|
|
Михаил Белгородский ОСЕНЬ КАМИКАДЗЕ
Татарскому писателю русского письма Диасу Валееву 1 июля 2008 года исполнилось 70 лет. Последнее время он, по состоянию здоровья, живет исключительно затворнической жизнью в своей казанской квартире, однако по случаю юбилея провел свои творческие вечера – 17 ноября в ТЮЗе и 18 декабря в казанском Доме актера. К этой дате успели выйти 5 томов из его собрания сочинений (всего планируется 8 томов).
открыть окно, что жилы отворить».
* Валеев Д. Доживу до двухсот...: Сюрреалистический рассказ/ Лидер / Газета издается А.Х.Ишкуватовым. – Казань, 1996. – 13 сент., № 37. – С. 3. Газета «Лидер» выходила весьма скромным тиражом, но в ней рассказ впервые был опубликован полностью. Чуть раньше он был напечатан тиражом покрупнее: Валеев Д. Ломятся в дверь: Почти с натуры // Советская Россия. – 1996. – 10 сент., № 105. – С. 4. Но в этой газете без ведома и согласия автора рассказ был уполовинен в объеме – сокращена сюжетная линия киллеров (весь второй эпизод и наиболее существенное из третьего); изъята главная, оптимистическая идея рассказа: «доживу до двухсот!»; вырезаны фраза о «тоске и скуке» по телевизору и многое другое. Составляя свое собрание сочинений, автор присвоил рассказу новое заглавие «Сюрреализм». Герой рассказа Д.Валеева воистину дышит запахом смерти. Неудивительно: два дня подряд он видит в окно, как из соседнего дома выносят чьи-то трупы; в вагоне трамвая наблюдает остервенелую драку юных «группировщиков», готовых проломить друг другу головы.
– этого не успеешь и промыслить, когда рядом с тобой кинематографически стремительно мелькают металлические штыри и цепи. И потому, хотя герой рассказа – не Листьев и не Мень, не Тальков и не Рохлин, не первопроходец российского бизнеса и не хранитель смертоносных тайн, а имеет отстраненную от гущи жизни профессию композитора, он живет ожиданием киллеров. Каждый звонок в дверь заставляет вздрогнуть, и, кажется: через ненадежную толщу двери в тело вот-вот вопьется пуля. То ли композитор обладает обостренной интуицией, то ли своим напряженным ожиданием сам неотвратимо притягивает беду, однако на третий раз дверь действительно профессионально взламывают – и вот киллеры уже в квартире... Удивительно, но идеологические клише переживают в России даже смену общественно-экономических формаций. На ранний валеевский рассказ «Груша», бережно-нежную хронику первой любви и превращения девочки в девушку, гэбэшные «литературоведы» тиснули в свое время штемпель «очернение действительности». Жила та девочка, видите ли, в старом скрипучем доме, писать же надо о новостройках и новоселах. А ведь писатель описывал реальный дом, благополучно доскрипевший до наших дней. Долгое время в нем жил он сам и лишь минувшей осенью справил новоселье, выехав из строения, наконец-то предназначенного на слом. Диас Назихович успел летом показать мне место, где росла срубленная дядей груша; девочка же давным-давно стала его женой... Потом-то был издан не один сборник художественной прозы Д.Валеева, но хотя с приходом «осени» жизни перед писателем встала масса новых творческих задач, он все еще рассчитывается с прошлым, предлагая в разные издания никогда не публиковавшиеся рассказы. Желая, чтобы рассказ «Доживу до двухсот...» был прочитан российским, а не только казанским читателем, Валеев послал его в Набережные Челны, где до августовского обвала рубля выходила альтернативная всероссийская литературная газета «Звезда полей». Ответ редактора этой газеты был вежливым, содержащим подобающие реверансы, но отклоняющим рассказ под тем же, совковых времен, предлогом: да что же вы чернуху гоните? *. * Алешков Н. Письмо Д. Валееву от 6 июля 1998 г. Воспроизвожу фрагмент письма, касающийся обсуждаемого рассказа: «По поводу «сюрреалистического рассказа» вынужден огорчить. Он какой-то сплошь безысходный, если не сказать черный, несмотря на попытку высветлить его в конце. Концовка получается натянутая, искусственная. Да