|
|
Александр Матвеичев ПОРАЖЕННЫЙ НЕВОЗМОЖНЫМ,
Как бы вы себя почувствовали и что бы вы подумали, дорогой читатель, если бы повстречали своего старого друга (которого знаете почти сорок лет, совершенно не пьющего, только беспрерывно читающего и пишущего), а он вам спокойно, с веселым смешком, сказал бы буквально следующее:
"Вечерний Красноярск", 10.18. 1994 Этот двухтомник в прекрасном темно-коричневом переплете с золотым тиснением мне вручил на перроне Казанского железнодорожного вокзала сам автор — Диас Валеев. Рядом стояла и улыбалась его жена. Именно ей, Дине, своему «единственному другу», он посвятил своё трехкнижие под общим названием «Уверенность в Невидимом» (тт. 1-2: Казань, Татарское книжное издательство, 2002). — Можешь читать с любого места - все поймешь, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал мне автор. Потом в его книге я встречу письменное подтверждение этой фразы, правда, с существенной оговоркой: «Полагаю, книгу можно начинать читать с любого места, но думаю все же, настоящее паломничество на уровень сверхсуществования и хадж к Сверхбогу ты, внимающий и слушающий меня, совершишь, если, доверившись мне, пойдешь все-таки по пути, указанному мной». Подаренные Диасом Валеевым книги были мне особенно дороги тем, что писатель распростился с самым первым, сигнальным, экземпляром двухтомника. И всю дорогу от Казани до Красноярска — а это, с пересадкой в Екатеринбурге, заняло около трех суток — мы, я и моя жена Нина, тоже мой самый любимый друг, читали «Третьего человека, или Небожителя», «Истину одного человека, или Путь к Сверхбогу» и «Мысли о Едином» и на верхней, и на нижней полках по порядку и вразброс, пытаясь под стук вагонных колес «понюхать премудрость скучных строк». Мне было легче: еще в октябре девяносто четвертого в одной из красноярских газет я опубликовал свою статью в связи с выходом в Казани романа-эссе «Третий человек, или Небожитель», и Диас Валеев отозвался о ней со сдержанным одобрением. Но и после этого я сказал Диасу Валееву, что его надо не читать, а изучать. Потому что у его философско-религиозных книг нет ни дна, ни покрышки. И, чтобы постичь их глубину, далеко недостаточно хранить в памяти своей «дней минувших анекдоты от Ромула до наших дней». Если Ромул жил в VIII в. до н.э., то Диас Валеев «уходил на дно» гораздо глубже— в доисторические времена - в анимизм, фетишизм, аниматизм, тотеизм, политеизм... Не говоря уже о более поздних религиозных Системах и вероисповеданиях. Поэтому я, дабы самому не утонуть в безднах прошлого, настоящего и будущего, заключенных в книгах Д.Валеева, насколько это возможно, объективно оценил свои скромные способности и познания в философии и религиоведении и взял на себя смелость подискутировать с автором по тем местам его труда, которые мне кажутся надуманными или спорными. Особенно по тем, где он утверждает созданное им вероучение не совсем корректным попранием существующих ныне религий. Тогда же, на Казанском вокзале, улыбаясь в усы и поблескивая на солнце очками в толстой оправе, Диас Валеев со вздохом сказал, похлопав ладонью по тиснёным корешкам двухтомника: — Вот сорок лет труда. Целая жизнь... Я прикинул в уме: значит, первое озарение написать эти книги пришло Валееву где-то в 1962 году, когда ему было всего 24 года. А сейчас мне вспоминается, как летом шестьдесят пятого я прилетел из Сибири в Казань и Диас Валеев встретил нас, — меня, мою жену и нашу четырехлетнюю дочь, — в аэропорту в черной пиджачной паре и черных кожаных тапочках. Я, правда, не придал какого-то значения этой «спортивной» детали обуви. Зато моя жена, теперь уже давно бывшая, пугала меня страшной перспективой: «Будешь заниматься своей писаниной, на ноги нечего будет одеть. Помнишь Диаса в тапочках?..» А тогда, в день нашей встречи после пятилетнего перерыва, мы сидели на крыльце довольно убогого жилища — частного дома его тещи, чудом уцелевшего от сноса и оказавшегося в окружении новых «хрущевок», — и Диас Валеев делился со мной замыслом написать книгу о единстве всех видов искусства и философских направлений, объединенных неким универсальным «Я». О религии, по-моему, еще речь не шла. Или у меня, в то время весьма успешного технаря, главного инженера проектов в исследовательском институте, пописывавшего нигде не публиковавшиеся рассказы, не все отложилось в памяти. Меня несколько удивило, что мой бывший коллега по литературному объединению при казанском доме-музее Горького, ударился в такие «высокие материи». Книжный шкаф и письменный стол в одной из комнатенок вышеупомянутого «старинного особняка» были оккупированы свежими философскими томами, начавшими издаваться в те годы хрущевской «оттепели»: Платон, Аристотель, Кант, Гегель, Фейербах, не говоря уже о «до боли своих» — Марксе и Энгельсе. У меня при прочтении одних этих имен душа начинала то ли стонать, то ли тосковать от почтения и скуки. Не всем же дано любомудрие!.. Хотя в Казанском суворовском я и был окрещен друзьями-кадетами обидным прозвищем «философ» с ударением на последнем слоге. И все же эта встреча с молодым философом, поставившим перед собой сверхзадачу — создать некую панфилософию, а заодно и религию, — весьма повлияла на мое игривое сознание, и в последующие годы я прочитал энное число философских книг разных авторов в оригинале или в интерпретации ортодоксальных марксистов-ленинистов — и для того, чтобы сдать кандидатский экзамен, и для того просто, чтобы не быть «лохом» при чтении книг своего казанского друга и понимать высокий полёт его мыслей при наших редких встречах. Ведь Диас Валеев, — в отличие от меня, — с детства ничего, что пагубно влияет на интеллект, поверьте мне на слово, не пил и не пьет, и при редких встречах бутылку нам заменяют прогулки в литературно-философские дебри, где гидом выступает, конечно, Диас Валеев, поскольку я, увы, своей религиозно-философской системы не создал. И в этом смысле — он мой Учитель. А двухтомник Диаса Валеева лично для меня — как отголосок, отзвук тех далеких и более поздних бесед с писателем, обеспокоенным судьбой всего человечества, пропустившего через свой разум и сердце его прошлое и настоящее и нашедшего выход из тупика и сделавшего прогноз развития человеческой расы на века вперед. Возможно, Диас Валеев на мне, как и на других своих собеседниках, проверял правильность или эмоциональное воздействие уже изложенных им на бумаге мыслей. Мыслей о мегачеловеке, Мессии, Спасителе. О том, что человек должен «зрить в корень» — в процесс творчества жизни: в ее духовность, обобщаемую философией, научное познание, преображаемое в практику, и в художественное, «лирическое» ее обобщение. Подобно «странным людям» — героям своих пьес, рассказов, романов и очерков – Диас Валеев идет по жизни с лампой Диогена, напряженно и с болью в сердце вглядываясь в лица своих современников, пытаясь угадать в их глазах и душах человека своей мечты – супер-, мега-, Богочеловека. И он находит таких людей, ставя в один ряд казанского свинаря Асхата Галимзянова и дворника-философа Фана Валишина, носителя идей Света и единой ритмической волны Познания, Лиризма, Духа и Практики, и бывшего доцента Казанского инженерно-строительного института Айрата Терегулова, «ушибленного» философской идеей о триединой структуре природных явлений, включающих в себя две противоположных стороны и компромисс между ними. В этот же ряд Диас Валеев поставил поэта Мусу Джалиля, священника, врача, философа и музыканта Альберта Швейцера и «солдата Америки», профессионального революционера и врача по профессии Че Гевару. В отношении первых четырех у меня сомнений почти не возникает. Разве что странным кажется, когда Асхат Галимзянов, татарин и, скорее всего, мусульманин, вдруг взялся за разведение мерзопакостных «дунгызов», бросив вызов постулатам Корана. Впрочем, и это работает на его образ мегачеловека, стоящего «выше мнений света». Но вот относительно Че Гевары?.. Мне довелось в семидесятые годы более двух лет проработать на Кубе и разговаривать с теми, кто неоднократно встречался, слушал, беседовал с Геварой, когда он занимал посты директора национального банка, а затем министра национальной промышленности страны. Что мог понимать врач-кожновенеролог в банковском деле и в находящейся в состоянии развала промышленности страны — вопрос чисто риторический. Мегачеловеку все задачи по плечу, даже если он и международный авантюрист. Но вот в моем кубинском дневнике есть запись от 10 июля 1978 года моего разговора с инженером-химиком Рикардо Новоа, учившимся в Советском Союзе в институтах Ленинграда и Калининграда. Рикардо, в частности, поведал мне за стаканом бокарди один эпизод, связанный с приездом Гевары на никелевый завод в городок Моа. В переводе с испанского рассказ моего приятеля звучит так: «К нам приехал Че. А накануне один рабочий исхлестал электропроводом своего начальника, Лусио Агиллеру, за то, что тот на него накричал. Лусио тогда работал начальником сернокислотного цеха. Встреча заводчан с Че проходила в кинотеатре, и там говорили обо всем. Рассказали ему и этот случай. И спросили, что бы сделал Че на месте Лусио? Че сказал: «Я бы убил этого обидчика»... Лусио было нечего на это сказать, и он встал и ушел из зала. Хотя Че ответил искренне — как человек». Заметьте: «как человек»! Что, и в эпоху мегалюдей, если какой-нибудь микро или макровыродок оскорбит «ваше мегавеличество», вы сможете его лишить жизни? Без следствия и суда... И это декларирует врач, собиравшийся в юности лечить прокаженных. Но, получив соответствующее образование, он сменил медицинский инструментарий на скорострельное оружие с благородной целью излечить человечество от тирании через уничтожение не малой части здорового населения планеты. Во имя того, чтобы, по его словам, «умереть на прибрежном пляже чужой страны ради возвышенных идеалов». На Кубе искатель острых ощущений не умер. Кастровские повстанцы победили, и он вошел в элиту страны. Но вместо диктатуры Батисты воцарилась еще худшая беда — диктатура братьев Кастро, подстрекаемых советским руководством на совершение мировой революции. Из Союза на Кубу шло оружие, боеприпасы, военные инструкторы, деньги, продовольствие. Не без согласия Гевары и согласия советского народа на Кубу советское руководство тайно завезло ракеты, способные нести ядерные заряды, и наших парней, умеющих ими управлять, и в результате этого безумия в октябре 1962 года разразился Карибский кризис, поставивший мир на грань ядерной войны. И это тоже во имя «возвышенных идеалов»? В случае ядерной войны прекрасный остров давно бы перестал существовать. Да и человеческая цивилизация пришла бы к своему ускоренному вырождению... Но троцкистская идейка