ТРАГЕДИЙНАЯ ХРОНИКА
-
Д ж а л и л ь
К у р м а ш
Б а т т а л
Д и л ь б а р - девушка-песня, она же - вечная женщина
А м и н а
П о э т
С. - свидетель, современник
Х е л л е
Р у н г е
Р о з е н б е р г
Я м а л у т д и н о в
Х и с а м о в
А л м а с
П а л а ч
Ф е л ь ф е б е л ь
Т р е т и й п л е н н ы й
О ф и ц и а н т к а
Э с э с о в ц ы, р а н е н ы е
п л е н н ы е, ж е н щ и н ы
женское лицо с ищущим взглядом и слезой на щеке — образ пылающего в огне человеческого мира.
С. Что я ищу в этом огне? Кого потерял?
Мужчина, поспешно надевающий гимнастерку. Женщина, припавшая к его груди.
Последний миг перед разлукой.
А м и н а. Присядем?
П о э т. Ну, все!
А м и н а. Не отпущу! (Целует лицо, руки. Опускаясь, припадает к его ногам.)
П о э т. Встань!
А м и н а. Помни, здесь мы! Мы ждем тебя!
П о э т. Не беспокойся!
С. (самому себе). Человек всегда надеется. Надеешься и ты.
А м и н а. Ночью я видела сон, что шила тебе рубашку. И не успела дошить. (Чуть не плача.) Это плохая примета! Волшебная рубашка возвращает жизнь даже павшему.
П о э т. Ты веришь в это?
А м и н а. Не смейся! Я почему-то боюсь. В своих стихах ты так часто писал о собственной смерти.
П о э т. Ее не миновать никому.
А м и н а. Не надо, не надо так говорить!.. Если бы успела во сне дошить тебе рубашку!
П о э т (обнимая ее). Моя маленькая… (Гладит лицо, волосы.) Даже если судьба пошлет смертельную рану, я буду до самой последней минуты смотреть в твои глаза. А м и н а. Господи! Почему этот мир так переполнен злом? Люди на земле не могут даже любить друг друга.
П о э т. Не бойся! Все будет хорошо.
А м и н а. А эта война? Она последняя?
П о э т. Эта война наша.
А м и н а (со страхом глядя ему в глаза). Почему так холодны твои губы?
Пальцы не могут, не хотят расставаться — скользят, цепляются. Расстаются.
П о э т. Прощай же! И знай, я вернусь!
С. Стой! (Подходит ближе.) Побудьте вместе еще хотя бы мгновенье. Вы не увидитесь больше никогда. Она права. Ты часто предрекал свою смерть.
П о э т. Что?
С. Пророчества, к сожалению, порой исполняются.
П о э т. Кто ты?
С. Я родился во время войны. Может быть, ты мой отец, а она — моя мать. Каждый погибший может быть моим отцом.
А м и н а. Мне страшно.
С. Я тоже поэт, как и ты. Но из другого времени.
П о э т. Зачем ты здесь?
С. Сегодня ты уходишь на войну. Ты попадешь в окружение, потом в плен.
А м и н а. В плен?
С. Ты выживешь, несмотря на тяжелое ранение. Смерть придет к тебе позже.
А м и н а. Неправда! Не слушай его!
П о э т. Пусть говорит. Человек должен знать свою судьбу.
С. Ты будешь работать в подполье. Окажешься в Берлине. Среди последнего человеческого отребья. Наденешь на лицо маску. На Родине тебя будут считать предателем.
А м и н а (перебивая). Что он говорит? Зачем?
С. Потом тебя предадут. Тебя и твоих друзей.
А м и н а. Нет-нет! Неправда!
П о э т. Говори!
С. Ты пройдешь через пытки. И тогда-то вот в ожидании казни напишешь последние стихи. «Умру я, черед мой скоро, но песня моя жива, помнят ее и шепчут деревья, цветы, трава…» — это напишешь ты.
«Мой след вы ищите в песне, я там, за последней строкой»,— скажешь ты.
И это будет твоим завещанием.
Д и л ь б а р. Твои.
С. (одновременно). Да, твои.
П о э т. У меня нет таких стихов.