и вся суть рассказа сводится, как мне показалось, вот к чему: весь мир виноват в том, что мне (герою рассказа) плохо. Может, оно и так. Но мне ближе другая философия – и я виноват в несовершенствах мира. Может быть, Вы пришлете другой рассказ? Любой. Пусть он будет самый, что ни на есть трагический, обличающий. Лишь бы не чернушный и не замкнутый на самом себе – несчастном и любимом». Господи, разве не обвиняли в «чернухе» Гоголя и Салтыкова-Щедрина, Зощенко и Аксенова? Один российский писатель, помнится, вообще взял себе псевдоним «Черный», другой – «Горький». Валеев-то, впрочем, вообще не сатирик, а чаще всего – романтик, иногда – символист, нередко – самый что ни на есть реалист. Таков он и в обсуждаемом рассказе, где разве лишь чуть, насколько требует литературная условность, сгущены узнаваемые реалии казанской и российской действительности. Действие происходит года четыре назад, но и сегодня мало что изменилось. Мы вновь вышли на виток такой инфляции, когда сданная в издательство книга может в процессе производства на порядок подорожать, как у Маршака: «во время пути собака могла подрасти». Если чудом не найдутся деньги для доплаты, книга попросту не выходит в свет – так и происходит в рассказе с нотным сборником композитора. Так было и в жизни с книгами самого Валеева. Автор настолько автобиографичен, что подарил герою свою болезнь – гипертонию, и заодно – тогдашнее свое проживание в Ометьеве и престарелую мать, бывшую когда-то известным фтизиатром. От обилия неприятностей у композитора случается гипертонический криз, но у «скорой помощи» не оказывается спасительного дибазола. До чего же узнаваемо: в мой районный травмпункт надо и сегодня идти со своим гипсовым бинтом, а в поликлинике, если даже повезет сделать рентгеновский снимок, получить его на руки можно, лишь сдав какой-нибудь старый. Многое вообще не попало из жизни в рассказ – исписанные (в двух смыслах этого причастия) подъезды и лифты, изрезанные сиденья и вырванные «с мясом» плафоны в трамваях и электричках, телефонные «сопли», позволяющие неизвестным доброхотам наговорить на ваш номер по «межгороду» несколько ваших месячных зарплат... Однако если в рассказе зарплату не платят по 5 месяцев, в теперешней жизни ее более года не получают не только шахтеры – представители многих профессий; рельсовые же войны, когда писался рассказ, вовсе были не известны. Жена композитора получает зарплату товаром. Какой трюизм! Обнищавшее население понесло нынче книги в комиссионки, и хорошо, если деньги за них магазин выплатит владельцу через год-полтора после продажи, – вам могут предложить взять причитающееся... книгами же, которые, чтобы получить, наконец, деньги, надо снова невесть где продать! Откажетесь – вообще останетесь с носом, ибо денег, скажут вам, у магазина нет, и не будет. Тут мы уже вступаем в сферу непридуманного «сюра», абсурда. Есть такой сюр и в рассказе. Хотя Христос учил «не убий», один из киллеров ничтоже сумняшеся заявляет пощаженному им композитору: «Благодари Бога, что на мне крест нательный и дело свое я привык уважать». Какое широкое поле для раздумий, почему так ловко мы, скифы, восприняли на языческий лад православие и приспособили к своим небожественным делам... Но высшие силы, во всяком случае, осеняют своею благостию героя рассказа, хотя напрямую в тексте об этом не говорится. Зачем? Ведь достаточно красноречив оптимистический лейтмотив рассказа, вынесенный в заголовок. «Я буду жить до двухсот лет», – заявила 97-летняя мать композитора, когда сломала плечевую кость. «Я тоже буду жить до двухсот», – утверждает в финале рассказа герой Валеева. Ведь композитор не только не умер от криза, во время которого ощутил не просто запах, а уже прямое дыхание смерти в лицо, – вещие могущества внушили ему странную, но единственно спасительную линию поведения с киллерами. Он изображает из себя глухонемого, и убийцы, прежде чем произошло непоправимое, успевают понять, что их