перманентной революции и экспорта экстремизма и терроризма в другие страны не давала друзьям — Кастро, Геваре и их покорному окружению покоя. Да и не могли два медведя долго ужиться в одной берлоге. А изматывающая своим бюрократизмом и будничной монотонностью работа министра в доведенной до крайней нищеты стране без положительных сдвигов в национальной экономике Геваре была явно не по нутру. К тому же и разбирался он в этих делах весьма туманно — так, в общих чертах, осуществляя общее «революционное» руководство. И вполне резонно в голову лезла навязчивая мысль: «знаешь — не велеть ли в санки кобылу бурую запрячь» и ускользнуть от всей этой скучной дребедени, например, в Черную Африку, в Конго, с верными ребятами, с советским оружием и тряхнуть стариной в гражданской войне? А потом, сменив бурую кобылу на более романтичного Росинанта, с новой командой головорезов поразить мир очередной авантюрой — на горе всем буржуям раздуть пожар еще в одной латиноамериканской стране, в Боливии, например, как в «слабом звене» империалистической экспансии. И все это ради единения истины, добра и красоты? Или геростратовской славы ради? Очень похоже на освободительную миссию более свежего «мегасапиенса» иорданца ваххабита Хаттаба, павшего смертью героя в Чечне. Доверявшие мне кубинцы с горечью и озлоблением говорили, что этот «каброн» Фидель оплачивал кровью своего народа «братскую помощь» кремлевских подстрекателей, посылая прекрасных кубинских парней и девушек на бойню в Конго, Никарагуа, Анголу. Как некогда наши комсомольцы-добровольцы и их старшие товарищи-большевики засылались кремлевскими стратегами в десятки стран мира: в Китай, Монголию, Испанию, Никарагуа, Египет, Сомали с великой миссией — подарить народам этих стран свободу «а ля ГУЛаг». А когда возвращались, овеянные славой домой, они в него и попадали, в «ГУЛаг» за измену Родине. На той же Кубе в мою бытность на острове был открыт памятник советским воинам-интернационалистам, павшим за свободу Кубы. Но цена этой «свободы» сотни тысяч эмигрантов, бежавших из страны, тысячи погибших на море и расстрелянных и потопленных кубинскими пограничниками соотечественников, пытавшихся нелегально на плотах и утлых суденышках бежать к своим родственникам на американский континент. Туда им и дорога: они ведь «гусанос» — черви, микрочеловечки, — и их узкоиндивидуалистическое жалкое миросознание, телесно-эгоистическая сущность не требует сострадания, и пусть их тела растерзают акулы. Но чтобы понять этих людей, следовало бы увидеть ту степень ужасающей, унизительной нищеты, до которой режим Кастро довел кубинский народ. Этому режиму исполнилось почти полвека, и все это время люди живут на скудные пищевые и вещевые пайки, выдаваемые по «либретам» и «тархетам» — карточкам. Чтобы отоварить их хотя бы частично, надо выстаивать на убийственной жаре и в духоте целыми днями... Об этом и многом другом у меня написан пока не опубликованный роман, так что простите старика, «зациклившегося» на этой столь близкой ему теме. И вот «Третий человек, или Небожитель» — Че Гевара, живший по утверждению Диаса Валеева, «в соответствии с понятием о родовой, общебытийной, всечеловеческой сущности», мегачеловек, заключает союз с «монстром» (именно так охарактеризовала в одном из своих интервью Фиделя Кастро его жена, сбежавшая от него с детьми в США), и ввергает прекрасную страну в пучину безысходности, голода и социальной лжи, промывающей мозги целой нации. И Гевара, будучи честным человеком, бежит в ужасе от содеянного куда глаза глядят — в Черную Африку, в Боливию — на верную погибель. Но это не больше, чем мое предположение. На самом деле, он выбрал кровавый путь терроризма: об этом говорят не только его дела, но и книжка, инструктирующая его последователей, какие средства следует использовать в партизанской войне для умерщвления себе подобных. Врач-убийца — что может быть показательнее этого?.. На Кубе долгое время жил другой человек, великий писатель и гуманист Эрнест Хемингуэй, доброволец двух мировых войн, участник войны в Испании. Диас Валеев почему-то прошел мимо мегачеловечности «Дяди Хэма», его феноменальной способности еще в юности рваться в гущу опасных для его жизни событий, происходивших за десятки тысяч миль от его дома, на другом континенте, ради личного участия в служении добру и донесения сущности событий для потомков в своих книгах. Мне дважды — в первый раз восемь месяцев, во второй — полтора года довелось поработать на Кубе. И за это время, находясь в Гаване, я трижды побывал на «финке» — усадьбе Хемингуэя, подробно описанной им в его романе «Острова в океане»: дом, построенный по его эскизу, башня с телескопом на верхней площадке, откуда открывается прекрасный вид на океан и старый парк с вечнозелеными тропическими деревьями. А у ворот усадьбы — деревянный катер: на нем писатель выходил в океан на охоту за немецкими субмаринами. Утлая деревянная посудина с одним пулеметом против стальной подлодки с несколькими торпедами, пушкой, пулеметами. Однако ненависть к фашизму и жизненное кредо — служить лучшей части человечества — брали верх над элементарным благоразумием. Создатель новеллы «Старик и море», удостоенной Нобелевской премии, по своим моральным качествам не уступал ее главному герою, рыбаку Сальвадору, и на деле доказал свое верное служение высшим идеалам человечества. Потому что верил, что «уоu сап nоt holt any реор1е in slavery» - никакой народ вам не позволит удерживать его в рабстве... Но вот случайно слышу по телевизору: якобы в Латинской Америке Гевару величают «латиноамериканским Христом». Иначе, как абсурдом, это сравнение не назовешь!.. Это противоречит и учению Диаса Валеева. Ведь мегачеловек, Богочеловек, по Валееву, обладает даром предвидения, он пророк. Почему же тогда Че не мог заранее оценить последствия своих поступков? Или он действительно руководствовался жаждой мелкого тщеславия? «Умрешь не даром — дело прочно, когда под ним струится кровь», как призывал наших предков к топору неистовый поэт, певец Гриши Добросклонова. Но главное, что Христос обращался к нам с посланием великой любви к Богу и своим ближним, под которыми подразумевал всех людей. И христианская формула — «Бог есть любовь» — в совокупности с десятью библейскими заповедями объединяет сейчас более миллиарда верующих нашей планеты. И можно ли обвинять Христа во лжи, если сам он после себя не оставил ни одного письменного свидетельства? Мало ли что могут написать про человека, даже если он Бог, его ученики, знакомые и близкие после его ухода из этой жизни по прошествии несколько десятков лет?.. Главное, Христос призывал людей к победе Добра над Злом, Любви над Ненавистью, к спасению прежде всего самого себя, своих души и духа от дьявольских соблазнов, противоречащих десяти заповедям и верности идеалам добра и справедливости. В принципе — к тому же самому, к чему зовет нас и Диас Валеев: победи в себе сначала микро, потом — макрочеловека, и ты станешь Богочеловеком, сравняв себя с Христом. Ибо, по определению, взятому мной из «Большого энциклопедического словаря», «Христос (Иисус Христос) (4 до н.э.? - ок. 30 н.э.), согласно христианскому учению, Богочеловек, в котором соединены божественная (как Бог-сын он второе лицо Троицы) и человеческая (рожден от Девы Марии) природы, добровольно принявший страдания и смерть на кресте ради искупления первородного греха, совершенного Адамом и Евой в акте грехопадения». Диас Валеев, коему принадлежит это изречение — без вопросительного знака — и которое вынесено мной в заголовок, предвидя нападки ретивых критиков, вроде меня, на свои проповеди о человеке, мироздании и Сверхбоге, пишет, что «сопротивление идеям — в форме ли полуявного отторжения, открытой агрессии или намеренного либо непреднамеренного искажения основных их постулатов — родится обязательно». И несколько позднее с грустью замечает: «Труд одинокого вестника на земле сродни труду Сизифа». Диас Валеев уже сорок лет катит камень своей веры на крутую гору, чтобы с ее вершины валун, накопивший кинетическую энергию, с бешеной скоростью совершил накат на многие издревле установившиеся понятия. И если Диас Валеев вознес до небес Че Гевару, то уж не пожалел хулы, чтобы опустить на землю Иисуса Христа с усердием убежденного проповедника или дотошного следователя. Применив при этом сомнительную «методу» исследования истории жизни и смерти Христа, окрещенную в народе «если бы да кабы», со множеством предположений и оговорок, вводных слов, вроде «возможно», «вероятно», «по-видимому», «наверное». И еще: «опираясь на слухи», что весьма похоже на «одна баба сказала». И при этом им игнорируются или искажаются свидетельства самих Евангелий от четырех апостолов. Так, Христос никогда не собирался отменять, пересматривать или отказываться от Ветхого Завета и, тем более, от заповедей Моисея. Нет таких свидетельств, что Иоанн Креститель до крещения Иисуса в Иордане был с ним знаком, был его другом и вкупе с ним и с первосвященниками организовал некий хитроумный заговор, в результате которого Иоанну отсекли голову, Иуда повесился сам, а Иисуса распяли со «случайным» летальным исходом: не проинструктированный своим центурионом римский воин-перестраховщик взял да и ткнул распятому Христу копьем в подреберье... Случилось так, что с 1995 года я начал изучать Библию сперва на английском (в клубе любителей английского языка при Красноярской краевой библиотеке), а потом на испанском языках. И параллельно, конечно, читал русский перевод этого потрясающего своей мудростью и величием произведения. На заседания клуба приглашались миссионеры из США, Ирландии, ЮАР, Австралии. Довольно регулярно посещал клуб и падре Иоанн, поляк, живший до России в качестве миссионера в Индии и Канаде, добрейшей души человек, чудом выживший в фашистском концлагере, католик, убитый несколько лет назад сибирским уголовником. Своего убийцу, отбывшего срок заключения, падре Иоанн (Father John, как на английский манер мы его называли) из сострадания принял в один из католических приходов на севере Красноярского края, который находился в его ведении. Уголовник подверг священника страшным пыткам, вымогая приходские деньги, а потом, не получив ни копейки и дабы замести следы, убил. Такова российская действительность: можно пройти Освенцимы, а умереть от руки безбожника в храме... Так что толкование некоторых глав из Библии мне пришлось слышать из уст человека, принявшего мученическую смерть за Христа. И пусть в своих познаниях Священного писания ушел я весьма недалеко, но четыре Евангелия и часть Ветхого завета на дилетантском уровне усвоил. И вот в главе «Пятое Евангелие, или Жажда идеала» первого тома (Книга 1 «Третий человек, или Небожитель») Диас Валеев, назвав Евангелия «великим литературным памятником», взялся за развенчание «реального Иисуса», «макрочеловека, высокой, конечно, и талантливой «пробы», решившего ради совершенно конкретных политических целей по заранее разработанному «сценарию, сыграть роль Христа, то есть Мессии, сына Божьего, и сыгравшего эту роль в общем-то для себя неудачно. Лично для него игра в «распятье» и последующее «воскрешение из мертвых» по нечаянной, непредвиденной случайности закончилась трагически. Смертью». Так сказать, доигрался мальчик! Пустячок, но неприятно — лично для него только. Зато он нечаянно угодил в лапы к своим врагам — всей тогдашней еврейской «гнилой интеллигенции» — фарисеям, первосвященникам, книжникам *. А страдавший жестокой мигренью прокуратор Пилат и не подозревал, что едва не спас от смерти злейшего врага Римской империи, «своего рода лидера националистического движения, борющегося за освобождение Иудеи от римского владычества и объединение иудейского народа». Совсем, как Че: тот тоже, понимаете ли, боролся за освобождение латино-американского континента от империалистического гнета янки и для него лично все закончилось крупной неприятностью. С одной диаметрально противоположной разницей: Христос призывал людей к любви Богу и человечеству, а Гевара сеял смерть и смуту, убеждая себя и нас, что он врачует мир от язв империалистического гнета... * По мнению Д.