|
|
Роберт Копосов НЕ УБИВАЛ, НО ПРЕДАЛ 1.
Гамлет в прокурорском мундире? Сама мысль о такой ситуации ужаснет иного эстета. Что же до сущности, — то Гамлет вечен, и что самое главное, Гамлет в каждом из нас, это совесть наша, это боль наша, это вечное сомнение: быть или не быть? "Комсомолец Татарии ", 2. Если бы пьеса Диаса Валеева "Сквозь поражение" появилась на сценах театров лет десять назад, то есть тогда, когда она только-только была написана, она была бы для многих откровением. За то десятилетие, которое она пролежала в "сценарных портфелях", появилось немало драматургических произведений, в которых прозвучали те же мысли. Где — взятые порознь, где — в довольно большом комплексе... Например, у Брагинского и Рязанова была комедия, построенная на том же тождестве квартир, мебели, одежды, даже мыслей, которые у Валеева играют существенную, хотя и отнюдь не комедийную роль... Появились и пьесы, остро ставящие вопрос об ответственности человека перед самим собой, вопросы нравственности и морали, и Валеев сейчас выглядит на этом фоне отнюдь уже не пионером.Для театра это, конечно, не страшно, особенно для такого театра, так досконально и точно знающего своего зрителя, как театр им.Г.Камала. Так вот, сам факт появления пьесы "Сквозь поражение" на сцене театра имени Г.Камала — событие, несомненно, значительное. Это свидетельство зрелости сегодняшнего зрителя. Он растет, это ясно, и театр, идущий всегда на шаг-два впереди, уверенно ведет его вперед, к высотам нравственности (понимаемой, конечно, не как вызубренная назубок прописная мораль), к высотам большого современного по мыслям и чувствам искусства. Диас Валеев имеет на сегодняшний день на своем счету уже две пьесы: прошедшие по сценам множества театров "Дарю тебе жизнь" и "Охоту к умножению". "Сквозь поражение" ("Перед последней чертой") — третья его работа, увидевшая свет рампы. И можно с уверенностью говорить о том, что драматурга интересует внутренняя жизнь человека, борение духа, нравственные проблемы. И уже только в сопряжении с ними, как производное, на сцену выводится производственная или — в данном случае — научная среда. Конечно, в жизни влияние бывает обратным: научно-техническая революция, бурное количественное развитие всех сфер нашей жизни (бурный рост числа ученых, в частности) оказывают стремительное и сильное воздействие на мораль. Большие художники всегда били тревогу по поводу того, что прогресс в области техники, социальных отношений оборачивается иной раз регрессом в сфере морали, происходит утрата человеком каких-то бесконечно важных, хотя и кажущихся на первый взгляд поверхностными и необязательными, человеческих качеств... Но это одна сторона проблемы. Вторая — именно ее исследует Диас Валеев в своей пьесе — состоит в том, что корни не всегда оказываются здоровыми и надежными. С легкой чьей-то руки проблема "отцов и детей" была поднесена так, что отцы всегда и во всем правы. Верная в целом посылка слишком часто дробилась о различные и, казалось бы, нетипичные конкретные случаи. Многим молодым приходилось на опыте убеждаться, что отцы — явление далеко не столь однородное... В пьесе Валеева даже не отец является носителем заряда морали предшествующего поколения, а дядя главного героя. Видимо, драматург тоже опасался быть неправильно понятым. Лукман Самматов оказывается носителем и весьма активным (по крайней мере в семейном кругу) той морали, которая еще несколько лет назад была довольно сильно распространенной. Больше того, такие люди сделали в свое время для нашей страны огромное дело, когда в условиях технической и технологической (и снабженческой, и прочей) отсталости требовался именно волевой нажим, безусловная вера в лидера, руководителя предприятия или стройки, когда страна строилась на одном только энтузиазме. И по-человечески понятна перестройка многих лукманов самматовых, постепенно вообразивших себя солью земли, уверовавших в свою непогрешимость. Вот всю свою силу Лукман Самматов и обрушивает на своих племянников, которых растит и воспитывает. Не щадя, крушит в них всплески доброты и человечности. Ему просто не понять, что после эпохи вынужденного