вызов – ложный. Смерть отступила и здесь. Напрасно, впрочем, мы стали бы искать в произведениях Валеева какую-либо конкретизацию «высших сил», вещих могуществ, даже если они упоминаются или их присутствие и влияние прочитываются между строк. Любой православный человек сообразит, что спасителем композитора был Ангел-Хранитель. С «Розой Мира» Валеев познакомился сначала по моим публикациям фрагментов в «Советской Татарии» (1989), а после 1991 года, когда трактат был издан полностью, поначалу осилил лишь книги 1 и 2, где изложены общие, философские положения концепции многослойности Вселенной и принципы создания интеррелигии: «Когда пошли все эти затомисы, уицраоры и прочие миры и существа, читать стало не так интересно, и я бросил». Но даже такое усеченное прочтение «Розы Мира» произвело на Диаса Назиховича ощутимое впечатление и оставило след в его творчестве. Понятие вестничества отозвалось тем, что он стал называть себя «вестником религии Сверхбога», термин «Сверхбог» был образован его создателем по аналогии с андреевским словом «сверхнарод», а мини-эссе Валеева «Убиение сверхнарода» * напрямую апеллирует к трактату духовидца. В «романе-воспоминании» Валеева «Я» * набирается уже десяток перекличек с «Розой Мира». Речь о них пойдет в моем следующем эссе, посвященном Валееву, но самую выразительную приведу сейчас: * Валеев Д. Убиение сверхнарода // Советская Татария. – 1992. – 14 марта, № 51-52. – (Истина одного человека). * Роман «Я» был впервые опубликован (вместе с романом «Астральная любовь») в книге: Валеев Д. Я: Романы. – Казань: Татарское книж. изд-во, 1999. – С. 5-374. При цитировании пагинация указывается по этому изданию. С риском для собственной жизни, на грани безумья из грязи и пены трагического мира созидать красоту! В саду войн и чудовищных в своей неописуемости атомных грибов, поднимающихся с земли в небеса, выращивать, возносить к солнцу, пусть даже в единственном числе, тонкий прекрасный стебель розы мира!
Реальность эта не раз вторгалась и в судьбу самого Валеева. Наиболее колоритный случай – написание в 1992 году пьесы «Карликовый буйвол» *. Вот рассказ самого автора, записанный в том же 1992 году: «У меня и мысли не было, что начну писать. И вдруг случайный телефонный звонок – и меня как осенило. Что-то словно щелкнуло в мозгу. Тут же набросал на листке бумаги сюжет. А уже на следующее утро, проснувшись в полпятого, разбудил жену и начал диктовать, почти начисто, – вся следующая литературная обработка была незначительна. И так каждое утро, диктовал около часа, а потом отсыпался. Триллер из одиннадцати глав был продиктован мною за девять рассветных часов. Наговаривая текст, я порой ощущал, словно кто-то диктует мне реплики и монологи персонажей. Пришла мысль: может, я избран какой-то непонятной высшей силой в качестве орудия морального наказания и возмездия?» * Валеев Д. Карликовый буйвол: Триллер / Предисловие автора. – Казань: Тан-Заря, 1993. – 60 с. – Обл., 5.000 экз. Писатель здесь осторожен в оценке: «непонятная высшая сила». И это вполне оправданная осторожность. Кто из людей знал Шаданакар лучше Д.Андреева? В «Розе Мира» читаем: Даймоны – это крылатые люди, схожие своим обликом отчасти с ангелами... Среди многих задач, встающих перед даймонами..., одна заключается во вдохновляющем, творчески направляющем воздействии на творцов нашей культуры... То, что даймоны женственной природы, музы... способствовали раскрытию творческих глубин в личности наших художников и мыслителей, не подлежит никакому сомнению (2: 145). И все же сам Андреев, говоря об инспираторах своего творчества, своих духовидческих актов, лишь в редких стихах называет их даймонами – он так же малоконкретен и осторожен в оценке, как и Валеев, вовсе не искушенный в блужданиях между мирами Шаданакара. В «Розе Мира» духовидец называет своих вдохновителей и собеседников невидимыми друзьями сердца (2: 39), а в одном из стихотворений пишет о грозных мгновениях, когда чуть видимая дверца вдруг распахнется как врата, и мир неслыханного Гения ворвется, плача и бушуя (1: 140)... Проходит, однако, пять лет, и вот в юбилейном интервью Валеев завершает тот же рассказ о чудодейственным образом рожденной пьесе иначе: «Кто является автором этой пьесы? Я? Вроде и я, а вообще, может, Бог...» Как это неосторожно! Ведь в Евангелии род людской был предупрежден: не поминайте имя Господа вашего всуе! Но, очевидно, уверенность писателя в том,