Д и л ь б а р. Я напою тебе их в одну из ночей.
С. Ты их напишешь в тюрьме, перед самой казнью. «Мой след вы ищите в песне», — напишешь ты. Вот почему я здесь. Я иду по твоему следу.
П о э т (глядя на Дильбар). А кто ты?
Д и л ь б а р. Твоя муза, твоя песня. Разве ты не узнаешь меня?
А м и н а. Кто это? Я боюсь!
С. Это палач.
П а л а ч. Вот сюда мы голову положим… Чик, и готово! Был человек, и нет человека!
С. Главный палач рейха. Его имя Эрнст Раендаль. Владелец мыловаренного завода и по совместительству палач.
П а л а ч (увидев поэта). Мой! По глазам узнаю своего. (Подходит ближе.) Пришла твоя очередь? Не беспокойся. Я знаю свое ремесло. Все будет сделано отлично.
С. За каждую отрубленную голову он получает три марки. И еще ему предоставлено право бесплатного проезда к месту казни, чем он гордится.
П а л а ч. Счет в банке растет! (Любуясь гильотиной). Пусть сынок упражняется! Маленький мой палачонок. Навык надо иметь с детства.
П а л а ч (считает). Раз, два… Двенадцать. Значит, будет тридцать шесть марок.
П о э т. А, это ты, Курмаш? Я не разглядел тебя сразу. И ты, Баттал? (Обернувшись к С.) И что? Их казнят тоже?
П а л а ч (безумно). Если бы сложить все головы в одну пирамиду! Когда рейх поднимется над миром, я стану главным палачом земного шара. (Хохочет.) Какой капитал у меня будет!
П о э т (вглядываясь). Хисамов, Ямалутдинов… Всем та же участь?
С. Эти останутся в живых. Вот еще три человека. Присмотрись! Хелле и Райнер Ольцша. Из имперского управления безопасности. А тот, что в центре, — Розенберг. Рейхсминистр по делам восточных оккупированных территорий. Теперь ты знаешь почти все, что тебе предстоит. Иди, а я пойду по твоему следу!
П о э т. Зачем тебе нужно идти по моему следу?
С. Всюду кровь, войны. И, быть может, завтра еще бой. И мне, как и тебе, идти по тому же пути…
А м и н а. Я не успела дошить тебе во сне рубашку!
П о э т (обернувшись в последний раз). Меня нельзя убить. Я вернусь! Все равно вернусь! Прощай!
Еще миг, и остаются только С., Дильбар и Амина да пылающий в огне мир с его бесконечными дорогами.
А м и н а. Его убьют, да? Убьют?
С. Что ж, пора и мне.
Д и л ь б а р. И мне.
А м и н а. Как ты похож на него! Тебя убьют тоже? И меня? Всех?.. Везде идет убийство, одно убийство!
С. Если бы настоящее так не напоминало порой прошлого!.. Вот почему мне нужно пройти по его следу. Чтобы знать… Я хочу знать, мне надо знать, вечен вообще человек или невечен? Уничтожим он или неуничтожим?
А м и н а. Убийство! Везде убийство!
Хрип, стоны, предсмертные крики, звуки ударов оружия об оружие.
25 июля 1943 года.
Рунге и Хелле.
Х е л л е. Надо посмотреть самим. (Просмотрев персональ-карту и приколотые к ней бумаги.) Обработайте, а потом я явлюсь в роли спасителя. (Уходит.)
Ф е л ь д ф е б е л ь (на пороге). Герр штурмфюрер!
Р у н г е. Здесь? Давай!
Я м а л у т д и н о в. Заключенный номер две тысячи триста один по вашему приказанию прибыл.
Р у н г е (снова листая страницы персональ-карты). Так… Ну? (Буднично.) Что вы намерены сказать мне, Ямалутдинов?
Я м а л у т д и н о в (удивленно). Я? Не знаю. Ничего.
Р у н г е. Вот как? В этом кабинете такого не бывает. Здесь всегда что-нибудь говорят.
Я м а л у т д и н о в. Я не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.
Р у н г е. Человек, если он хочет жить, должен проявлять догадливость. (Заводит патефон, ставит пластинку. Звучит бравурная песенка.)