Валеева, именно «фарисеями, первосвященниками и книжниками» и было поручено проповеднику по имени Иисус сыграть роль Мессии и их оппонента. Не случайно становление и распространение христианства происходило в первые века нашей эры в синагогах. Как считал писатель, истинным творцом христианства является раввинат и не дело случая опять же загадочно-внезапное превращение свирепого гонителя христиан Савла в апостола христовой церкви Павла. — Получил задание, — объяснял этот акт превращения Д.Валеев. Вся история раннего христианства была им полностью пересмотрена в работе «Пятое Евангелие, или Жажда идеала». Писатель придерживался теории заговора, участником которого был и проповедник Иисус (Примеч. редактора составителя). Вряд ли стоит тратить полемический запал на опровержение домыслов, древних и свежих слухов и сплетен, связанных с именем Христа. Думаю, читатель книг Диаса Валеева, мало-мальски знакомый с евангельской биографией Христа, сам сможет отделить зерна от плевел. Для миллиарда верующих в Иисуса Христа важна не история рождения этого великого сына человечества, а пример его подвижнической жизни — пусть даже и «талантливо сыгранной» ради освобождения своего народа от римского владычества и во имя любви к Богу и людям. И то, что Его слово обрело плоть и кровь и оказывает огромное консолидирующее влияние на сознание и поведение целых наций — это бесспорный результат. А ересь, увы, далеко не всегда «движитель прогресса». У этого слова есть разное толкование: это и отклонение от церковных догматов, и нечто противоречащее общепринятому пониманию сути вещей. Из любопытства и сравнения аналогичных ситуаций я порылся в книгах, и в одной из них, изданной в 1857 году, нашел, что в «Апреле месяце 569 года Христианского летоисчисления» родился в Мекке «Магомет, великий основатель Исламской веры». «При его рождении, по свидетельству арабских преданий, совершились многие знамения и чудеса, возвестившие появление младенца необыкновенного. Уверяют, будто его мать не страдала муками рождения; будто в минуту его появления на свет, небесное сияние осветило всю окрестность, а ново-рожденное дитя, возведя глаза к небу, воскликнуло: «Велик Бог! Нет Бога, кроме Бога, и я пророк Его!» Рассказывают, будто небо и земля восколебалисъ при этом событии. Озеро Сава попятилось к своим таинственным источникам, оставив сухие берега; а река Тигр выступила из берегов и залила окрестности. Дворец Хозроя, царя персидского, поколебался в своих основах, и многие из его башен обрушились. В эту тревожную ночь кади, или судья Персии, видел во сне, что арабский конь победил свирепого верблюда. Поутру он рассказал свой сон царю Персидскому и объяснил, что это предвещает опасность для Аравии». В ту же ночь, уверяют предания, священный огонь Зороастров, хранившийся волхвами и непрерывно горевший более тысячи лет, «внезапно погас, и все идолы мира попадали с мест своих». А демоны вместе с их главным вождем Эблисом или Люцифером, скрывавшиеся в звездах и знаках зодиака, чистыми ангелами были из них изгнаны и «низвержены во глубины моря». А брат матери, астролог, предсказал своему новорожденному племяннику, что «он достигнет огромного могущества, воздвигнет царство и утвердит между людьми новую веру». А далее В.Ирвинг в своей книге о пророке «Жизнь Мухаммеда» пишет, что «кроме подобных басен не уцелело никаких известий о первых годах его (Мухаммеда) жизни». Через два месяца после рождения мальчика умирает его отец, а горе и заботы иссушили грудь матери, и вскормила его Халема, «жена одного Саадитского пастуха... Она жила в одной из горных долин, где были пастбища». Халема поведала миру много интересного о своем питомце. Так, в три месяца он мог самостоятельно стоять на ножках, семимесячным бегал, в десять месяцев стрелял из лука. «Осъми месяцев он уже мог внятно говорить; а еще через месяц свободно разговаривал и своею премудростью изумлял всех, кто его слушал». Последнее — изумить умными суждениями еврейских священнослужителей в храме — Иисусу Христу довелось только в двенадцать лет. Халема рассказала еще более странный эпизод о маленьком Магомете: «На пути из Мекки тот мул, на котором он ехал, внезапно получил дар слова и громко провозгласил, что он несет на себе величайшего из пророков, главу посланников неба, любимца Божия. Овцы, встречаясь ему на пути, преклонялись; когда он лежал в колыбели, то и месяц почтительно склонялся к нему». И пока дитя оставалось в доме Магометовой няни, «все вокруг нея процветало: ключи и колодцы никогда не пересыхали, пажити всегда зеленели, стада ея удесятерялись, дивное изобилие господствовало на ея полях, и мир царствовал в ея доме». Не созвучно ли все это библейскому рассказу о появлении на свет Иисуса Христа? Хотя бы в части небесных знамений и предупреждения царя Ирода об опасности... Пересказ и цитирование из книги В.Ирвинга можно было бы и продолжить: описаний чудес, сопровождавших бытие великого пророка на протяжении всех 62-х лет его бурной боевой жизни, не меньше, чем в коротком земном пути Иисуса Христа. Это его сны и видения, написание по частям божественного откровения — Корана, тоже являвшегося в снах или видениях, по отдельным частям писания, человеку, до того не умевшему ни читать, ни писать. Ангелы и джинны, семиярусное небо и разные чудеса. И призыв к вере в Авраама правоверного — в то, что было ниспослано Аврааму и Измаилу, Исааку и Иакову и в то, что было открыто Моисею и Иисусу, ибо «все пророки для нас равны, а Богу мы покорны». А Коран завершает закон Божий, значит, после него уже не будет других божественных откровений, так как Магомет есть последний и величайший из пророков, посланных известить волю Божию. При этом отвергается христианская Троица и божественное происхождение Христа, но признается его значение как величайшего пророка, предшествовавшего приходу Мухаммеда. Который, кстати, подобно Христу, выбрал себе двенадцать апостолов из жителей Медины и страдал за веру, скрываясь от своих врагов, обвинявших его в самозванстве и жаждавших его смерти... Однако вернемся к трехкнижию Диаса Валеева. Неужели наступит время, когда к вам подойдет некто в смокинге и с сигарой в зубах и полубрезгливо процедит: «Что вы сморкаетесь, как какой-нибудь микро?. «Сам ты микро! На, смотри!» И вы достаете из широких штанин дубликатом бесценного груза удостоверение, согласно которому вы являетесь не микро, а макро и, может быть, даже мегачеловеком, случайно забывшим дома из-за нерадивой супруги носовой платок. Шутка, конечно!.. Но я вложил в нее мое личное отношение к вопросу деления людей по разным признакам, вроде цвета кожи, рас, этноса и т.д. Понимаю, что мнение мое всем по барабану. Просто, как человек, воспитавшийся с детства в казармах — семь лет Казанского суворовского, а в юности — два года Рязанского пехотного училища и столько же в офицерских общежитиях, когда служил в Прибалтике, в Китае, а затем — три года в «общаге» Казанского авиационного института, — я знаю, как неуютно жилось там тем, кого Бог обидел физической или умственной силой, волей или умением противостоять враждебному окружению. Там шло «естественное» деление персоналий на сильных и «доходяг», умных и дураков, непокорных и подхалимов, вольнодумцев и рабов чужого мнения... А Валеев вводит в обиход еще три ипостаси в человеческую «иерархию»: микро-макро-мега. Не приведет ли эта «табель о рангах», в случае овладения умами его учением, еще к одной градации людей на дураков, придурков и мудрецов?.. И тогда его Храм превратится в прибежище для избранных. Тогда, как у Христа все гораздо проще: «... раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его». И Учитель, и Господ моет ноги ученикам своим. И видит назначение свое в служении «самым последним» в этом мире. Носит рубище, питается пресным хлебом, не имеет семьи, крова — вообще какого-то имущества... Но если я, привыкший воспринимать людей такими, какие они есть, то Диас Валеев живет «в тоске по бескорыстному человеку, обнимающему весь мир своим чувством». А неприятие «такого человека нашим обыденным сознанием» вело создателя универсальной веры к поискам выхода из тупика. После долгого блуждания по лабиринтам истории человеческой цивилизации, глубокого анализа мировых религий, культуры, научных и технических открытий, философских течений, проникновения в сущность человеческого поведения Диас Валеев построил свое учение о «трехипостасном человеке, мироздании, Супер-боге для всех уже за пределами всех предшествующих мировых религий. Книга-собор — своего рода первый храм будущего Сверх-бога человеческой расы...» сосуд из трех ипостасей. Контакт с бесконечным Подводя краткие итоги своего учения в «Третьем человеке, или Небожителе», Диас Валеев по качеству и объемности мышления делит нас на ординарно думающих, размышляющих в национально-классовом масштабе и мыслящих бесконечно, то есть гениально. А по пространственному мерилу или «среде обитания» всех нас — и меня в том числе — можно отнести к микро, макро или мегаособям. Соответственно, каждый из нас обладает и разным эгоизмом: сугубо личным — все для себя, любимого, эгоизмом, разделенным с любовью к какому-то классу или нации, — и, наконец, себялюбие, разделенное с любовью ко всему человечеству