Стихотворение «Пророк». крепнет, а вместе с нею возрастает и самооценка. (В 1999 году по моей настоятельной рекомендации Валеев все же прочел «Розу Мира» полностью). «Карликовый буйвол» – остросатирический памфлет о М.С.Горбачеве (в пьесе – Леонид Сергеевич Ворвачев) и его двойниках, изданный в том же 1993 году, когда был написан. Как бы критически ни относился Валеев к постсоветской эпохе и ее реалиям, для его издательской судьбы эта эпоха стала просто Клондайком. За 12 лет «эпохи застоя» (1973–1985) были изданы первые 9 книг Валеева. В период горбачевской перестройки (1987–1990) увидели свет следующие 5 книг. Все изданные к этому времени книги отведали зубов цензуры. И, наконец, за 8 лет ельцинских реформ (1993–1999) к читателю пришли еще 8 книг писателя. И каких книг! Тех, что немыслимо представить себе изданными раньше. Тех, в которых он совершенно свободно излагает все, что хочет сказать. Тех, которые он считает новыми, важнейшими вехами в своем творчестве. Правда, недоумения возникают даже при беглом просмотре списка этих книг: Карликовый буйвол. – 1993. Истина одного человека, или Путь к Сверхбогу: Проповеди, беседы, изречения. – Казань: Тан-Заря, 1993. –202 с. – 5.000 экз. Третий человек, или Небожитель: Роман-эссе. – Казань: Татарское книж. изд-во, 1994. – 640 с. – 2.000 экз. (Позже автор объединил эту книгу и предыдущую в двухтомник «Уверенность в Невидимом»). Охота убивать: Криминальные истории. – Казань: Тан-Заря, 1995. – 76 с. – 1.000 экз. Необыкновенные приключения двух друзей: Сказки. – Казань, Тан-Заря, 1995. – 80 с. – 1.000 экз. В омуте бесовства и смуты: Записки инакомыслящего. – Казань: Тан-Заря, 1995. – 380 с. – 1.000 экз. Изгой, или Очередь на Голгофу: Театральный роман. – Казань: Тан-Заря, 1996. – 168 с. – 1.000 экз. Я: Романы. – 1999.. Может ли выступать в жанре проповеди лицо, не имеющее духовного сана? К религиозной эссеистике обращались Гоголь, Л.Толстой, Достоевский, Мережковский и другие российские писатели, но проповедями они свои произведения не называли, оставляя эту прерогативу таким религиозным деятелям, как митрополит Филарет (Дроздов) или протоиерей Иоанн Кронштадтский. Далее – о каком инакомыслии можно говорить в эпоху, когда обязательная, навязываемая всем, единая государственная идеология стала историческим прошлым, когда вообще еще не сформулирована национальная идея, без которой долгое государственное существование, какой бы то ни было нации, становится проблематичным, когда каждый волен мыслить и транслировать свои мысли, как ему заблагорассудится? Недоумения мои сразу, однако, исчезли, как только в голове всплыли строки, не помню чьей, пародии на Евтушенко: «Куда приятней был бы этот шум, коль меньше было б в нем саморекламы». Но перечисленные книги – еще не все. В эти же годы вышла книга, какой позавидовали бы многие писатели, живые и мертвые – сборник критических материалов о самом Валееве *, чье творчество, оказывается, пробовали на зубок такие авторитеты, как Зоя Крахмальникова, Георгий Куницын, Нина Велехова. Завершается книга обширнейшей библиографией «валеевианы», содержащей 300 позиций перечня публикаций самого писателя и более 370 наименований публикаций о нем. Я с благодарностью принял от Диаса Назиховича в подарок это редкое издание. *Диас Валеев – анализ творчества: Статьи, эссе, размышления. – Казань: Тан-Заря, 1996. – 248 с. – 1.000 экз. Для сравнения скажу, что автор «Розы Мира» подобной книги о себе еще не удостоился. Библиографию творчества Духовидца мне удалось опубликовать пока только в журнальном варианте *. Единственный сборник статей о Д.