Я м а л у т д и н о в. Я… не понимаю.
Р у н г е. На первом допросе в абвере после взятия в плен вы предоставили неплохие разведывательные сведения. Почему умолчали, что были политруком?
Я м а л у т д и н о в. Я не был политруком.
Р у н г е (стукнув кулаком по столу). Врешь! Ты дезертир! Ты дезертировал из туркестанского легиона. Сообщники?
Я м а л у т д и н о в. У меня нет сообщников.
Р у н г е. Ты разоблачен! Ты лазутчик, засланный сюда фронтовым СМЕРШем!
Я м а л у т д и н о в. Нет, я попал в плен под Киевом. Сначала в окружение, а потом в плен. И я никогда не был политруком. Я сапер. А из туркестанского легиона… Там был групповой побег. Я не мог не бежать. Меня бы убили. Я вынужден был бежать. Этот факт можно проверить.
Р у н г е. Сесть!
Встать!.. Сесть! Встать! (После паузы, изучающе глядя на Ямалутдинова.). Неплохая реакция. Почему же, так реагируя на окружающее, ты, Ямалутдинов, не чувствуешь, что смерть совсем рядом, а? (Выключает патефон.)
Я м а л у т д и н о в (обреченно). Воля ваша.
Р у н г е. Ах, тварь… Ганс! (Появившемуся фельдфебелю.) Завязать глаза! В угол! В последний раз спрашиваю, был ты политруком?
Я м а л у т д и н о в. Нет.
Ямалутдинов вздрагивает, вжимается в стену, словно уменьшаясь в размерах.
Р у н г е. Ненавижу лжецов! Этот ублюдок отказывается от себя же самого. Был политруком. (Фельдфебелю.) Живо лопату!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Лопату?
Р у н г е. Ну? Кому говорят!
Х е л л е. Зачем лопату?
Ф е л ь д ф е б е л ь. В полный рост. Понял?
Р у н г е (Ямалутдинову). Я тебя там стоймя поставлю! По стойке смирно! Там у меня взвод таких в земле стоит!
Х е л л е. Ну, подожди, подожди, Макс! (Ямалутдинову.) Был ты политруком?
Я м а л у т д и н о в. Не был. Нет.
Х е л л е. Нет. Я тебе верю. Ты еще очень молод и хотя бы поэтому политруком не был. Но раз у моего коллеги есть какие-то сведения, лучше сознаться.
Я м а л у т д и н о в. Нет! То есть да! Общителен.
Х е л л е. Быстро вступаете в контакт? Сравнительно легко переживаете неудачи? Есть стремление к частой смене впечатлений, не так ли?
Я м а л у т д и н о в. Да. (С надеждой.) Наверно, так.
Р у н г е. Он лжец от природы, а лжецов я расстреливаю.
Х е л л е. Я не думаю, Макс. Лгать такому человеку, как он, трудно. Нужно лавировать между правдой, которую нельзя говорить, правдой, которую можно говорить, и ложью, которой надо заменять утаиваемую правду. Это большое искусство. А наш друг молод. Он еще не научился. (Глядя в персональ-карту.). Так ваш отец мулла? Он жив?
Я м а л у т д и н о в. Его… замучили большевики.
Х е л л е (засмеявшись). Я же говорю, он не лжец. Он конъюнктурщик. Ловит момент, старается использовать обстановку… Для первого раза, Ямалутдинов, я делаю вам замечание.
Я м а л у т д и н о в. Да, я сказал неправду. Отец умер сам. У него был отек легких.
Х е л л е. Мне он нравится, Макс.
Р у н г е. Я найду в лагере лучше.
Х е л л е. Нет, нет, я чувствую, что именно он подойдет для намеченной операции. (Фельдфебелю.) Ганс, милый, принеси-ка чашечку кофе!
Я м а л у т д и н о в. Если можно, я бы закурил.
Х е л л е. Можно. Почему же нельзя? Ганс!
Р у н г е. Ладно, как хочешь. Дело твое. (Уходя.) Проще пристрелить, чем тратить на него продукты. У меня дела.