и даже выходящее за пределы общечеловеческого. При этом «все три составляющие — микро, макро, мега — находятся в каждом из нас. В теле, в духе идет постоянная борьба трех начал». Эта триединая борьба носит мерцающий характер — берет верх то мега, то макро, то микроначало. «Надо представлять: арена сражений микро-, макро- и мегасоставляющих не только душа каждого конкретного человека, но и весь земной и потусторонний мир». А дальше пророк Диас Валеев, опираясь на свою теорию о трех типах людей, распространяет свое учение на все сферы деятельности человека и общества, включая экономику, государство, идеологию, религию, науку, искусство. Человек и его судьба — тоже предмет нового учения, в котором превалирует рассмотрение двух великих стилей в их сложной контрастной взаимосвязи — символического и реалистического — в течение семи (на сегодняшний день) великих эпох. Философ предупреждает нас: « Поиск всеобнимающей истины будет продолжен и завтра. На землю придут еще два вестника». И еще одно предупреждение: «Человеческому роду предстоит еще открыть для себя бездну самого невероятного». А дальше следует пророческое предсказание: в XXII - начале XXIII века, по-видимому, наступит «эпоха нового ренессанса, которая пройдет при приоритетах, отданных человеческой личности». А приход искомого царства мегачеловека Диас Валеев предвидит, «по всей вероятности», в XXV -XXVI веках. «Вполне возможно, что на этом этапе человечество будет существовать, уже отрешившись от своей биологической оболочки. Оно найдет себе другое тело, адекватное мирозданию, обитателем которого станет...» Вот малая толика того, что я почерпнул из грандиозного труда Диаса Валеева. Я не стал мегачеловеком — путь к такому непостижимому совершенству для меня заказан. Мне как-то ближе кажется теория малых дел: сделать хотя бы одного человека, близкого мне, счастливым. А человечество и то, что за пределами его... При своей возрастной дальнозоркости я перед такой великой целью — обнять всю Вселенную и слиться с нею — становлюсь беспомощно-близоруким. Но я же не эталон!.. «Другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь, но пораженья от победы ты сам не должен отличать...» Идите путем Учителя и нового пророка по имени Диас Валеев — его вера заразительна и находится в полной гармонии с построенным им Храмом Сверхбога человеческой расы.
«Звезда Поволжья»? 26.06..2003
расе и Божественному абсолюту. И тому звездному народу, который, верю, станет творцом новых миро- вых ценностей, необходимых человечеству для выжи- вания и броска в небо».
В одном из шкафов моей домашней библиотеки целую полку занимают книги этого сына человеческого, творящего новые мировые ценности. Более двух десятков книг художественной прозы, драматургии, публицистики, философии и диасизма — новой религии, созданной Диасом Валеевым. Недавно прибавилась еще одна его книга — «Портрет Дон-Жуана». Рассказы и повести, роман (Казань, Татарское книжное издательство, 2003). И в этой книге живут герои, думающие о судьбах нынешних и грядущих поколений землян, о путях развития человеческой цивилизации, где человеческие ценности стали главным мерилом ее совершенства. Каждый из нас является в той или иной мере творцом будущего гуманоидной расы. Только удастся ли нашим потомкам — после веков естественного отбора самых совершенных особей — превратиться из микро и макро в мегалюдей и совершить массовый исход в небо, как предсказывает казанский прорицатель?.. Пока что в переселении душ преуспевают террористы, отправляя в звездные миры чаще всего ни в чем неповинных людей... Да и сам Валеев порой горько сетует на то, что человечество вырождается. Но блажен тот, кто верует. Уже полвека Диас Валеев ходит с фонарем Диогена, поднося его к нашим лицам и заглядывая в глаза с одним и тем же вопросом: «А человек ли ты?..» Результаты поиска пока что мало утешительны: «Подлинных людей, конечно, было крайне мало... Часто появлялись мысли, что, возможно, среди людей есть уже и нелюди»... Да и «как убедиться в том, что человек перед тобой или уже не человек? Что такое вообще человек? Есть ли какое-то точное определение, строго вычисляющее человека?» Это размышления героя из позднего рассказа Д.Валеева «Последние сны», созвучные с его более ранними произведениями в различных жанрах. А корни творчества писателя уходят, на мой взгляд, к пятому веку до нашей эры — к сократовскому учению о человеке: «Физические вещи можно описать в терминах их объективных свойств, тогда как человека можно описать и определить только в терминах его сознания». В отличие от животных человек постоянно ищет самого себя, перепроверяет, испытывает себя и условия своего существования. Критическая, испытывающая установка по отношению к жизни определяет ценность самой жизни. Ибо, как считал Сократ, «без испытания жизнь не в жизнь для человека». Именно Сократ открыл в человеке наличие души — этого важнейшего признака человеческой натуры. Открытием собственно человеческого в человеке и занят, осмелюсь утверждать, наш современник Диас Валеев. И начал он этим заниматься практически с первых шагов в литературе — в то время, когда в заидеологизированных советском искусстве и философии практически не упоминалось о собственно человеческом в человеке. Герои Валеева, как правило, люди мыслящие не только и не столько о хлебе насущном, живущие не аффектами, а личности, обретающие внутреннюю свободу через самообладание, воздержание, смелость и справедливость. В результате писатель периодически становится изгоем, стоящим, по его выражению, в очереди на Голгофу. Он — «чужой среди своих». Чужой даже в писательской среде. А чекисты таскали его на допросы, требуя отдать им на досмотр «крамольные» рукописи одержимого уверенностью в Невидимом упрямца. Он отказывался, и тогда гэбисты установили за ним слежку и, в конце концов, сожгли многолетние труды писателя. А чиновники от искусства не пропускали к постановке или уничтожали его лучшие спектакли и организовывали травлю. Не имея средств к существованию, Диас Валеев, заслуженный деятель искусств Татарстана и России, лауреат Госпремии, официально регистрируется на бирже труда в качестве безработного. Какой-то Миннуллин бормочет, что Валеев — не татарский писатель, а некое лицо, зачем-то проживающее на территории Татарстана. Да еще и с рождения и по сей день... Оборотнями-националистами делается явная, но тщетная попытка лишить писателя родины и народа. Однако не выйдет! Миннуллиных и иже с ними люди забудут раньше их кончины. А Диас Валеев навсегда останется в памяти поколений выдающимся писателем и создателем новой панрелигии, не признающей ни национальности, ни гражданства. И пусть многие, включая и автора этих заметок, не полностью разделяют взгляды Валеева, его самобытный и упорный поиск истины или Абсолюта, как он любит повторять, будит мысль и зовет идти дальше в мир непознанного в поисках всеобщего блага и единого Бога. В любых условиях Диас Валеев продолжает творить. И парить «над бытом, над сором жизни». В нем совершенно не вызывает «любопытства человек конечный, легко измеряемый рублем или какой-то другой короткой выгодой... Совершенно иного человека хотела постичь душа. Бесконечного». Ибо «конечные, мелкие, корыстные люди не казались ему подлинными. Это были труха, сор и пыль». Писатель предпочитает «думать о вещах вселенского масштаба». Пусть «полное отсутствие зла такая же аномалия, как и присутствие одного добра», но зато есть любовь. «Зачем жизнь без любви? Только преображаясь в родниковой воде любви, жизнь человека становится истинной жизнью». Я цитирую мысли как бы не принадлежащие самому Диасу Валееву, а одному из его персонажей, тоже писателю. Но не даром же говорят, что суть писателя, его отношение к жизни и смерти, вере и безверью, его мировоззрение отражается в любом его высказывании, описании эпизода или действующего лица. А Диас Валеев постоянно стремится к построению целостного понимания жизни, искусства, философии и религии, исходя из постулата, что все в мире диалектически взаимосвязано. Первичным в его творчестве неизменно остается основная мысль — идея. Писатель подчиняет идее сюжет, мысли и действия персонажей. Идея — как шампур, на который нанизывается живая плоть рассказа, повести, романа. От этого иногда в повествовании просматриваются «сварные швы», скрепляющие фабулу и идею. Герои Валеева часто начинают действовать вопреки житейской логике. Ведь «нормальные герои всегда идут в обход». Но вряд ли таких персонажей можно назвать героями в первичном понимании этого слова, когда «безумству храбрых поем мы песню»... В этом смысле Д.Валеева нельзя назвать, по В.Белинскому, «поэтом жизни действительной», когда «все прекрасное заключается только в живой действительности». Но времена меняются, и мы видим, как человек предпочитает реальности виртуальный мир, убивая время на телевизор, Интернет, чтение фантастики и детективов... Творчество Д.Валеева уводит нас в область философских грез о смысле бытия, о мировых проблемах. В его книгах нет легкого юмора, зато много грусти, глубокой печали и сожаления о нашей духовной близорукости. Это обращение мудрого Учителя к заблудшим овцам — не напрямую, а через созданные его воображением образы. Внимательный читатель «Портрета Дон-Жуана» — книги, охватывающей творческий путь художника с пятидесятых годов двадцатого столетия до наших дней, — легко нарисует в своем сознании духовный портрет Диаса Валеева — портрет не статичный, а в динамике, с множеством ликов и оттенков, параллелей и меридианов, многомерностью временных и пространственных координат. Лабиринт его мысли и воображения не имеет ни начала, ни конца, но он неизменно ведет нас через жестокие физические и нравственные испытания в страну любви и добра. Добро и зло, любовь и ненависть, Бог и дьявол, жизнь и смерть извечно противостоят друг другу. Человек всегда стоит перед нравственным выбором, — каким путем идти. Протоптанным, без риска и потерь, или действительно через тернии — к звездам. Уже в первом рассказе книги «Ради тебя» безымянный художник, разменявший свой талант на хорошо оплачиваемые ремесленные поделки «одних и тех же копий-двойников», отказывается от всех регалий, званий, должностей и неистово углубляется в реализацию своего художнического дара. Настолько всерьез он воспринял упреки оставившей его любимой женщины в его творческой импотенции. Решив, что «лучше умереть, чем перестать быть художником», он три года почти не выходит из мастерской и умирает от нервного и физического истощения. Зато после него остаются людям истинные шедевры живописи. «Были среди этих холстов и портреты любимой им женщины». Нечто подобное совершил Чарлз