Андрееве * вышел годом позже, чем валеевский, но в нем нет библиографии. Видно, Андрееву везет со спонсорами куда меньше, чем Валееву. *Андреева А.А., Белгородский М.Н. Д.Л.Андреев: Библиография (134 назв.) // Библиография. – 1992. – Май-авг., № 3-4. – С. 101-108. Позже был опубликован значительно более полный вариант, но только в электронном виде, на CD-ROM, приложенном к двухтомнику: *Даниил Андреев в культуре XX века. – М.: Мир Урании, 2000. – 320 с. – 1.700 экз. А его везение не исчерпывается этим редкостным прижизненным подведением предварительных итогов. Составителем сборника *, автором предисловия и послесловия, наконец, составителем библиографии является кандидат искусствоведения Д.К.Валеева, та самая девочка из «Груши», которая в 1993 году до полной усталости пальцев записывала под диктовку «Карликового буйвола». Она пишет, что ее вдохновили усердие и верность Аллы Александровны Андреевой, вдовы духовидца, 30 лет хранившей его рукописи и сумевшей полностью их издать. *Диас Валеев – анализ творчества: Статьи, эссе, размышления. – Казань: Тан-Заря, 1996. – 248 с. – 1.000 экз. Так вот, по пальцам можно перечесть писателей, кому так же повезло в супружестве. И, стало быть, наш камикадзе достоин такой любви, и к нему возвращаются нежность и душевная тонкость, которые он вложил в строки «Груши». Такой грандиозный издательский успех (его, если угодно, тоже можно объяснить содействием иномирных существ, да и сам писатель намекает на это) был бы невозможен без того, что сделали для России Горбачев и Ельцин, и все же автор изданных книг не испытывает благодарности по отношению к этим людям. Почему? Как учат многие религии, и как признает сам Валеев, в душе каждого человека идет битва между дьяволом и Богом, существует низкое и высокое. Только с этой позиции и можно анализировать творчество, личность и поступки Диаса Назиховича. Помню, как в начале перестройки до ушей стал доноситься шепоток: «косит» под диссидента, а ведь был благополучнейшим драматургом, автором конъюнктурных пьес о КамАЗе, да еще и доносы строчил на собратьев по перу! К счастью, сегодня уже нет нужды в сплетнях – подробности взаимоотношений с другими писателями Татарстана Валеев сам изложил в «Изгое». Из этой книги с очевидностью следует также, что свою драматургическую судьбу «изгой» вовсе не воспринимал как благополучную. Да и в пьесах его была не только конъюнктура – пытался он решать и вопросы вечные. И все же пристрастное, не во всем объективное отношение Валеева к постсоветской действительности коренится в его прошлом и объясняется в первую очередь причинами личного порядка. Ведь новое время не только принесло ему свободу слова – оно лишило его хороших гонораров и тех привилегий, которыми пользовались члены Союза писателей РТ, например, поездок в творческие дома отдыха где-нибудь в Дубултах. Ему трудно принять существующий во всем мире и воцаряющийся в России порядок вещей, согласно которому очень немногие писатели зарабатывают на жизнь литературным трудом. Даже нобелевский лауреат И.Бродский кормился в США не от литературы, а от преподавательской работы. Валеев вполне мог бы поправить свое материальное положение, устроившись куда-нибудь хотя бы сторожем, но вместо этого предпочел пресловутую, демонстративную регистрацию в качестве безработного на бирже труда. Удручает писателя и то, что некоторые из его последних книг плохо расходятся, что о них мало пишут. Отсюда – постоянные, порой весьма хитроумные попытки рекламы, саморекламы и даже антирекламы. С одной стороны, это говорит о том, что камикадзе постепенно вписывается в поносимую им рыночную экономику. С другой стороны – что он так и не понимает причин затоваривания своих произведений. В советские времена, когда существовал товарный, в частности книжный, дефицит, книга была лучшим подарком, и расходились даже