Я м а л у т д и н о в. Да. (Фельдфебелю.) Спасибо! (Снова Хелле.) Был.
Х е л л е (заглядывая в персональ-карту). На первом допросе вы утаили этот момент.
Я м а л у т д и н о в. Так получилось.
Х е л л е. Получилось… Знакомы лично с Джалилем, Батталом?
Я м а л у т д и н о в. С Батталом незнаком. С Джалилем сидел вместе в лагерях. Он известный, а я — так… Я к нему не подходил. Только здоровались.
Х е л л е. Ну хорошо, очень хорошо. Я думаю, мы научимся понимать друг друга.
Я м а л у т д и н о в. Вы чего-то хотите от меня?
Х е л л е (после паузы). Что вы скажете о выполнении заданий, которые я или мое доверенное лицо будут вам давать?
Я м а л у т д и н о в. Их расстреляют?
Х е л л е. Их жизнь волнует вас больше, чем собственная?
Я м а л у т д и н о в (словно выходя из оцепенения). Я напишу. Напишу! (Пишет.)
Х е л л е. Ваших друзей… пока не расстреляют. (Просмотрев список.) Что ж, наши данные в какой-то мере совпадают с этими сведениями… Из этих людей, чьи фамилии вы внесли в список, вы должны в кратчайший срок, повторяю, в кратчайший, создать нечто вроде небольшой подпольной группы. Скоро сюда, в шталаг, прибудет комиссия по вербовке пленных в легион. Вас найдет один наш человек, который затем введет вас, как руководителя группы, в ядро реально существующей подпольной организации.
Я м а л у т д и н о в. А потом? Что потом?
Х е л л е. Вы пренебрегаете кофе. Да, еще мелочь. Вот здесь. Распишитесь! Это подписка. (Выхватывая ее.) Отныне, дорогой, мы с вами коллеги. Поздравляю вас!
Я м а л у т д и н о в. Коллеги?
Х е л л е. Курите, курите! (Улыбаясь.) Кстати, вас могут заподозрить ваши товарищи. Вы готовы к этому?
Я м а л у т д и н о в. Не знаю. Не думал.
Х е л л е. Не думали? Напрасно. (Смеется.)
Я полагаю, на первых порах вам нужно помочь. Вы не против?
Я м а л у т д и н о в. Нет.
Х е л л е. Ганс!
Ганс, прошу вас, помогите нам. Моего нового друга могут заподозрить его бывшие товарищи.
и неожиданно резко посылает кулак ему в челюсть.
Точно подброшенный ударом в воздух, опрокинувшись назад, Ямалутдинов падает на стол.
Скользнув по нему, валится на пол, ударяясь головой о косяк двери. На лице его и голове кровь.
Иди, Ганс! Спасибо! (Ямалутдинову.) Теперь никто не подумает, что вы мой агент.
25 июля 1943 года.
Избитый, окровавленный Ямалутдинов. Навстречу ему — Джалиль.
Д ж а л и л ь. Что с тобой?
Я м а л у т д и н о в. Туда… Вызывали. Был там. Этот, что потолще, стрелял в меня. Вас тоже вызывали?
Д ж а л и л ь. Почему ты так решил?
Я м а л у т д и н о в. Вы ходите теперь как вольный. Одежда… А я пережил смерть. Как жить, Муса-абый? Вы спасли меня один раз. Я подыхал с голоду, а вы свою порцию дали мне. Но как жить дальше?
Д ж а л и л ь. Зачем тебя вызывали?
Я м а л у т д и н о в. Не знаю. Кто-то донес, наверное. Требовали, чтобы признался, что был политруком… Мы выживем здесь? Выживем?
Д ж а л и л ь. Самое трудное не выжить, а выстоять. Иди!
Я м а л у т д и н о в. Не хотите со мной говорить? (Уходит.)
Д ж а л и л ь (оставшись один). Выстоять без надежды…
3 августа 1943 года.
Перед строем пленных, среди которых находится Ямалутдинов,—
президент Волго-Татарского комитета «Идель-Урал» Шафи Алмас.
Рядом с ним несколько человек в форме легионеров с музыкальными инструментами в руках —
Курмаш, Баттал, Хисамов. Здесь же Джалиль и Хелле, последние в штатском.