спартанства, вынужденного аскетизма мы, наконец, дозрели до того, чтобы быть самими собой — каждому на своем месте. Это не исключает проблем воспитания и самовоспитания, но дело-то как раз в том, что Самматов воспитание понимает, как дрессировку самыми жестокими методами. К сожалению, в пьесе и в спектакле сам момент крушения нравственных начал в молодом герое — Салихе — дан в его заключительной стадии: дядя пришел не в духе и разогнал веселье, царившее по случаю дня рождения племянника, обозвал юношу чуть ли не нахлебником... ... И вот мы принимаем крушение Салиха как некую заданную величину — и с этого момента пьеса (да и спектакль) обретают то качество, без которого произведение искусства вообще не может состояться: зрительский интерес. В противоборстве с Лукманом Салих все же не способен противостоять тому яду, который составляет суть мировоззрения Самматова: сильная личность вправе попрать и мораль, и интересы других людей. Отрицая самого Лукмана, Салих принимает и исповедует затем лукмановщину. Исполнение главных ролей народным артистом России и Татарстана Ш.Биктимировым (Лукман) и народным артистом Татарстана Р.Тазетдиновым (Салих) прекрасно, Салих молодой, красивый в начале, в дуэте с Диной, незаметно стареет и дурнеет — даже чисто внешне — к концу спектакля. Актер сумел включиться в анализ духовного поражения своего героя, предложенный драматургом, и ведет Салиха по этим девяти кругам ада, отнюдь не избегая самых разных красок. Салих часто поворачивается к нам симпатичными свойствами своей натуры — и оттого сильнее горечь утраты... Мы, зрители, теряем своего, казалось бы, родного человека — таков эффект исполнения. Лукман написан одной краской, и это закономерно: человек прожил свою жизнь, непоколебим в своих убеждениях, даже если они и ошибочны. Ш.Биктимирову поэтому труднее в этой заданности, но он находит достаточно приспособлений, чтобы наполнить образ живым дыханием. У Лукмана, как бы активен он ни был, будущего нет. Драматург обрывает его жизнь... Строго говоря, будущего нет и у Салиха — он приходит к полному духовному поражению. Но Салих еще молод... И название пьесы оставляет ему какую-то надежду: сквозь поражение, значит, есть из него и какой-то выход? Избежав утомительных сопоставлений пьесы Валеева с другими, в той или иной степени затрагивающими те же проблемы, мы не можем не назвать вампиловской «Утиной охоты», написанной позднее, чем пьеса Валеева, хикметовского "Чудака". Сравнение с последним позволит нам точно определить и место, и значение новой работы Диаса Валеева. На первый взгляд, сюжетная схема одна и та же: герой Н.Хикмета также проходит девять кругов разочарований и потерь. Но тут дело в знаке: бесспорно человеческий, чистый герой оказывается лишним в бездуховном и страшном мире, где деньги — единственная моральная ценность. Настолько лишним, что самоубийство воспринимается зрителем как действительно единственный выход. У Валеева — наоборот. Герой, по существу отрицательный, проходит тернистым путем разочарования в ложных идеалах и принципах... Таким образом утверждаются нравственные ценности человеческого образа жизни. Поневоле возвращаемся к началу статьи — лет десять назад пьеса стала бы откровением. Сегодня мы уже распознаем самматовых и невооруженным глазом... Однако пьеса и спектакль "Сквозь поражение" делают полезное дело, утверждая идеологию добра. Автор решительно противопоставляет оставшимся еще лукманам самматовым глубокий, полный и убедительный анализ души, потерпевшей поражение. "Комсомолец Татарии ", 3. Небольшая, скромная по полиграфическому исполнению книжечка, прямо-таки смешной тираж — 4 тысячи экземпляров... А в душе смятение, ностальгия по юности.Я помню Диаса Валеева еще не широко признанным писателем, а рядовым корреспондентом газеты "Комсомолец Татарии". Нам повезло с редактором. Н.Харитонов собрал вокруг себя единомышленников, зажег своим энтузиазмом, тираж газеты рос без "принудиловки". "Молодежка" боролась с "деловыми людьми", уже тогда публиковала "диалоги", в которых высказывались разные точки зрения. Мы были по-настоящему счастливы. Думаю, этот период оказал существенное влияние и на формирование Д.