стотысячные тиражи современных советских писателей. Сейчас книжный рынок перенасыщен, а покупательная способность населения, равно как и интерес к чтению, падает с каждым днем. Пять тысяч экземпляров – таковы были тиражи валеевского «Буйвола» и его же «Истины одного человека». Неудивительно, что произошло затоваривание этих книг – их перестали брать даже по бросовой цене. Тиражи следующих книг Валеева были скромнее – 2000 экз., потом 1000 экз., и расходились они лучше. Но надо готовиться к тому, что достаточными станут тиражи в 100-200 экз., как, собственно, и было в России в начале века. Налаженная на Западе индустрия бестселлеров, тиражи которых доходят до 10 миллионов, России еще неведома, хотя Валеев, в принципе, способен написать бестселлер. Так что ностальгия писателя по времени, когда его книги издавались в Москве и распространялись по всей стране, по-человечески вполне понятна. Словом, в житейском плане Валееву, как и многим людям, бывает свойствен тот эгоцентризм, который лаконично сформулирован Маяковским: «Гвоздь у меня в сапоге кошмарней, чем фантазия у Гете». Но сей скрытый гвоздь порой создает аберрации в гражданской позиции писателя, хотя в основном она весьма прозорлива. В полной мере эта позиция проявилась в книгах «Карликовый буйвол» и «В омуте бесовства и смуты». Я пока скажу только о первой, поскольку в ней в художественной форме сконцентрировано то, что в публицистическом изложении стало куда менее убедительным и выразительным. «Карликовый буйвол», как мне кажется, лучшая из пьес Валеева. Она превосходит другие динамизмом и увлекательностью сюжета, уровнем постановки проблем, глубиной проникновения в пласты действительности. Я не сомневаюсь, что продиктована она не даймоном – слишком глубокое знание о преисподних мирах уицраоров, о характере и повадках этих злобных и хищных демонов великодержавной государственности в ней заложено. В данном случае неважно, что у самого Валеева информация об этих существах вряд ли была велика, когда он начал писать пьесу – в то время он еще не преодолел нужных страниц «Розы Мира». Знал тот, кто диктовал, и, кажется, я могу назвать имя иномирного соавтора – Укурмия. Новогерманский уицраор, более других существ этой категории доступный влиянию сил Света (2: 187) и, возможно, исполнявший в данном случае их волю, воспользовался тем энергоинформационным каналом между немецкой зоной Мудгабра и российским Энрофом, который возник после Второй мировой войны. Написав «Карликового буйвола», автор уже не мог остаться прежним человеком: пропущенное через него иномирное знание оставило след. Вот его признание: «Я словно познал тайну человечества. И это легло на душу большой тяжестью. Лучше бы я не знал этой тайны. Было бы легче жить». «Когда будет написана история мирового сыска, в ней отдельной строкой будет сказано, что Ворвачев был ценнейшим агентом в мировой тайной политике». Эти слова в «Буйволе» произносит генерал-спецслужбист Квакин, он же – «гроссмастер планетарного сыска» и масон. Из откровений Квакина следует, что Ворвачев – карьерист, на котором клейма негде ставить: «Когда почти сорок лет назад меня прислали в эту страну... Ворвачев оказался первым человеком, кого я завербовал... Я подсказал, чтобы он вдрызг напоил комсорга факультета. На следующий день он выступил на собрании с разоблачениями и сам стал комсоргом. И это было началом его необыкновенной карьеры!» А что было концом? Послушаем Квакина еще: «Мы убрали его с поста главы государства, заменили другим политическим актером. Такие перемены нужны». «Нового актера» сам Ворвачев характеризует как «пьяницу-некрофила с мордой тупого бульдога»; впрочем, у прежнего и нового главы государства и впрямь нет причин хвалить друг друга. Поскольку в народе растет недовольство и новой властью, а Ворвачев «продолжает ездить по миру, как будто до сих пор является руководителем страны» и сохраняет определенное политическое значение. ("Д.