Х е л л е. Достаточно, господин Алмас.
А л м а с. Да! Этот колосс уже разваливается. Он развалился!.. Вопросы, друзья мои? Вы можете смело задавать любые вопросы!
П е р в ы й п л е н н ы й. Как насчет кормежки? Кормить будут?
А л м а с. Все, кто вступит в легион, получат такой же паек, какой получают немецкие солдаты!
В т о р о й п л е н н ы й. И оружие дадут?
А л м а с. Все будет, друзья мои, все!
П е р в ы й п л е н н ы й. А сигареты? Курево?
А л м а с. И сигареты.
Т р е т и й п л е н н ы й. Вот насчет зверя, который терзает… Не знаю, что страшнее. Меня вон здесь зимой сажали два раза в бочку с водой.
А л м а с. Дисциплина, господа, есть дисциплина!
Т р е т и й п л е н н ы й (тихо). Ты бы лучше хорошее местечко нам в раю подыскал… со своей дисциплиной!
А л м а с. Что? Что вы сказали?
Позвольте представить вам моих друзей. Гайнан Курмаш — бывший офицер, десантник. Хисамов — врач. Баттал — в прошлом офицер. И, наконец, один из талантливейших поэтов нашего народа… Его имя многим наверняка известно…
П е р в ы й п л е н н ы й. Джалиль! Я его стихи читал. Я знаю!
А л м а с. Да! Правильно! Он и сегодня почитает вам стихи. Как видите, рука об руку с фюрером лучшие люди нации. (Склоняется к Курмашу, что-то шепчет ему.)
К у р м а ш (подойдя к пленным ближе.) Что ж, ребята, несколько месяцев назад мы были в таком же положении. Окружение, плен, скитания по лагерям. Вши, смерть, голод. Но жизнь иногда выкидывает неожиданное колено… Седльцы, Едлино — небольшие тихие городки. (Первому пленному.) Будут сигареты, пиво. (Третьему.) Приоденетесь!
Т р е т и й п л е н н ы й. А одежонка? Одежонка-то небось такого же цвета, как у тебя будет?
К у р м а ш. А что? Цвет хороший. Смотри!
П е р в ы й п л е н н ы й (радостно). Я читал его стихи. Читал!
Т р е т и й п л е н н ы й (вызывающе). За что все-таки пивом поить станут? За пиво чем отрабатывать? Поэты стихами отрабатывают, а нам чем?
Д ж а л и л ь (с неприязнью глядя на него, сухо). Никто не неволит вас вступать в легион. Дело добровольное.
Т р е т и й п л е н н ы й. На фронт потом добровольцев пошлют? Или против партизан? Или склады охранять?
Х е л л е. Отвечайте, господин Залилов! Вопрос к вам. И закономерный вопрос.
Д ж а л и л ь. Стать легионером не значит предать национальные интересы. Напротив, тяжелые жертвы, которые приносит в войне Германия, она приносит как раз как жертвенную дань. Во имя освобождения народов от большевизма. В том числе нашего народа.
П е р в ы й пленный. Если кормить будут, можно…
Т р е т и й п л е н н ы й. Хо-хо! И стихоплеты туда же. Сколько всего? А чего еще будет? Как насчет баб? Взвод шлюх бы сюда, желательно немецких! Давно бабы в руках не держал.
Б а т т а л. Закрой хайло, дурак!
А л м а с. Господин Хелле?
Х е л л е ( улыбаясь). Ничего, ничего. Все в норме.
Т р е т и й п л е н н ы й (Джалилю). Перекрасился, тварь? Я здесь траву жру, а ты — немецкий паек?
Д ж а л и л ь. Да, немецкий паек.
Т р е т и й п л е н н ы й (выходя из строя и приближаясь к нему). Жирный, значит? От ветра не шатает?
К у р м а ш. Что шумишь? В строй, скотина!
Т р е т и й п л е н н ы й (отбивая его руку). Пошел... к черту!
Х и с а м о в. Нервы побереги!
Т р е т и й п л е н н ы й (отшвырнув Курмаша). А мне плевать! Нервы? А где взять такие нервы, чтобы с вами рядом жить? Где?!