Валеева как писателя. Хотя не последнюю роль здесь сыграли его личные качества, упорный, просто неистовый труд. Я был свидетелем по меньшей мере четырнадцати вариантов пьесы "Продолжение", получившей позже название "Дарю тебе жизнь". Тогда был спрос на "производственную" тему, а у Диаса Валеева было знание КамАЗа. Кто бы осудил начинающего автора, если бы он написал нечто непритязательное на актуальную тему с бодреньким хэппи-эндом? Ведь надо было, понимаете, — надо! Как нас гипнотизировали этим словом! Но вот только цитаты: "Если один маленький человек даже и убежден в правильности своих впечатлений, а кто-то другой, на сантиметр выше ростом, заявляет, что его точка зрения ошибочна, у первого уже обязательно появится сомнение, что он неправ!" ("Дарю тебе жизнь", 1972). "Мы некомпетентны не технически, мы морально некомпетентны". ("Диалоги", 1976). Согласитесь: если не обращать внимания на даты, то легко принять эти цитаты за самые что ни на есть свежие. Начинающий драматург решился высказать вслух то, о чем шептались на кухнях, в коридорах и даже в кулуарах больших совещаний. Невозможность хозяйствовать по-старому ощущалась всеми, все чаще звучало и слово "интенсификация"... Но осуществлять эту интенсификацию пытались старыми методами, методами рекордов. Д.Валеев ощутил эту ущербность — рекорд любой ценой не устраивал его. Он сумел превратить свою пьесу о КамАЗе в своеобразного "троянского коня", который вывел на сцену мысли актуальные, глубокие. Пьеса пользовалась успехом, она подарила жизнь драматургу Валееву, а "в портфеле" у него уже лежали другие, не менее (а может быть, и более) интересные пьесы. Но именно на "социальной" тематике сконцентрировался в начале 70-х общественный интерес. Мы ждали со сцены острого, публицистического разговора на важнейшую тему: какой быть экономике нашей страны, а значит, каким быть человеку? Что сильнее: власть совести или власть над совестью? Такая дилемма стояла тогда — да и теперь тоже! — перед каждым. Собранные вместе три пьесы Д.Валеева ("Дарю тебе жизнь", "Диалоги" и "Ищу человека") дают возможность одновременно ретроспективного и стереоскопического взгляда на время. На судьбы людей. Одни, способные, одаренные, как Жиганов, например, принимают условия "игры" и превращаются к финалу трилогии едва ли не в свою противоположность: тяжел пресс обстоятельств... Другие — это, прежде всего, Дания Ахмадуллина, наиболее полно выписанный и исследованный характер. Перед нами живой человек — с принципами, неустроенной судьбой, — открытый людям и "неудобный" для приспособленцев. Название заключительной части трилогии — "Ищу человека" — я воспринимаю прежде всего как утверждение в жизни таких людей, как Ахмадуллина. Читая подряд три пьесы, реально ощущаешь ход времени, трудности, необратимость перемен в стране, опасности, подстерегающие нас в будущем. Есть и еще одна — символическая лично для драматурга — цепочка в названиях трех пьес трилогии. Первая подарила ему жизнь. Вторая была мучительным диалогом с совестью. Третья подсказала путь: искать человека. Валеев — писатель публицистического и вместе с тем философского плана. Сегодня его мучают новые вопросы, решать которые надо именно через человека. Центр созидания сегодня более чем когда-либо лежит внутри человека, в каждом из нас. Писатель умеет всматриваться в жизнь. В человека. Художник В.Федоров точно уловил эту его черту и выразил в портрете на обложке. Маленькая, скромная книжечка... (Диас Валеев. Дарю тебе жизнь. Диалоги. Ищу человека. Трилогия. — Таткнигоиздат, 1987). Зеркало поколения, отразившее его сомнения и поиски, осветившее путь, который мы прошли... "Советская Татария", 4. Шестидесятники... Наверное, молодежь сегодня воспринимает это слово только как обозначение возраста. Но для нынешних шестидесятилетних 60-е годы запомнились другим. Оттепелью XX съезда партии, романтизмом хрущевских порывов, возможностью говорить, не оглядываясь... Недолго, конечно. И сам Хрущев принялся воевать с формализмом в искусстве, а уж после него...