Валеев - объяснение ситуации Квакиным") «наверху пришли к выводу, что его могут использовать чужие, враждебные нам силы». Так и происходит в пьесе – «суперсыщики периферийного уровня» Аглямутдинов и Запупейкин с помощью угроз втягивают Ворвачева в заговор почвенников против западников, пытаясь сделать его марионеточным лидером очередного государственного переворота. Квакину не суждено узнать об этой самостоятельной предательской акции своих подчиненных, но он с помощью завербованного им врача-еврея Левитина, выполняя решение, принятое «на достаточно высоком уровне», успевает ликвидировать Ворвачева и этим невольно срывает планы заговорщиков. Реальный Горбачев жив и здравствует, что заставляет меня все же отделить его от вымышленного Ворвачева и рассматривать валеевский сюжет как художественную версию. Любой элемент этой версии может соответствовать или не соответствовать исторической реальности; в принципе такое соответствие возможно, но всей схемы нам знать не дано. Да, есть на свете масоны. Из документальной литературы * мы знаем, что они сыграли большую роль в политической истории России XVIII–XX столетий. Но даже такой ярый почвенник, как П.Паламарчук, признает, что русские масоны далеко не всегда проводили в жизнь волю своих руководителей из западных лож и во многих случаях действовали как патриоты. У Валеева, надо заметить, вообще повышенный интерес к тайным орденам – уже после того, как он в полный рост развил эту тему в романе «Я», писатель прочитал все книги по конспирологии из моей домашней библиотеки. И правота Диаса Назиховича в том, что никакие работы по метаистории современности не могут считаться полноценными, если не учитывают конспирологический компонент. На это, кстати, указывал и Д.Андреев: глухим покровом тайны увиты и те пружины, благодаря которым с руководящих постов исчезают одни лица и появляются другие. Граждане являются зрителями какой-то странной пантомимы: некие таинственные фигуры, прославляемые всеми средствами агитации и пропаганды, но даже о семейных обстоятельствах, привычках, вкусах и характерах которых хранится гробовое молчание, – эти фигуры, вознесенные на недосягаемую высоту, как бы в стратосферу общества, и видимые всему земному шару, делают движения руками, головой, всем торсом для того, чтобы внезапно исчезнуть неизвестно куда и почему и быть замененными следующими, на которых в свою очередь будет взирать человечество, терзаемое непостижимым смыслом и целью этого загадочного балета (2: 499). * Берберова Н. Люди и ложи. – http://www.russky.com/history/library/berberova.htm Сссылки в статье Википедии «Масонство» http:/ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%....BB.D0.BA.D0.B8 Да, есть спецслужбы, есть двойные и тройные агенты (в пьесе спецагент Мария Поцелуева остроумно замечает: «Все мы чьи-то агенты!»). Вполне возможна вербовка политических деятелей и содействие их продвижению к вершинам власти иностранными спецслужбами. Хотя для влияния на политиков другой страны вербовка вовсе не обязательна – достаточно ангажированности, обеспеченной совпадением интересов: так могло быть и в случае с Горбачевым. Ангажирование и вербовка политиков собственными спецслужбами – вообще обычная практика. Такой политический актер, как Жириновский, – это ставленник силовых структур, а его экстравагантность и клоунада призваны отвлечь внимание от того, в чью пользу голосует думская фракция ЛДПР. Интересно, что в пьесе Ворвачев признается Аглямутдинову: «Я не знал, кто меня толкает... Я думал, что работаю на наше ведомство, а на самом деле, оказывается, работал на них». И так как в силовых структурах работают, понятное дело, и западники, и почвенники, то заговор, подобный описанному в пьесе, вполне возможен. Реализуется ли он в виде переворота – это вопрос своевременной чистки структур, наличия сильного лидера у заговорщиков и т.