Стрикленд, прообраз великого француза Поля Гогена, из романа Сомерсета Моэма «Луна и грош» — порвал со своим прошлым, уехал на Таити, создал гениальные картины и умер от проказы. Смерть во имя служения искусству. Вечная тема в хаосе непрерывного выбора вариантов — быть или не быть. Для настоящего художника нет иной альтернативы, как, по Валееву, «лучше умереть, чем перестать быть» творцом. Творцом не только в искусстве, а в любом деле, будь то свиноводство, садоводство, геология или промышленность. Старик (рассказ «Карта старика»), объездивший весь свет в поисках «диковинных камней» и «загадочных костей», завещает мальчику: «Видишь, весь мир у тебя под ногами! К сожалению, жизнь короче мира. Даже пустяк и тот бесконечен... Любить только человек должен, любить, тогда он узнает все... Все любить. Жизнь любить. Землю любить. Женщину, труд свой». И мальчик находит то, что не успел найти его знаменитый учитель. «Портрет Дон-Жуана» — рассказ о странной любви женщины сначала к мужчине, изображенном на старинном портрете. А потому — «роман ее с человеком, изображенным на холсте неизвестного мастера, роман вечный». Современный Дон-Жуан не придал особого значения встрече с настоящей любовью. Не узнал он ее и тогда, когда она стала работать в его доме экономкой. И запоздалое сожаление: «Она была бы мне тогда сестрой, другом, женой, любимой». Снова уверенность в Невидимом, печаль о неиспользованном шансе и навеки утраченном. «Какая-то слепота! Вечная слепота!». Романтика, символизм, поэзия в прозе? — называйте это, как вам угодно. Для меня же это — фрагмент портрета Диаса Валеева. Так уж случилось, что мне легко угадать, откуда «вырос» рассказ «Полуостров Диксон». Лет двадцать тому назад Диас Валеев попросил меня приобрести для него и его младшей дочки Дины путевку на теплоход «Чехов», возивший туристов со всего Союза по маршруту Красноярск — Диксон. Они приехали в Красноярск, и мы — до отправления теплохода вниз по Енисею — дня два ездили на моей «копейке» по городу и его окрестностям. Побывали в гостях у Виктора Астафьева в его домике в Овсянке, вместе с семьей попили чаю, поговорили о литературных делах, о рыбалке, о текущих событиях. Оказалось, что Валеев и Астафьев за несколько лет до этой встречи познакомились в каком-то доме творчества. После возвращения с Диксона Диас Назихович поделился со мной впечатлениями о трехнедельном путешествии общей протяженностью свыше трех тысяч километров. Лишь малая часть их легла в основу «Полуострова Диксон». О том, как его герой «попался в ловушку, как наивный мальчишка». В ловушку любви к молодой женщине с «не проснувшейся нравственностью», со «сверкающей летящей улыбкой», «акварельного по натуре человека», которая при общении с влюбленным, «совершенно уходила от телесных ласк». Зато она отыгралась «по полной программе» с другим партнером — «с высоким плешивым пожилым человеком с толстой шеей и мохнатыми руками». Поскольку «он был неистощим», его огромный «клинок» работал неутомимо, а она могла предаваться любви с ним бесконечно». Книга Диаса Валеева «Портрет Дон-Жуана» в основном посвящена любви в самых разных, порой парадоксальных и не укладывающихся в наши представления формах. Но разве любовь Квазимодо к Эсмиральде не кажется нам противоестественной? Или жертвенная любовь Евы Браун к Адольфу Гитлеру не отдает запахом патологии? В рассказе «Ангел и раненый бес» пятидесятидвухлетний мужчина любит двадцатисемилетнюю женщину, которая «стала нимфоманкой, страстной искательницей ощущений». И ей «теперь нужны все — старые и молодые, мужчины и женщины... Она никого не выделяет в своей любви, она любит всех». Она признается одному из многих своих любимых, ставшим для нее любовником и кем-то вроде исповедника, что «даже испытала любовь животных. Всю любовь, какая есть на земле. И теперь я хочу узнать высшую любовь». Она хочет любви не с каким-то там буридановым ослом или с барковским Лукой Мудищевым, а «с ним, с Высшим существом.» В сознании влюбленного ревнивца незаметно для него самого зреет бесовский план: «Вот она, измена. Не ее тело мне изменило. Ее дух, ее сознание». А такое не прощается. И исповедник, которому тоже «нужны были все женщины на земле», устав от поисков Абсолюта любви и погружаясь в глубокий транс, подобно пушкинскому Алеко, решает проблему двумя разящими кинжалами... Ведь как бы ни был влюблен человек, себя он жалеет больше других. Даже если после убийства любимого существа и ненавистного соперника, и себя приговаривает к смерти. А бесконечного оргазма для отдельно взятой личности не существует. Просто, как заметил моралист XVII века Франсуа де Ларошфуко, «как ни приятна любовь, все же ее внешние проявления доставляют нам больше радости, чем она сама», и «любовь одна, но подделок под нее — тысячи». Другой француз, философ-экзистенциалист и драматург Альбер Камю, ратуя за свободу нравственного выбора и выбора самого себя, горько констатирует, что «любовь рождается из ничего и умирает из-за всего». А Жан Мольер, знаменитый комедиограф и актер, завернул и того круче: «Из всех вечных вещей любовь длится короче всего». Философ, драматург и прозаик Диас Валеев копает глубже: он ищет любовь уже не в этом мире, а за пределами земного существования. «Любовь — это не контакт тел, любовь — контакт сознаний». Женщина может испытать «конвульсии оргазма» даже в муках ожидания смерти — после того, когда брошенный фокусником нож вонзается над ее теменем, «...если ты хочешь остановить меня в моей земной любви и любишь мое тело, убей его!.. Освободи душу от тела. Дай мне эту последнюю свободу!..» Валеев, вольно или невольно, вступает в острую полемику с самим Карлом Марксом. А последний, хоть и любил повторять, что ничто человеческое ему не чуждо, с присущей ему категоричностью учил нас: «Истинная любовь выражается в сдержанности, скромности и даже робости влюбленного в отношении к своему кумиру, но отнюдь не в непринужденном проявлении страсти и высказывании преждевременной фамильярности». Да, не даром блюстители коммунистической морали пытались раздавить Диаса Валеева гэбистским ногтем!.. Вернемся к рассказу «Последние сны». Впрочем, писатель и сам для себя не решил — повесть это или рассказ. Хотя по диапазону и амплитуде охвата важнейших сторон человеческого существования он не уступит пухлому роману, описывающему короткую историю на пятистах страницах. Коснусь только некоторых моментов — так, как я их понимаю моим заскорузлым разумом. Одними из главных персонажей произведения являются сам Диас Валеев и, по сути, его двойник, тоже писатель. В ответ на упреки компаньона по больничной палате, что литераторы — странный народ — «ничего не делаете, ничего не читаете», двойник Валеева отвечает: «У меня свой театр. В нем разыгрываются свои спектакли, не менее драматичные». И просит называть себя «не господином литератором, а товарищем литератором». Хотя товарищами их вряд ли назовешь: на всем протяжении их вынужденного общения они, будучи антиподами, испытывают друг к другу явную неприязнь. Ведь товарищ, по С.Ожегову, «человек, близкий кому-нибудь по взглядам, деятельности, по условиям жизни, а так же человек, дружески расположенный к кому-нибудь». И вообще ревнители марксистско-ленинской философии заклеймили бы Диаса Валеева как отъявленного эклектика: в его произведениях затейливо переплетаются материализм и идеализм, легко уживаются, казалось бы, несовместимые взгляды, теории и художественные приемы, когда трудно различить реальность и авторскую фантазию. Здесь органично сосуществуют оккультизм, мистика, переселение душ и реальность. В то же время многие произведения, написанные в классической манере, вполне соответствуют требованиям соцреализма и критического реализма. А где-то описание кошмаров и фантастических трансформаций напоминает мне то романы Кафки, то булгаковские гротесковые пассажи. А иногда — при описании постельных сцен — и натурализм в духе Эмиля Золя... Сам же Диас Валеев в своих эссе считает, что мы живем теперь и еще два века будем жить под знаком символического стиля. А этот стиль, как известно, предполагает интуитивное постижение тайн бытия и сознания, смутные и изощренные чувства и видения, мистицизм и индивидуализм. И все это подается в виде художественных символов, выражающих идеи, понятия, чувства ради поиска нетленной Красоты в сверхвременном идеальном мире. Художественные произведения Д.Валеева, насколько я попытался понять их, нацелены на поиск истины в трансцендентном мире, недоступном познанию и потому не поддающиеся научному объяснению, поскольку события и лица, описанные художником, часто находятся за границами привычного нам опыта. Вот и в «Последних снах» в голове главного персонажа этого рассказа, писателя, воскрешаются полузабытые сюжеты ненаписанных произведений и сюжеты новых вещей, которые он бы хотел оставить после себя. Это и краткая трагическая история сельскохозяйственной коммуны, организованной фронтовиками в Бугульминском уезде весной в 1918 году. Это и «сюжет о Мастере, жившем в начале века и имевшем своего рода тайный роман с Демоном». Это и «повесть о старом человеке и его черном коте». Сюжеты о Большом и Маленьком. И о скульпторе, Папе римском и натурщике, изображавшем Распятого. Скульптору «ценой жизни Распятого удалось изваять великий образ»... Еще одно запоздалое сожаление: не написан рассказ о злоключениях писателя в Анголе. Там, во время журналистской командировки, он был тяжело ранен и по настоятельной просьбе после боя пристрелил другого раненого — англоговорящего поэта... А в наши дни, находясь в творческой командировке в «горячей точке», сам писатель угодил в плен, испытал пытки электротоком и игр провокатора на его доверчивости. И, как это бывало с ним неоднократно, чудом спасся от смерти... В Румбольском лесу в Литве писатель, повторив путь «смертников от бывшего концлагеря к месту казни обреченных», «вдруг услышал в своем сознании одновременно два голоса» и испытал на себе «поток сознания жертвы и поток сознания убийцы, палача»... И в каждом из этих сюжетов «своего театра» Диас Валеев ставит нас перед дилеммой: оставаться человеком или стать его антиподом?.. В выдуманной им миникомедии о наполеоновской мухе, яблоке Ньютона и аферисте-Спасителе писатель с состраданием выставляет на посмешище «людскую тупость, вопиющую глупость, жажду наживы, которой обуреваемы людские массы...» И, как вывод, горькая ирония в свой адрес: разве сам писатель «не был таким же аферистом в своей жизни, склонным к авантюрам и приключениям? Разве не готовил себя для поприща Спасителя?.. Конечно, он добился известности, но это известность, а не слава Учителя человечества». Да, никому не дано повторить подвиг