После него, как всегда бывает после оттепели, новые заморозки студили души. В числе «превентивных мер» у тогдашних кагебистов был изуверский прием – «профилактирование». Это значит, практически всех работников прессы и телевидения, творческой интеллигенции вызывали на собеседование на улицу Дзержинского в Казани. Очень задушевно, заглядывая в глаза, вели разговоры о том, о сем. Ничего не требовали, ничего не заставляли подписывать... Но все знали, что твой друг, с которым ты вчера откровенничал на кухне, сегодня вызван для беседы туда... Длинное это предисловие лишь в самой чуточной частичке может передать атмосферу, в которой мы тогда жили. И сколько же народу не выдержало! Я о людях творческих профессий. Про них еще В.Г.Белинский сказал: «Сущностью искусства является свобода. Лишенное свободы, оно превращается из дела, для которого надо родиться, в ремесло, которому можно выучиться». Мы и учились. И только редчайшие из редких находили путь, на котором не теряли себя. Я мог бы назвать несколько фамилий, в том числе и здравствующих ныне писателей, поэтов, журналистов. Но сегодня речь о Диасе Валееве. Диасом Назиховичем он стал много позже, а тогда, на рубеже 70-х, он работал в отделе культуры и искусства газеты "Комсомолец Татарии", ныне "МТ". Работал споро, особых претензий к нему не было. Раздражала только его некая отстраненность. Мы-то горели общим делом, а за Д.Валеевым угадывалось что-то еще, причем, наверное, главное в его жизни. Уже позже я узнал, что это было. Он возвращался со службы, перекусывал, уделял несколько минут семье, потом садился за ситцевой перегородочкой (а может, это была другая ткань, неважно) и принимался стучать на машинке. А если уж было совсем поздно, правил свои рукописи — ручка не мешала никому спать. Правил он свои творения всю жизнь как-то неистово, по двадцать, а может, и тридцать раз переделывая, переписывая... какое-то воловье трудолюбие, просто садомазохизм какой-то. А лучше сказать — предельно высокая требовательность к себе. Среди того, что он писал, самым заветным был роман "Я". Д.Валеев держал его в тайне. Как стало известно нам, его сотоварищам, что он его писал, не знаю. Слухом земля полнится. Наполнилась им и улица Дзержинского. Д.Валеев узнал об этом и понял, что дело нешуточное. Оттепель давно кончилась, на дворе было ветрено и морозно. Другой слух он пустил сам, а может, и правда, что он разделил свой роман на части, что-то спрятал, что-то сжег... Как потом оказалось, не напрасно: роман «Я» искали (а точнее, искали «крамолу» в творчестве), и, к счастью, не нашли. Он же продолжал работать. Писал пьесу про КамАЗ. Пьеса получилась. Начало получаться и сотрудничество с театрами. Пьесой заинтересовался Качаловский, почти одновременно Ермоловский в Москве. Обе постановки я видал, они были разные, но совпадали в одном: при всей внешней лояльности режиму, царящей идеологии коллективизма, они пробуждали в зрителях ощущение (именно ощущение, не осознание пока) ценности личности. Конечно, эта личность была парторг, конечно, фамилия у него Саттаров, конечно, смелость его в суждениях строго дозирована... Но как же приятно было видеть во всех этих ипостасях живого человека, а не привычную ходульную фигуру! Интересно, что поиск Валеева вполне вписывался в ход исканий всей нашей интеллигенции, вспомним хотя бы Гельмана с его бригадой, отказавшейся принимать дутую премию, да и герой Куравлева в телефильме с забытым названием защищал снятого с работы начальника от буквоедской комиссии, доказывал, что в правилах игры (саму Игру еще никто не решался подвергнуть сомнению!) есть какие-то сбои, ошибки... Но Гельману, при всем моем пиетете к этому талантливому человеку и гражданину, все же было легче — Москва, однако... Диас Валеев жил а Казани. Тут партийное руководство рабски копировало решения всей Партии, а душу отводило на своих, весьма зависевших от него "творцах". Валеев писал "Охоту к умножению", ставил ее в Камаловском у М.