году в книге "Старики, мужчины, мальчишки" и в 1988 году в московском издании книги "По вечному кругу". Или тексты одних и тех же эссе — в книге "Три лика", вышедшей в свет в 1990 году и книге "Третий человек, или Небожитель", напечатанной в 1994 году. И здесь шла своя упорная потаенная борьба автора за возвращение произведениям собственного текста. Цензурно-редакторский беспредел был порой просто чудовищен, выходил за рамки разумного. Писателю не позволили в 1975 году дать в книге одному из рассказов название "Страх". Как можно? Это название навевает пессимизм! Рассказ вышел тогда под названием "Давай, гони за поездом". Писателю не позволили в 1981 году дать сборнику рассказов и повестей — после обвинений в очернении действительности, порнографии и еще Бог знает в чем — название "Вечные игры". Легкомысленно звучит! Сборник вышел под названием "По вечному кругу". Подобные примеры бесчисленны. Я не буду упоминать о всех них. Но это были еще легкие формы вмешательства в творческий процесс и уничтожения результатов труда. А встречались и весьма тяжелые, грубые формы, когда в ход шли откровенные запреты и остановки спектаклей, так называемые внутренние рецензии, безапелляционно крест на крест перечеркивающие судьбу рукописей, прямое физическое уничтожение (шесть спектаклей в 70-80-е годы были уничтожены в Казани, два — в Новосибирске и Москве, неоднократно рукописи писателя выбрасывались из издательств, вычеркивались из тематических планов). Было и так, что сегодня, допустим, ему присваивали какое-нибудь звание или давали Государственную премию, а завтра уже наносили внезапный расчетливый удар: бесцеремонно изымали из текущего репертуара только что поставленный спектакль или организовывали на него коллективную охоту, даже облаву. Сам писатель достаточно подробно рассказывает об этом в театральном романе "Изгой, или Очередь на Голгофу" и в эссе "Меч вестника —слово", вошедшем в книгу "Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу". Нас в данном случае однако интересуют не сами по себе факты целенаправленной садистской травли художника, а то, каким образом подобная практика отношений государства, общества, толпы к писателю непосредственно отразилась на его творчестве. Самое парадоксальное и неожиданное — результатом явилось его полное освобождение. Каждый случай насилия, духовного и физического, над художнической совестью — происходил ли он в ослабленной либо тяжелой форме — словно освобождал художника от приверженности различным "табу". И постепенно, пожалуй (это можно проследить по его книгам), он освободился от всего — от власти государства, от подчиненности народу, от тяжкой гири общественного мнения. Он стал чувствовать себя "камикадзе", стрела полета которого предопределена свыше, "камикадзе", посланным Богом в человеческий мир с вестью об идеях завтрашнего дня. Все это очень важно уяснить, ибо без знания этих вещей мы не поймем, не воспримем удивительной свободы духа, с которой написаны и его повести и рассказы, и его пьесы, и его философско-религиозные трактаты. Надо было, очевидно, пройти через конфликт и противостояние с силами спецслужб, курирующими творческий процесс и неизвестно на кого работающими, с общественным мнением в лице писателей, редакторов, цензоров, с партийными структурами, также неизвестно кому служившими, с движением национал-радикалов, лагерем "радикал-демократов". Дело доходило порой до острых крайних моментов (допросы с угрозами, организация травли в газетах и на многотысячных уличных митингах, попытки навесить тот или иной ярлык, угрозы убийства, судебные процессы, организация блокады, физическое уничтожение рукописей и спектаклей). Но только достойно пройдя сквозь все это, думается мне, Валеев получил ту непостижимую на взгляд обыденного рассудка внутреннюю свободу, которая позволила ему поразительно легко и раскованно создавать свою версию фигуры Иисуса, опрокидывающую двухтысячелетнюю традицию, или теорию мировых пульсаций человеческой энергии в историческом процессе, либо теорию трех уровней жизнедеятельности мирового человека и трех культур в каждой нации, новые идеи в области философии, космологии, физики, социальной психологии, психиатрии, либо, наконец, самое главное — концепцию и обоснование рождения в человечестве новой единой общепланетарной религии. Тот конфликт и противостояние с различными силами, различными только внешне, но внутренне и организационно сродными и едиными, вылился для него в