п. Ликвидация тех, чья политическая активность становится опасной, – давняя традиция российской власти. Этим занимались и Рюриковичи, и Романовы, и Сталин, и последующие вожди. Иногда для этого привлекались врачи, как в случае с Фрунзе и Горьким. В других случаях достаточно было ледоруба, пистолета или яда. Задействована ли эта традиция сейчас? Нераскрытость длинной цепочки убийств, в которой последним звеном является пока что Старовойтова, а также исчезновение Доренко с первого телеканала после показа им нескольких разоблачительных передач, включая интервью с Литвиненко и еще двумя ФСБ-шниками, заставляют ответить на этот вопрос скорее утвердительно. Не столько важно то, кем были или являются Ворвачев и его преемник, как то, к чему практически привела их деятельность. «Человеку из народа» Ивану на вопрос: «Что же ты продал Россию-то?» Ворвачев отвечает: «А ты ее разве не продал? Пусть я тебе лапшу на уши вешал, а почему ты лопухи свои, уши эти открытыми держал?..» В чем, собственно, заключается «продажа» России? В пьесе нет четкого объяснения. Но учитывая еще и книгу «В омуте бесовства и смуты», претензии автора к Горбачеву можно изложить словами Запупейкина: «Страна разрушена. Вместо единого государства – куча обломков. Народ в шоке и оцепенении. Надвигается голод. На пороге гражданская война». Дорисуем эту картинку подробностями, уже известными нам по рассказу «Доживу до двухсот...», – результат получится неутешительный. В годы восторженного восхваления Горбачева демократами России и либералами Запада, Валеев гениально (хотя не без потусторонней помощи) прозрел истину: Михаил Сергеевич был выдвиженцем спецслужбиста Андропова и затеял «перестройку» исключительно в интересах номенклатуры, чьи аппетиты дошли, наконец, до желания легально завладеть собственностью страны и создать себе жизнь по стандартам западных миллионеров и миллиардеров. Когда «процесс пошел», в жертву этому неуемному желанию приносились, если требовалось, и интересы России, и интересы народа. При дальнейших правителях, уже вошедших во вкус, эта тенденция лишь усиливалась. (Сейчас начали появляться работы западных историков и политологов, подтверждающие и то, что Горбачев был агентом влияния Запада. – М.Б., январь 2009 г.) Сам Ворвачев на протяжении всей пьесы утверждает, что он не виноват, что он ничего не мог поделать, что его подставили. Но, чу! В юбилейном интервью Валеев заметил: «Возможно, все это уходит куда-то за пределы земли». Как никогда близко умудренный камикадзе подошел в этих словах к истине! Метаисторически «перестройка» стала последней акцией Третьего Жругра, за спиной которого уже начинал вздыматься силуэт Чудовищного Червя. До сих пор пьесу не рискнул поставить ни один театр страны: в душе режиссеров, прочитавших ее, страх побеждает соблазн сделать постановку. Страх этот не может быть вызван шокирующим содержанием пьесы. М.Задорнов и другие наши сатирики загибают с телеэкрана вещи, по хлесткости не уступающие валеевской пьесе. А в почвеннических и коричневых газетах «День», «Лимонка», «Черная сотня», «Русский порядок» и т.п. бодяга о масонах, евреях, Ельцине, ельциноидах стала дежурным блюдом. (Думаю, некоторые из тезисов Валеева могли родиться как результат чтения этих изданий; в одной из подобных газет он однажды напечатал свою статью [11].) Страх этот – трансфизический; со страниц пьесы на режиссеров дышат преисподние глубины – дыхание это, конечно, воспринимается ими интуитивно, бессознательно. Личность и творчество Валеева предстоит еще рассмотреть с разных сторон, чтобы понять, почему именно к нему проявили интерес те или иные иерархии Шаданакара и какие именно это иерархии. Как и в случае с К.Васильевым, они совершенно разные, и их влияние оказалось многоплановым. Чем валеевская религия Сверхбога отличается от андреевской интеррелигии Розы Мира? Действительно ли Валеев – вестник, и если да, то чей и какова его весть? Имеет ли его неприязнь к Христу трансфизические истоки? На эти и другие непростые вопросы предстоит ответить в следующих моих эссе о Валееве. |