Салимжанова. Писал "День X" про Джалиля, писал пьесу о молодом Ленине в Казани... Я тогда спросил его: зачем уж эти-то, вполне заезженные темы? Он ответил: "А знаешь, мне все равно, о чем писать. Важно, что я хочу сказать". Тогда-то я и стал присматриваться пристальнее к его творчеству. И действительно, событийная канва отступала в его пьесах на второй план. На первый выходила личность и ее отношения с обществом, с властью (потому и Ульянов, потому и Джалиль). Во множестве рассказов, повестей (книга "Старики, мужчины, мальчишки») уже прозаик Валеев делал то же самое: выковыривал, выколупывал из коллективистского, стадного сознания крупицы личности. Ему было интересно все нестандартное, все живое, и читатель благодарно откликался, не всегда, быть может, и, осознавая это. Читателю казалось, что это его историю каким-то неведомым образом подслушал писатель и рассказал миру. Д.Валеев во множестве получал письма. Из газеты он к тому времени уже ушел, но я бы поступил просто нечестно, если бы не сказал, что именно «Комсомолец Татарии» тех харитоновских (по фамилии главного редактора) лет дал Валееву многое. Опору, основу, прежде всего. Потому что "КТ" тогда вел среди прочего большую борьбу за каждого человека, сейчас бы сказали, защищал права молодежи. А еще газета просто «вентилировала мозги» — и Валееву позволено было писать презабавные рецензии на спектакли (чего стоит, например, название "Комедия есть комедия, или Сумасшедшие педанты ищут счет от прачки"), пропагандировать (иногда даже под видом критики) творения Ионеско и Беккета, давать ход молодым поэтам – тут отдел во главе с Н.Сальтиной вообще вправе гордиться и вести счет выговорам, полученным в обкоме ВЛКСМ. Словом, не скажу, что "КТ" сформировал Д.Валеева - но без "КТ" путь его был бы сложнее. По крайней мере, была опора для старта. И еще была у Валеева и всегда есть еще одна поддержка. Жена и друг Дина. Скромнейший человек, ответственный в своем деле работник... И вот главное предначертание в жизни — жена писателя, общественного деятеля. Кто не знает — поверьте на слово: этим многое сказано! В драматургии, например, все складывалось иначе. Там у него тоже были единомышленники (например, режиссер Качаловского — Басин, главреж Ермоловского — Андреев), но жить приходилось на постоянных сквозняках. Соперничество с коллегами по профессии, это народ, в общем-то, весьма ревнивый! Есть еще один аспект в гражданской позиции Валеева, который неизбежно вызывает споры, делает его "чужим среди своих". Речь о том, что многие его собратья по перу стараются вычеркнуть писателя из числа татарских литераторов — он не татароязычный, пишет на русском. Конечно, сейчас стали говорить "татарстанские", чтобы объединить под общим определением не только писателей, а любые явления и производственной, и научной, и социальной жизни многонациональной республики, и это, бесспорно, правильно. Но литература оперирует прежде всего языком, а он — одно из важнейших проявлений нации, народа. Так что людей, утверждающих, что "Валеев — не наш", в общем-то, не так и трудно понять. Но, с другой стороны, вспомним хотя бы Чингиза Айтматова (это только один, хотя и самый яркий пример). Киргизский он писатель или "русскоязычный"? Ну, скажут мне, Айтматов писал о киргизах, о сельских киргизах, а уж это — народнее не придумаешь. Да стоит ли придумывать? Валеев пишет о горожанах — татарах и русских — и пишет с глубоким знанием дела. Я уже упоминал о почте, которая захлестывает его после выхода практически каждой его книги. Можете посчитать, сколько там русских, а сколько татарских адресатов. И разве откажешь горожанам в праве тоже принадлежать к понятию "народ" — в одной только Казани живет четверть населения республики, а есть еще полумиллионные Челны, есть нефтяные города... Народность как хранительницу древних обычаев Диас Валеев, возможно, и не отражает. Больше того, он и не пытается отразить, хотя в произведениях его вы найдете многие ее приметы. Но он отражает мироощущение народа, утверждает высокие нравственные его ценности. Это, по самой меньшей мере, не менее важно. И творчество Айтматова (а включайте сюда и Абая, и других гигантов национальных культур) выражает народность прежде всего в этом — и ставит ее в ряд культур мира на полностью равноправной основе. Я постараюсь избегать имен, слишком болезненна эта тема, но утверждение национальной культуры обязательно