конечном счете в стратегический конфликт с неким сатанинским Монстром, и, естественно, опорой для него в этом конфликте стала опора на искомого уже давно Сверхбога. В театральном романе "Изгой, или Очередь на Голгофу" он отмечает: "По-существу я пишу о Боге и Сатане. Есть ли более великий сюжет, чем этот?". Этот великий необычный сюжет, мне кажется, сквозной огненной нитью проходит сквозь все творчество Валеева. О Боге и Сатане он пишет в своей трагикомедии "Пророк и черт". Проявление сатанинского начала он внимательно наблюдает в молодых революционерах в трагедийной хронике «1887». О борьбе Бога и Сатаны его трагифарс, его триллер "Карликовый буйвол". Об этом его "Изгой". По-существу о Боге и Сатане его "Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу" и его "Третий человек, или Небожитель". Этот сюжет в тех или иных формах и вариациях прочитывается и в других книгах писателя. Он естественно угадывается и авторами сборника (это можно прочитать в их статьях), следы этого сюжета иногда явно, иногда косвенно обнаруживаются и в библиографии писателя. В библиографии внимательный ум вообще может почерпнуть многое. Почему, скажем, первая книга татарского писателя, пишущего на русском языке, вышла не в Казани, а в Киеве, к тому же на украинском языке? Почему она появилась на свет с запозданием, когда автору исполнилось уже тридцать пять лет? Почему его книги не выходили раньше? Почему некоторые сюжеты, наряду с прозаическими вариантами, имеют еще и драматургические аналоги? Или другая группа вопросов. Почему его трагикомедия "Пророк и черт", на ура принятая к постановке Художественным советом ТГАТ им.Камала в 1973 году, так и не увидела до сих пор света жизни в Казани, а впервые была поставлена в Великих Луках? Почему трагедийная хроника "День Икс" была впервые в стране поставлена тоже за пределами Татарии — в Сурхандарьинском театре и Ташкентском театре на узбекском языке, а не на родине, а драма "Ищу человека" — на лакском языке в махачкалинском театре в Дагестане, а также в театрах Комсомольска-на-Амуре и Луганска? К сожалению, это все тот же вечный сюжет — о Боге и Сатане. Но библиография писателя, как и статьи сборника, свидетельствуют, что у него много не только противников и антагонистов, но и столь же велико и число сторонников. Именно эта поддержка людей и помогла ему выстоять в опасных конфликтах. Впрочем, бесстрастная, а, может быть, напротив, весьма пристрастная история все расставляет в свой срок по своим местам. Более того, она ставит точки над «и» уже сегодня. Исследователи завтрашнего дня — а я верю, что они обязательно появятся — на свой лад заново прочитают все, что создал казанский писатель и философ. Они будут писать о его поэтике. О его философском мировоззрении и миросозерцании. О его оригинальных исторических взглядах. О его мистическом видении настоящего и будущего. О его представлениях Бога и Сатаны. О многом. Наша книга явится им в помощь как первая опора в их трудах. Как живое свидетельство современников о своем художнике. Дина Валеева. Девяностые годы XX столетия и начало нового века были для писателя трудными, нелегкими, но весьма продуктивными. Он часто болел, нередко его совершенно покидали силы (диабет, гипертония, ишемия), но, пересиливая недомогание, отлежавшись в постели с книгами и газетами в руках, он снова садился за свой старенький письменный стол. И за столом подчас забывал о всех своих болезнях. В эти годы он снова возвращается к своему документальному роману "Изгой, или Очередь на Голгофу". Роман издан, но теперь у него другое название — "Чужой, или В очереди на Голгофу". Несколько рассказов существуют в черновых набросках еще со второй половины восьмидесятых годов, теперь он пишет их набело Так появляются рассказы "Чистая проза", "Экстрасенс ", "Вечный поцелуй", "Месть", "Ворота". Черновики некоторых из этих рассказов написаны моей рукой: осенью 1989 года лежа на гальке пицундского пляжа, Диас Валеев диктовал их мне. Это были чистые импровизации. Самое удивительное то, что за пять минут до диктовки, например, он сам не знал и даже не догадывался о содержании будущего рассказа. Брел, скажем, мимо нас куда-то черно-белый бык, и вот он уже бредет по пространству возникающего рассказа, который я записываю. В эти же годы он пишет рассказы "Полуостров Диксон","Ангел и раненый бес", короткий пронзительный роман "Астральная любовь". Но самое главное, он завершает в 1997 году, наконец, свой роман "Я", над которым