Христа! Не даром Он предупреждал, что многие придут от Его имени или попытаются сравняться с Ним... Невольно предстает перед моими глазами церковь в селе Дегитли Мамадышского района, где меня крестил батюшка в 1933 году. В ней крестились мои деды и родители. Вблизи ее на убогом кладбище они и похоронены. Кроме мамы — она покоится на смешанном русско-татарском кладбище в Шемордане. А дегитлинская церковь была превращена в колхозный склад через четыре года после моего рождения. Батюшку и его семью куда-то сослали и, возможно, уничтожили вместе с десятками тысяч других христианских и мусульманских священнослужителей. В позапрошлом году Раиф Муратов, мой однокашник по Казанскому суворовскому училищу, свозил меня на своих «Жигулях» в мою родную деревню Букени. Она в двух километрах от Дигитлей. На въезде в Дегитли — шлагбаум, поскольку в нем, как нам сказал дежурный офицер, —лагерь заключенных. Отсюда я увидел мою главную церковь — памятник надругательства над христианской верой. И надо мной и моими предками. Обновят Казань, восстановятся и построятся новые мечети, а моя церковь обречена на погибель. Как и родная деревня Букени: в ней осталось три-четыре ветхих дома да пять стариков, доживающих свой век в ужасающей бедности. Может, и не совсем к месту этот плач в статье о книге другого писателя. Но раз книга Диаса Валеева будит в моей душе печальные кадры прошлого и настоящего — значит, и другие читатели не останутся к ней равнодушными. И снова о любви — одновременно к трем женщинам: к жене, первой любви и к последней любви. «Оказывается, есть и такая любовь, совершенно не описанная в литературе, когда годами, десятилетиями беззаветно любишь трех женщин одновременно», когда ты «восхищен каждой в отдельности и всеми тремя сразу». Кроме этих «трех великих любовей, которые он трепетно нес сквозь десятилетия своего бытия, персонаж «Последних снов», называемый женой «под горячую руку жутким, невозможным развратником», в своей жизни любил еще «триста женщин, молодых и уже в годах, непревзойденных красавиц и откровенных дурнушек». Они «поили его драгоценной влагой любви» и «явили ему триста необыкновенных историй о любви». Но он как художник плохо распорядился этим богатым щедрым подарком и «не написал даже о трех своих великих возлюбленных». А ведь могло быть написано триста рассказов, повестей и романов о любви!.. Но осталась «Троица, которой он молился». Эта Троица преподнесла смертельно больному писателю сюрприз: под руководством жены все трое одновременно появились в его больничной палате. И заявили: «Мы пришли к выводу, что твой выбор в случае каждой из нас был оправдан, полностью реабилитировали тебя, греховодника, и подивились твоему отменному вкусу. У тебя губа не дура. Правда, девочки?» А «его воображение рисовало совместную жизнь вчетвером». И «хотя все эти мечты были, конечно, недостижимой утопией», «он был бы счастлив, если бы всех трех любимых им женщин связывали теплые человеческие отношения и они любили бы еще и друг друга. Так крепче была бы их общая семья, острее было бы чувство, соединявшее их воедино». «Но ведь такое не позволяет закон!» — урезонивает писателя сосед по палате, старый кондитер. Писатель парирует эту банальность неопровержимым тезисом: «Законы для художников, как и для преступников, не писаны... Мы сами пишем законы, по которым следует жить». Примерно в это же время «сын юриста» — либерал-демократ В.Жириновский с сотоварищи — предлагал Думе рассмотреть закон о многоженстве, позволяющий любому россиянину иметь несколько жен, как это давным-давно стало нормой в мусульманском мире. Но «думчане» отказались от обсуждения заманчивой задумки на неопределенное время, — может, до воцарения Вольфовича I на российском престоле. В романе «Астральная любовь», написанном двумя годами ранее, его герои, Руслан Ремизов и его возлюбленные — жена Айгуль и его первая любовь Мария — решились на несколько упрощенный подход к многоженству: «на создание семьи из трех человек» — подвиг невероятной любви. Обе женщины самоотреченно пошли на это. Айгуль предложила ему мусульманский вариант. Мария, понимая весь смысл приглашения, решилась приехать» в Казань и стать второй женой Ремизова, известного писателя и драматурга. Он «с открытым сердцем пошел на этот далеко не простой шаг». Осуществлению этого проекта помешал киллер: он «хладнокровно, почти в упор, расстрелял Ремизова в классическом месте — ... в его собственном подъезде». И в то же время от «астральной» любви погибает его первая любовь в другом городе. Я зацепил лишь малую толику этого сложного лиричного и трагичного произведения, рисующего общественную и нравственную обстановку девяностых годов прошлого столетия. Упоминание об астрале в заголовке романа не случайно. Воображение писателя погружается в магию чистой энергии, где объекты реального бытия предстают в виде различной формы светящихся энергетических сгустков. В астрале можно перемещаться со скоростью света в любое место по «линиям мира». Выход в астрал происходит во сне. Отделение астрального тела от физического может происходить под воздействием психотропных препаратов, недоедания, недосыпания, полового воздержания. Всю ткань романа пронизывает астральность — большое число необъяснимых с точки зрения здравого смысла происшествий и совпадений, происходящих с влюбленными, а также между Ремизовым и его женой. Так, Мария отказывается от физической близости с любимым человеком, поскольку к ней каждую ночь является его астральный двойник. И она, отдаваясь ему с «тихим постаныванием», шепчет: «Ну, Руслан, Руслан... Да... Не уходи! Подожди!..» А Ремизова преследовало одно и то же видение: «Ему представлялось, как будто он часами лежит с Марией в постели, обнявшись... И главным здесь было даже не наслаждение, не чувство обладания, а ясное ощущение единения» с астральным подобием Марии. «Она была с ним и не с ним одновременно». Ремизов раздраженно предлагает преодолеть эту пытку и перейти из астрального соития в режим земной любви. На что «Мария, войдя в раж и гнев, закричала: А ты не понимаешь, что если мы ляжем в постель, то уже не поднимемся! Я не пойду на работу! Ты никуда никогда не уйдешь! Мы превратимся в одно четырехногое, четырехрукое существо и умрем на постели от истощения!» Очень напоминает трагическую кончину потомка сладострастной княгини Тамары князя Ксаверия Георгиевича Микаладзе, «черкешенина», который, если верить Салтыкову-Щедрину, «был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение вдвое. Оставил полезное по сему предмету руководство. Умер в 1841 году от истощения сил». В моей бродячей жизни было немало девушек и женщин. Конечно, менее трехсот. Статистикой суеверно пренебрегал: боялся сглазить фарт. Я, как и герой валеевского романа, был влюбчив и не очень разборчив, поскольку случайные связи происходили, как водится, по пьянке как на просторах нашей родины, так и за ее пределами. Но даже с ударного «буха» у меня ни разу не было астральной связи. Иногда приходит запоздалое раскаяние, что столько времени и сил я «отнимал у вдохновения» и валялся по чужим постелям с замужними и одинокими, прекрасными и не совсем любительницами острых ощущений. Но мысль об организации гарема ни разу не посещала мое воображение — ни во сне, ни наяву. Хотя только в зарегистрированных браках состоял трижды. И пострадал за это весьма: из КАИ меня «пнули» за развод с первой женой. А за уход от второй объяснялся в райкоме... Зато после пятидесяти лет «поиска Абсолюта» наступил «кризис жанра»: я встретил такую женщину, что сказал себе: «Баста! Она у меня последняя!» И вот уже два десятка лет — я примерный, искренне раскаявшийся однолюб. На своей шкуре испытал, как вроде бы телесная безобидная измена разрушает твой духовный мир, количество одноразовых «любовей» неотвратимо ведет к духовному банкротству, к растлению. Так что вряд ли кому-то приведется опровергнуть Божью заповедь, осуждающую прелюбодеяние как смертный грех... Эти строки приходят мне на память каждый раз, когда навещаю Валеевых. Сумрачная двухкомнатная хрущевка «вагончиком» без балкона с крохотной кухней и совмещенным санузлом. В прихожей — двоим не разойтись. У писателя, отдавшего творчеству почти полвека, нет кабинета. Письменный стол — с допотопной портативной пишущей машинкой на нем — почти вплотную примыкает к кушетке. Мебели практически никакой — одни стеллажи с множеством книг да обеденный стол и разномастные стулья. На всем — печать бедной старости. А ведь в этой «хрущебе» долгие годы пребывают два человека, которых без всякой натяжки можно назвать цветом национальной культуры. Это подтверждают и официальные звания Диаса Валеева: заслуженный деятель искусств России и Татарстана, лауреат Государственной премии Татарстана. Уже три десятка лет он состоит членом Союза писателей СССР (России). Его жена, Дина Каримовна, кандидат искусствоведения, главный научный сотрудник ИЯЛИ им.Ибрагимова Академии наук РТ, член Союза художников России и Татарстана. Их дочь, Майя Валеева - известная писательница. Так неужели в обновленной за последние годы Казани не найдется для Диаса и Дины Валеевых более достойного за их заслуги перед Татарстаном жилья?.. Или уж это универсальный жребий всех выдающихся писателей и художников — заканчивать свой жизненный путь в трущобе и нищете?.. Правда, у Валеевых пенсия хорошая, но... маленькая. Где-то по две с половиной тысячи на каждого. Не баксов и не евро, конечно. Из этого «общака» около тысячи в месяц уходит на лекарства. Остальное понятно без нудных пояснений. Так почему бы парламенту Республики Татарстан не принять закон о назначении республиканской добавки к пенсии таким выдающимся персоналиям, как Диас Валеев. Красноярское Законодательное собрание ставило на голосование вопрос такой добавки на полторы тысячи рублей к пенсии Виктора Астафьева. Депутаты проголосовали «против», поскольку в большинстве своем были коммунистами. «Куска лишь хлеба он просил, и взор являл живую муку, и кто-то камень положил в его протянутую руку...» И писатель, при жизни объявленный классиком, ушел в мир иной, оставив на совести избранников народа несмываемый позор. Да им от этого ни жарко, ни холодно: хоть плюй в глаза — все божья роса! Зато сейчас губернатор А.Хлопонин строит писателю мемориал в деревне Овсянка за собственные деньги... Посмертные почести — до боли знакомый российский ритуал. И как тут не прослезиться!.. Думается, татарский парламент — собранье честных и чистых людей, сможет объективно рассмотреть мою «законодательную инициативу». Почему бы не преподнести выдающемуся писателю и гордости татарского народа достойный подарок? Согласитесь, при жизни подарки гораздо приятней...