предполагает выход и на всероссийскую, и — через нее — на мировую арену. Это диалектика. И видя на таком небосклоне имена писателей, живущих и творящих в Татарстане, и я, русский, и мои друзья-татары, свободные от узко понятого национализма, испытываем законное чувство гордости. За землю и за народ, рождающие звезды. О звездах упоминаю не случайно. Размышления Валеева, глубокое познание им мировой философии, мировых религий привели его к осознанию идеи сверх-Бога и сверх-Человека. Этот аспект его деятельности и творчества нуждается в анализе более компетентном, чем журналистский. Я просто хочу пригласить и почитателей таланта Валеева, и его оппонентов отказаться от попыток осмеяния. Отрицание — так, с ходу, никогда не давало положительных результатов, в лучшем случае оно ставит в смешное положение самих ниспровергателей. Попытайся постигнуть — тогда и критикуй. И все же диалектика Диаса Валеева как философа, постигающего мир, меня иногда ставит в тупик. Поразительное смешение высокого и низкого. Он безапелляционно судит М.Горбачева (Трагифарс «Карликовый буйвол»), отказывая ему даже в том, что и сомнению-то не подлежит: крушение режима было неизбежно, и обязательно нужен был шварцевский Ланселот, чтобы сокрушить Дракона (потом и в пьесе Шварца, и в жизни Ланселоту придется уйти в горы, зализывать раны, а на его место сядет самодовольный Бургомистр). Диас Валеев смотрит на низвержение Дракона иначе, осуждает Ланселота за то, что с Драконом рухнули и некоторые стены... Судить да рядить, прав ли Д.Валеев в своем мессианстве, провозглашении сверхрелигии ("И я пророк ее!"), призванной объединить человечество, — я не вправе. Просто потому, что могу представить себе иерусалимскую толпу, бросающую камни во вчерашнего своего кумира. Разберутся уже, наверное, потомки, мне ясно одно: вся жизнь и все творчество Диаса Валеева — пример беззаветного служения тому, что он считает единственно правильным. Позволю себе еще одну параллель. Когда-то очень давно в Казани Андрей Тарковский ответил на вопрос "каково ваше кредо?" так: если ты знаешь, если ты можешь — ты обязан нести это людям. А уж они сами разберутся. В кавычки эти слова не беру, не записал их по горячим следам, но смысл ясен. ...На днях я встретил Диаса Валеева — шестидесятник во всех смыслах. Он неутомим, он не поддается унынию, он каким-то чудом (а точнее сказать, с помощью добрых людей, на которых вся наша страна держалась и держится) находит деньги, издает свои новые книги. Улыбается через толстенные стекла: "Подготовил к печати роман "Я" — даст Бог, напечатаю". Лучшего подарка самому себе сделать, я думаю, нельзя. «Молодежь Татарстана», 5. Я держу в руках книгу Диаса Валеева «Портрет Дон-Жуана», вышедшую в Татарском книжном издательстве, и тысячи мыслей обуревают меня. Доминируют, конечно, ностальгические: Валеев как писатель формировался на глазах своих коллег – журналистов газеты «Комсомолец Татарии», и мне уже доводилось рассказывать о той настойчивости и даже упрямстве, с которыми он шёл к намеченной цели: поведать миру свои размышления о мире, о человеке, о Боге... Хотя, конечно, мысли о Боге могли быть высказаны только в последние десять-пятнадцать лет, не ранее, что отнюдь не означает, что их уже тогда не было... Впрочем, не надо впадать в детство, умиляться тому, как всё начиналось. Ведь сегодня мы уже не только «шестидесятники» (сам термин этот звучит всё реже и не всем понятен), но и шестидесятилетние, и с гаком, люди, а значит, наступило время подводить итоги.Именно это и делает Диас Валеев, затеяв издание практически всех своих сочинений в семи томах. Этот вот — третий. Сама затея эта уже вызывает почтительное удивление. Д.