бился многие десятилетия. Я помню еще первые варианты романа, помеченные 1962 годом. К нему каким-то чудом после долгой тридцатишестилетней разлуки возвращаются рассказы "Убийство" и "Встреча", погибшие в Казани во время пожара 1969 года. Он пишет рассказ "Сюрреализм". В 1999 году в больничной палате завершает работу над большим необычным по форме рассказом "Последние сны", это рассказ о писателе, но как много в нем, как всегда, мотивов, идущих от самого автора. Наверное, где-то в середине 90-х годов XX века писатель начинает осознавать — и все более настоятельно с течением времени, — что необходимо приступать к составлению и завершению восьмитомного свода своих сочинений. Какие-то тома можно сложить из ранее опубликованных книг за пять минут, а над иными надо еще работать и работать. А иные надо написать почти нацело. Упомянутые мной рассказы вошли в солидный по толщине том прозы "Портрет Дон-Жуана", вышедший в 2003 году. А годом ранее, в 2002, ему удалось издать в двух томах канонический текст основного труда своей жизни — трехкнижие «Уверенность в Невидимом» . В 2005 году вышел том драматургии — "Пророк и черт". В 2007 году другой том прозы — "Чужой"... В первые годы начала нового столетия — теперь уже XXI — писатель упорно работает еще над двумя томами. Томом "Записки бодрствующего", состоящим из очерков о современной и древней истории текущих дней «Дневник писателя времен смуты» Этот том вырос из двух книг Валеева, изданных им в 1995 году — "Омута бесовства и смуты" и "Охоты убивать". Но как же они теперь преобразились! И наконец в эти годы появился последний восьмой том, над которым писатель завершил работу в ноябре 2004 года — «Меч вестника – слово» . Впрочем, в отношении Валеева говорить о завершении работы невозможно. И после того, как, казалось бы, была поставлена последняя точка, шлифовка текста всех томов продолжалась еще и год, и второй, и третий. Бесконечная правка, добавления, вставки, новая авторская редактура текстов. Как писатель сам, подытоживая свое пребывание в литературе, относился к своему творчеству? Он никогда не кичился, но никогда и не играл в скромность. Вот его формула: "Если удастся издать восемь томов, этот восьмитомник сможет конкурировать с любым многотомником любого писателя мира. Но ничего больше я писать не буду. Годы берут свое, я ослабел, и я не имею права писать хуже, чем раньше. Лучше не писать совсем". Впрочем, через неделю к сказанному добавил: "Если станет совсем скучно и будет абсолютно нечего делать, начну писать роман, но уже под другим именем. В старости надо начинать все сначала. Только начало пути имеет смысл". Можно представить себе, какому уважению, с одной стороны, а с другой, какому поношению и воплям негодования подвергнутся эти последние тома при выходе в свет. Поступки писателя, линия жизни, которую он избрал, всегда были малопредсказуемыми. Или почти непредсказуемыми. Он не только работал всегда в разных жанрах, но, если присмотреться к его творчеству, видно, что он нередко и создавал сам свои жанры. Книги Диаса Валеева, думается мне, дадут в будущем чрезвычайно богатый и разнообразный материал для доброго десятка кандидатских и докторских диссертаций. Будущие исследователи его творчества, наверное, будут более точны и беспристрастны в своих оценках, нежели мы. Впрочем, неизвестно, какая завтра сложится конъюнктура и что будет почитаться за ценности. Но так или иначе, а сюжет о Боге и Сатане, который всю жизнь пытался уловить в свои сети казанский писатель, будет всегда таить в себе жгучий интерес для человека. Свод наиболее характерных прижизненных публикаций — первый задел в изучении его творчества. В этом сборнике один из авторов, Алескандр Воронин, наряду со статьями, печатает и отрывок из подготовленной и изданной им книги о писателе: «Драма диасизма». Другой автор, Равиль Исхаков, вскоре издает еще одну книгу — «О философской эссеистике Д.Н.Валеева». Да, станут появляться, по-видимому, и другие книги, родятся, вероятно, и новые глубокие исследования. Философ Фан Валишин назвал один из своих очерков о Валееве "Художник, которого предстоит еще открывать...". Думается, этот путь постепенного открытия, узнавания Валеева будет длительным. Прожив со своим мужем бок о бок десятки лет, я так до конца и не узнала его. Он останется для меня неразгаданным. В книге, лежащей на его столе, я читаю: «Познавая все, сам оставайся непознанным». Такова, вероятно, и его линия жизни... Дина Валеева. |