«Звезда Поволжья», 1, 7, 14, 21, 07.2000 Он родился на сене, в тарантасе – почти как Христос. И путь избрал похожий, провозгласив себя последним пророком на почве созданной им панрелигии – учении о Богочеловеке или Мегачеловеке. Пишет на русском языке. Его не раз духовно распинали на идеологических Голгофах, рукописи и декорации спектаклей сжигали, угрожали убийством и заключением в психушку. Он познал унижение нищетой и тем, что теперь называют беспределом. А останется в истории литературы и театра, философии и религии как не покоренный обстоятельствами и власть имущими правдоискатель и художник, во многом опередивший свое время. Его мать, Зайнуль Мухаммедовна Кутуева, была известным врачом. Отец, Назих Гарифуллович Валеев, как первый секретарь райкома одного из районов Татарстана, занимался колхозно-совхозным строительством, был репрессирован, но под пытками не признался ни в одном из инкриминированных ему преступлений. Через год после ареста и суда был освобожден, восстановлен в правах. Однако работал уже не на партийных постах, а хозяйственным руководителем. Брат писателя, Радик Назихович, доктор наук, умер в расцвете творческих сил, сорокапятилетним, доведенный недоброжелателями и завистниками до инфаркта. Не лучшая доля постигла и Диаса Валеева. Его долго не печатали, не принимали в Союз писателей. И все же он стал известным драматургом и прозаиком. Его пьесы шли в 75 театрах СССР и за рубежом, неоднократно транслировались по татарскому и всесоюзному телевидению. Но восемь спектаклей, из них шесть в Казани, были искусственно изъяты из репертуара и уничтожены. И это при том, что чиновники от культуры попутно присваивали ему и звания, и почетные премии. Так что не на пустом месте появлялись его книги с горькими хлесткими названиями: документальный роман «Чужой, или В очереди на Голгофу», «Пророк и черт», «Я»… Личная трагедия писателя стала документальным доказательством того, как система расправлялась с талантливыми людьми. Ведь они смели обладать внутренней свободой, суждениями и взглядами, отличными от узколобости и верноподданичества идеологических надзирателей, претендовавших на звание властителей дум и инженеров душ всего народа. Хотя сам писатель считает, что у него был конфликт не столько с властью, сколько с обществом. Ведь власть лишь часть общества, которое в тотальной борьбе против инакомыслящих часто использует власть для их искоренения самыми неправедными методами. Еще в феврале 1986 года Диас Валеев обратился к татарскому народу за защитой, поскольку, как следовало из его письма, «прослеживается четкая линия на выталкивание, выдавливание меня из татарской культуры, на полное, абсолютное отторжение меня от нее. Несомненно, такая линия кому-то может быть выгодна». Но когда он с этим вопросом обратился к тогдашнему председателю Союза писателей республики и члену президиума ее парламента, то получил ответ, что он, Валеев, вовсе и не татарский писатель, поскольку пишет на великом и могучем, а отщепенец, «лишь проживающий на территории Татарии». И, подобно иудейскому «первосвященнику», этот литературный чиновник созывает своеобразный «синедрион». «Совет жрецов» состоял из членов правления Союза писателей ТАССР и партбюро КПСС. Заседание превратилось в известный со сталинских времен театр абсурда – шестичасовое судилище над находящимся на больничном листе и отсутствующем Диасом Валеевым. Читаю документальный роман «Чужой», написанный «подсудимым», и удивляюсь пространному протоколу этого заседания, названного одним из ораторов «в какой-то степени даже историческим». И теперь, через 22 года, миновавших со дня этой позорной акции, его таковым действительно вполне можно назвать. Но только в качестве яркой иллюстрации попытки расправиться, опорочить, растоптать известного во всем Советском Союзе писателя с лакейского, единогласного «одобрям-с» земляков-писателей с билетами членов КПСС в надсердечном кармане. Подобное случилось и со мной совсем в другой сфере, в другом городе, в Сибири: назвал, будучи первым замом генерального директора НПО, своего шефа вором, и партийно-хозяйственная номенклатура открыла по мне шквальный огонь. Лишила работы, затаскала по прокуратурам и партбюро, вплоть до крайкома КПСС во главе с гэкачепистом О.Шениным, признав, в конце концов, свое поражение. И кем только не называли Валеева «собратья по перу»: кляузник, преследующий «сугубо меркантильные цели»; больной, который «не выходит из состояния невроза»; у него, оказывается, и «талант начисто вытравлен». И почему бы не проголосовать за отправку Валеева в психушку?.. И что же в результате произошло с Валеевым? «Нервнобольной» и «растративший талант на кляузы» писатель с того «исторического синедриона» опубликовал еще полтора десятка книг и собрание своих сочинений. А некие мифические «сверхблага», якобы незаслуженно полученные им в советские времена, может увидеть любой желающий. За пять десятилетий подвижнического труда на литературной ниве он поимел двухкомнатную «хрущебку» и пенсию на уровне дворника. Ведь, как глубокомысленно заметил на том историческом заседании один классик местного разлива, «чтобы хорошо писать, писатель должен плохо жить». Судьба писателя, обитающего в провинции, — особая тема. Судьба крупного писателя, живущего вдали от Москвы, — тема с надрывом. Ну а если взглянуть на судьбу крупнейшего национального писателя, пишущего, как говорится, на языке имперском, то это уже ближе к криминальной драме или патетической трагедии. Слава Богу, в Татарстане есть люди, понимающие, какой огромный вклад внес писатель Диас Валеев в культуру татарского и всего российского народа. Это в первую очередь лидеры Татарстана, действующие и бывшие, М.Ш.Шаймиев, Р.Н.Минниханов, Г.И.Усманов, И.К.Хайруллин. Как с благодарностью признается сам Д.Валеев, «без личного участия этих политиков в моей судьбе мне бы не удалось выйти на финишную прямую в главном деле моей жизни». Выходу книг писателя способствовали и другие почитатели таланта выдающегося сына татарского народа, принадлежащего мировой культуре. Роман «Я», новеллы «Портрет Дон-Жуана», «Ради тебя», трагедии и драмы «Охота к умножению», «Сквозь поражение», «Пророк и черт», «1887», двухтомный религиозно-философский трактат «Уверенность в Невидимом», проповеди «Сокровенное от Диаса», как бы этого кое-кому не хотелось, — классика. Окруженный непониманием, скрытой или откровенной враждебностью писатель, чужой среди чужих, встречает свое 70-летие в жалкой «хрущевке». В близком соседстве, замечу, с громадами новых жилых зданий, где «племя молодое, незнакомое», надеюсь, скоро будет гордиться, что жило в одном городе и в одно время с выдающимся мыслителем и художником слова. А пока к юбилею Диасу Валееву «доброжелатели» преподносят еще одну пилюлю. В самый канун памятной даты русская секция Союза писателей Татарстана выдвинула его на республиканскую премию им.Державина. Но уважаемые члены правления СП Татарстана проявили традиционную «принципиальность»: сочли его кандидатуру недостойной. Все получилось как всегда. И Диас Валеев прежний. И общество по обыкновению на страже…
«Казанские ведомости», 01.07.2008 Роман «Я» Диаса Валеева предваряет эпиграф, слова которого принадлежат перу французского писателя Жана Кокто, однажды не без горечи заметившего, что «художник – это обвиняемый по рождению, обвиняемый по призванию, обвиняемый по профессии». Пожалуй, эти слова без натяжки можно отнести к самому Диасу Валееву. – Давно, лет тридцать тому назад, – как-то поделился со мной писатель, – я переосмыслил и примерил к себе известный миф о царе Коринфа Сизифе. Он перехитрил богов, дважды избежав смерти. За это был приговорен к вечному труду: вкатывать в подземном мире тяжелый камень на вершину горы, а камень неумолимо возвращался к подножью. По моей интерпретации, Сизиф забыл о наказании богов и по собственной воле вступил в поединок с Горой. И победил ее. Я тоже закатил на Гору камень своего творчества. Только эта победа одновременно обернулась и тяжелым поражением… После этого горького признания Диас Валеев в моем воображении представился реальным Сизифом, стоящим на вершине рядом с гигантским штабелем книг. А вокруг только скалы, ледники, снега – и ни одной живой души. И, значит, некому восхититься его подвигом. Но он уже не может спуститься вниз – нет ни сил, ни желания. Зато ясно сознает, что навсегда обречен на одиночество. Хотя в сознании есть трезвая оценка созданного в различных областях литературы, философии, религии. Сделанного, думается, с запасом прочности на десятилетия, а то и на столетия… И я, многие годы писавший «в стол», почти физически ощутил: в душе писателя накопилось, наслоилось чувство усталости. Бесконечной усталости. А стать вдруг молодым и повторить заново свой путь закатывания сизифова камня, преодолевая препоны и рогатки, ему уже не хочется… Первый рассказ Диас Валеев написал более полувека назад – в шестнадцать лет. Первая публикация состоялась, когда ему исполнилось двадцать один год. Гораздо позднее, как большинство из нас пишущих, он понял: писательская жизнь полна трудностей, непредвиденных опасностей и постоянного риска, если ты преследуешь не сиюминутные, меркантильные, а истинные цели. Порой путь писателя сравним с прохождением по краю бездны. Так, Валеевым написано десять пьес, все они в свое время были поставлены во многих театрах. Но восемь спектаклей – и шесть из них на родине, в Казани, – были по чьей-то злой прихоти запрещены, приостановлены, насильственно изъяты из репертуара. Они умерли искусственной смертью. Вспомним, как было освистано первое представление чеховской «Чайки», – и это стало неким