Валеев всегда умел доводить свои произведения до читателей (а пьесы - до зрителей), но в наше меркантильное время это стало настолько трудным делом, что и один-то том издать куда как непросто, а тут — семь. И дело даже не в количестве. Сам формат издания, объем, оформление и даже портрет на фронтисписе — всё это подчеркнуто напоминает те книги, которые выходили прежде, всегда, до нынешнего буйного засилья глянца и красок. Даже этими — внешними — средствами писатель подчеркивает преемственность своего творчества с классическим наследием. Впрочем, и в издательской аннотации дана исчерпывающая ссылка: «Реальными учителями-соперниками казанского новеллиста являются, по-видимому, Иван Бунин со своим знаменитым венков рассказов «Темные аллеи» и Стефан Цвейг с не менее известным циклом коротких повестей о любви». Вот она и определена, точка отсчета. Конечно, читателю или издателю, мнящими себя «современными», эта точка может показаться едва ли не анахронизмом. Сегодня ведь широко утвердилось мнение, что «книга в наши дни становится тем, чем она должна быть по своему существу — бизнесом, а не учителем жизни...». Бессмысленно спорить с этим утверждением. Оно пришло к нам со всем тем букетом развлечений, когда господствующие в сегодняшнем обществе настроения выражают господа Сорокин, Пелевин, а также Акунин (от японского «аку-аку» — плохой, злой). Эти авторы не книги пишут, а осуществляют «литературные проекты», и сутью их является пляска на трупах, «разоблачения», высмеивания и т.п. формы самоутверждения. Это наиболее яркие (и талантливо сделанные, надо признать) фантомы виртуальной литературы, виртуальной реальности, которая в массовом порядке подменила подлинные ценности, объявила их «пережитком», и утверждает радость потребления и самоутверждения путем охаивания наследия прошлого... На этом фоне книга прозы Диаса Валеева воспринимается как глоток живительного воздуха, который читатель жадно хватает, едва вынырнув из зловонного потока «постмодернистской» беллетристики. Даже названия частей программно утверждают убеждения писателя: «Вечные игры», «По вечному кругу»... Он сам задаёт себе высокую планку рассказом «Ради тебя», открывающим том его прозы: «Уже несколько лет он не предпринимал ничего серьезного. Страх таился где-то внутри, сковывал волю. Дрогнув, рука невольно двигалась в проторенном ритме движений. Он чувствовал, что его кистью водит уже не рука художника, а рука ремесленника. Пусть и блистательного, в высшей степени профессионального. Часто он боялся писать. Боялся до конца убедиться в бессилии, в своей собственной немочи. Но, встречаясь со знакомыми в Союзе художников, расплескивая на пол коньяк на каком-нибудь официальном банкете или на чьем-нибудь дне рождения, он по-прежнему многоречиво и с многозначительным видом говорил о том, что работает над очередной картиной, плел вокруг нее кружева, скупо и вскользь отзывался о работах других,— все это в дымном угаре, в интимном окружении, когда пьяна тщеславием душа, когда она все настойчивей просит хвалы и ласки, а правда все чаще, все больнее стучится в сердце. — А был ли мальчик? — глухо сказал он. — Может, мальчика и не было? Не было...». Эта тема хорошо знакома всем, кто знает классическую литературу не понаслышке. Этот страх хорошо понятен тем, кто, как и Диас Назихович с порога своих десятилетий оглядывается на собственное творчество: чего же там больше? Живого сердца или ремесла? И где тот критерий, который позволит ответить на этот мучительный вопрос? Впрочем, критерий есть, и не один. Можно вспомнить «неистового Виссариона» (как бы ни открещивались от него современные демократы): «Сущностью искусства является свобода. Лишенное свободы, оно превращается из дела, для которого надо родиться, в ремесло, которому можно выучиться». В разное время мы, коллеги, соратники, современники Д.Валеева, по-разному оценивали его произведения. Но это всегда были произведения, а не ремесленные поделки. Они всегда были проявлением свободного духа, независимого от конъюнктуры, в том числе и нынешней, когда поборники «абсолютной свободы» требуют от творца безусловного подчинения своим, якобы «общепризнанным», постулатам «свободы» — свободы отказа от прошлого, в том числе. Нынешние отвергатели заставляют вспомнить тех, кто в первой четверти прошлого века требовал «скинуть Пушкина с корабля современности»... И где теперь эти скидыватели? Там же, где будут и нынешние. Диас Валеев однажды ответил мне на вопрос: а почему он пишет пьесу о молодом Ульянове? Он сказал тогда, что ему не важен материал, которым он оперирует, важны мысли и