позорным фактом в мировой истории театра. Не трудно представить, как это сложно пережить драматургу насильственную, повторяю, насильственную! – гибель восьми своих спектаклей, рожденных порой в муках и сомнениях. И гибель шести из них – в родном городе. Легко ли пережить, когда на премьеру спектакля «День Икс», посвященного подвигу Мусы Джалиля и его товарищей, дирекция театра во главе с директором Егоровым продает билеты двум школам, где учатся олигофрены – умственно отсталые дети?.. Цель проста и прозрачна: попытаться сорвать премьеру, дискредитировать спектакль, облить помоями драматурга и режиссера. Надоумили его пойти на эту низость, конечно же, те, кто командовал культурой откуда-то сверху… Или как пережить надругательство, когда во дворе этого же театра, превращенного в подобие моабитской тюрьмы, по указанию директора сжигались декорации «Дня Икс»?.. Ясно, что директор был лишь жалкой марионеткой в этой игре, он давно на том свете, но живы многие из тех, кто дергал за ниточки и рычаги, чтобы творить зло. Свыше тридцати книг Валеева представлено на суд читателей. А сколько его произведений, рукописей выкидывалось из редакций журналов и издательств. И это уже тогда, когда чиновники от искусства «удостоили» его званий заслуженного деятеля или лауреата. До их присвоения он наивно полагал, что звания спасут его, станут чем-то вроде оборонительного щита от несправедливости. Вместо того ему четыре раза угрожали убийством за свободное высказывание своих мыслей и свое видение фактов. Дважды предпринимались попытки навесить на него ярлык сумасшедшего. Однако в творчестве Валеев всегда ставил перед собой высшую планку. Изданы книги, близко к завершению издание многотомного собрания сочинений. Этот многотомный свод может конкурировать с собраниями сочинений любого писателя мира. Только кто об этом знает? Творческой личности, кроме таланта и трудолюбия, нужна еще и поддержка и вера: тебя читают, смотрят, слушают не единицы, а тысячи, миллионы людей. Те, кто как бы сделали на тебя ставку… Для настоящей популяризации и признания творчества писателя тираж его произведений должен составлять цифру с пятью, а то и с шестью нулями в десятках стран мира на разных языках. Валеевым же пока сделано только то, что было в его силах и возможностях. А это – и победа, а с другой стороны – и поражение. Автор о своих романах и их персонажах Когда-то Диас Валеев был геологом. После окончания Казанского университета в шестьдесят втором году его направили работать в Горную Шорию – это в Сибири, на юге Кемеровской области. Поехал туда, как в пустыню, с женой и двухмесячной дочкой, еще не ведая, где придется жить и работать. Пристанищем оказался маленький горняцкий поселок Одра-Баш. Там располагалась база поисково-съемочной партии. Отработал в Сибири три года, и семья Валеевых вернулась в Казань. Подходящей и сколь-нибудь интересной работы для геолога в городе не нашлось. А поскольку к тому времени Валеев уже десять лет писал, то и стал на пять с лишним лет журналистом в газете «Комсомолец Татарии». Одновременно сотрудничал с московскими журналами – «Смена», «Сельская молодежь». Как писателю это было тоже полезно, хотя его художественная проза редко появлялась в печати. В шестьдесят девятом году в татарском управлении КГБ с ним провели несколько «профилактических» бесед. Тогда на всякий случай он спрятал свои рукописи, накопленные за 15 лет служения перу, в сарай. Там они и сгорели ночью вместе с сараем при загадочных обстоятельствах. А другой тайник с рукописями затопили талые воды. Так что рукописи прекрасно горят и тонут… Милые беседы на Черном озере с вежливыми чекистами, ночной пожар и весеннее половодье подтолкнули мнимого диссидента переключиться на драматургию. Работа в театрах, где ставились и шли его пьесы, продолжалась примерно 15 лет. Писал и прозу, но в основном занимался драматургией. До 38 лет он чувствовал себя своим среди своих. Потом наступили годы, когда внешние силы сделали его изгоем, чужим для власти и «братьев» по перу. Первая его книга вышла в семьдесят третьем году. И то, как ни странно, на украинском языке, в Киеве. К ее изданию он не приложил ни малейшего усилия – это сделали люди, по достоинству оценившие талантливого писателя. Перевели, напечатали, распространили… А в Казани и в Москве для публикаций по-прежнему возникало множество препятствий. Две вещи Диас Валеев, можно сказать, писал всю жизнь. Так, роман-эссе «Уверенность в Невидимом» начат им в 1962 году, а завершен в 2002-ом. Тридцать пять лет ушло и на роман «Я» (1962 – 1997 годы). В этом романе автором предпринята попытка изобразить гениального человека – прекрасную личность по фамилии Бахметьев. Это стоило писателю большого труда – неоднократно начинал, но в какой-то момент все рушилось. Не поддавалась форма. А сюжет романа вкратце такой. Еще в детстве Бахметьев попадает под наблюдение некого тайного масонского ордена «322»., существующего, в общем-то, на самом деле. Члены ордена, усмотрев в мальчике задатки гения, ведут его, косвенно воспитывая в нем навыки планетарного мышления. По окончании Бахметьевым одновременно двух факультетов университета – геологического и физико-математического – тайные доброжелатели предпринимают попытку вербовки его в свой орден. Как носитель гениального начала он для них – желательный сотрудник и вероятный пособник их замыслов. Бахметьев решительно отказывается от сотрудничества. Но это для молодого человека чревато смертельной опасностью. Ему дают отсрочку, и он уезжает в поселок Одра-Баш, где Валеев работает в поисково-съемочной партии. Как единственный земляк и однокашник по университету писатель сближается с Бахметьевым и узнает, что он ищет отца, погибшего на войне. Бахметьев располагает четырьмя версиями его гибели и хочет отыскать людей, причастных к этой трагедии. Для проверки одной из версий Бахметьев намерен съездить на неделю куда-то на Север, чтобы встретиться там с бывшим агентом гестапо, выдавшим немцам его отца. Только, как оказалось, пособник гестапо уже давно стал агентом советских органов госбезопасности – НКВД, КГБ, которые связаны с орденом «322». Вторичный отказ Бахметьева обернулся для него тридцатилетними страданиями в тюрьмах и лагерях. Обладая универсальными способностями гениальной личности, Бахметьев может порвать, разрушить ауру любого человека. В заключении он лечит смертельно больных зэков. После выхода на свободу Бахметьев оказывается в Казани, приходит к Валееву и рассказывает о пережитом. А вскоре погибает как очередная жертва ордена «322». При общении с Бахметьевым, когда они были молодыми коллегами по геологической партии, писателю самому довелось стать свидетелем его уникальных способностей. Как и того, как женщина потрясающей красоты была увлечена Бахметьевым. И в то же время собирала на него компромат и предавала его и свою любовь. В романе задействованы и другие персонажи, враждебные друг другу, – мифический помощник дьявола Люцифер и божественный Либертус. События романа происходят в разных временных координатах: в древнем Риме, во Франции в годы Великой Французской революции. А в России – как в советскую и в постсоветскую эпоху, так и в далеком будущем – в 2097 году. Отсюда понятно, насколько сложна форма романа и почему она далась писателю с таким трудом. Кроме того, он отчетливо понимал, что в советское время роман ни в коем случае не опубликуют. И был ли смысл тогда форсировать его завершение?.. Да и финал судьбы Бахметьева для автора не был предельно ясен. Когда же форма романа и история его персонажей улеглись в его сознании и писательском воображении, завершение работы было делом техники за относительно короткое время. Писателя всегда привлекали мистические явления, становившиеся частью его произведений. Так, в романе «Астральная любовь» описывается необъяснимое появление его двойников в городе Червонограде Львовской области. Там двойники несколько раз в разных местах возникали перед его давнишней знакомой, и она ему эти места показала, когда Валеев навестил ее. Но сам-то он в те годы в Червонограде не был. Да и не он первый описал этот загадочный феномен. Так, известно последнее появление Ленина в Кремле в дни, когда он был прикован к постели в Горках. Множество людей видели, как он шел и скрылся в кремлевском кабинете. Позвонили в Горки и убедились, что вождь находится на своем последнем посту: в кровати, ничего не соображает. Выходит, по Кремлю разгуливает некий самозванец? Кинулись в его кабинет – там никого не оказалось. На деле это был астральный двойник Ленина… Впрочем, подобный феномен описан и в одном из романов Тургенева. Диас Валеев никогда не думал, что сам породит астральных двойников и опишет в деталях столь необычное, загадочное явление. Не секрет, что помимо будничной реальности, в мире существует нечто запредельное, непривычное, что не укладывается в наше представление о порядке вещей. И почему бы подобные сюжеты не использовать для художественного исследования? В одной из моих любимых новелл, «Портрете Дон-Жуана», Валеев рассказывает о мистической любви женщины к портрету. На нем неизвестный художник шестнадцатого века изобразил легендарного соблазнителя, и вдруг наша современница встречает его в Казани, на кремлевском бульваре. Автор описывает историю любви этих людей, живших в разных, разделенных веками, эпохах. Историю некого загадочного «двойничества»… Казанский мистик, реалист, богоискатель, носитель априорного знания итожит свой путь. Для многих, включая и меня, он остается загадкой. На его сайте http://www.diasvaleev1.narod.ru многие страницы ошеломят читателя свежестью и новизной.
12.06.2008 |