идеи, которые он выражает. Думаю, известная доля кокетства в этом ответе была — так ведь и время было другое, и сам писатель был намного моложе. Что же он исповедует сегодня? Думаю, лучше его никто не ответит: «В последние годы ему все чаще хотелось писать какие-то странные рассказы. Не то чтобы абсолютно оторванные от реальности, но как бы парящие над ней. Парящие над бытом, над сором жизни. Совершенно не вызывал любопытства человек конечный, легко измеряемый рублем или какой-то другой короткой выгодой. Такой человек стал абсолютно неинтересен ему. Совершенно иного человека хотела постичь душа. Бесконечного. Содержащего в себе некую беспредельную тайну. И даже не тайну, нет. Скорее некое нечто, сосредоточивающее в себе своего рода недостигнутость для ума. Ту недостигнутость, которую нельзя до конца определить, расшифровать или назвать». В этой недоговорённости как раз и скрыто принципиальное отличие настоящей литературы (а скинуть ее с карусели «современности», повторюсь, не удастся!) от виртуальной. Виртуальная кончается там, где кончается удовлетворение инстинкта, зова плоти, похоти, естественной потребности. Классическая обозначает ту вершину, с которой можно заглянуть за горизонт привычных человеческих представлений. Далеко не всем удаётся это сделать, поэтому, наверное, и называем мы великими тех, кто увидел и приоткрыл нам это «нечто»... Диас Валеев в своих книгах вышел на уровень миропонимания, с которого открыл для себя Сверх-Бога, Сверх-Человека, но это совсем особый разговор, он ещё, наверное, впереди… Сегодня же мы остановимся на этом «нечто», и нам нужно примерить к творчеству Д.Валеева-новеллиста ещё один, и думаю, главный критерий. «По плодам их узнаете их», — сказано в Евангелии. И что же может быть плодом творчества писателя, как не живая реакция читателя? С этой точки зрения придётся сначала огорчиться: двухтысячный тираж — это, конечно, очень мало. Но потом понимаешь, что реалии нынешнего бытования весьма жестоки. Просто денег нет у тех, к кому обращается писатель — печатные издания сегодня очень дороги. Но вот интересные данные, которые накопились в Республиканской библиотеке. Среди авторов, живущих в Казани и республике, книги Диаса Валеева занимают второе место. Речь идёт о том, чьи книги чаще берут и читают читатели библиотеки. Добавьте к этому тот рост числа посетителей библиотек, который происходит повсеместно. Вот и появляется повод для оптимизма: жива не только литература классического направления, жив и читатель, для которого она пишется и кому адресована! А значит — пробьёмся мы и через нынешний шабаш литературы-бизнеса. Вопрос-то не в том, чтобы этот вид литературы уничтожить (он всегда существовал), а в том, что общество считает главным, приоритетным. Последний вопрос, который хочется задать: что же главное в этой книге, что несёт она читателю? Какой такой «месадж» (вот еще модное словечко!), какое такое послание? И на этот вопрос мы тоже находим ответ в книге: «— Бога ищу! Молитвы хочу! Молиться жажду, — неслышно шептали его губы.— В каждой травинке Бога ищу. Бога зову я! Может быть, в небе он, в солнце? А, может, в пении птиц? В дыхании ветра. В шепоте леса? В запахе майских цветов? А, может быть, эта жизнь, эта живая природа и есть само Божество? И вот я обрел Бога, — шептал он чуть позднее.— В душе живет молитва. Да, милые люди, и я был прежде, как вы — пустой, без общения с Богом. А теперь вижу, как это прекрасно — говорить с Ним. Ты все видишь и все слышишь,— обращался он уже к Богу.— Помоги же мне! Дай хоть раз коснуться душой неба! Дай взлететь к себе! Ты понимаешь все. Не вини меня за эту боль, за эту тоску! Да, люди, вам нужно, чтобы я стал мертвым. И скоро это случится. Только тогда вы меня вознесете и будете славить. А пока я жив, вам нужна моя кровь? Берите ее! Раздирайте мою грудь, пейте мою кровь…». ...Трудны судьбы литературных героев, да и самих писателей. Завершить же хотелось бы пожеланием вам, уважаемый читатель, расслышать за грохотом «современного искусства» не самый громогласный, но внятный и глубоко человечный голос Диаса Валеева. Его творчество того стоит. "Республика Татарстан", |