Х е л л е (улыбаясь). Это интересно. Продолжайте, продолжайте!
Т р е т и й п л е н н ы й. Интересно? А ты кто такой? Ты, выкормыш недоразвитый, кто? Тоже поэт? Души за пиво скупаешь? (Повернувшись к Джалилю.) Столько лет врал! Я их, твои стихи, наизусть учил, а теперь меня тошнит от них! Они блевотиной из меня выходят. Вот! (Неожиданно плюет в лицо Джалиля.) Подонок! Я маленький человек. Обыкновенный! Но предателя тебе, продажная шкура, из меня не сделать! Сам, своими руками тебя прикончу! (Бросается к Джалилю.)
А л м а с. Господин Хелле!?
Х е л л е (одновременно). Взять!
Руки мгновенно заломлены назад. Щелкают наручники.
Д ж а л и л ь (вытирая окаменевшее лицо, со скрытой яростью). Прекрасная режиссура. Весьма благодарен вам за плевок, господин Хелле.
Т р е т и й п л е н н ы й. Чем утираться будешь, когда наши придут? Не утрешься!
Э с э с о в е ц. Разойтись! Разойтись!
Х е л л е. Простите, нет платка? Пожалуйста. Я не понял вас. Вы что-то сказали?
Д ж а л и л ь. Какая трогательная забота! Сначала плевок, потом платок. Вы, как всегда, в своем жанре!
Б а т т а л. Перестань!
А л м а с. Вы что, Залилов?
Х е л л е. Ах, вон что! Вы полагаете, что этот фрукт — мой агент?
Д ж а л и л ь. Надоели ваши провокации! Наверное, хватит.
Х е л л е. Ошибаетесь! Мы всецело доверяем вам. (Пленному.) Надо, любезнейший, выбирать в споре не такие аргументы. Вы огорчили и меня, и моего друга.
Т р е т и й п л е н н ы й. Плевать мне на все! И на эту жизнь, где одно дерьмо перемешано с другим.
Х е л л е. Вот как? Жизнь — дерьмо. Интересный афоризм.
Т р е т и й п л е н н ы й. У каждого свой выбор! Я свое выбрал.
Х и с а м о в. Не нужно. Зачем?
Х е л л е (охране). Отпустить!
К у р м а ш. Что вы хотите делать?
Б а т т а л. В карцер его, кретина! Отметелить хорошенько! Да я сам с ним разделаюсь.
Х е л л е. Вопрос чести и взаимного доверия, господа? Я сейчас же докажу вам, что мелкие провокации — это не мой стиль.
Д ж а л и л ь. Прошу извинить меня, господин Хелле! Я… погорячился. Не стоит усугублять.
Х е л л е. Ради восстановления доверия, господин Залилов. Ради того, чтобы вы убедились, что мои руки действительно чисты.
Т р е т и й п л е н н ы й (увидев вдруг глаза Джалиля). Глядишь? Ну, гляди, гляди! (Бросается на Хелле.)
Х е л л е (охране.) Убрать!
Через необходимый карантин проверки у нас в Германии проходит каждый. Следить надо за всеми, только в этом случае государству гарантирована безопасность. Но вам, господа, беспокоиться не о чем. Ваш карантин кончился. Вы давно выдержали проверку.
А л м а с (носком ботинка повернув к свету лицо убитого). В каждом стаде обязательно есть одна паршивая овца.
Х е л л е. Если бы только одна!
Д ж а л и л ь (медленно). Ценю ваше доверие и заботу о наших отношениях.
Х е л л е. Однако, друзья мои, вы приуныли. А концерт? Ведь должен состояться еще и концерт.
А л м а с. Непременно. Непременно, господа! Приготовьтесь!
Х и с а м о в (провожая их глазами). Пошли пить!
Д ж а л и л ь. Читать сейчас стихи? Играть роль шута?
К у р м а ш (обнимая друга). Сегодня расстреляли его. Завтра — нас. Этот парень сам пошел навстречу собственной смерти.
Д ж а л и л ь. Не знаю, сам ли. Может, я его подтолкнул.
К у р м а ш. Все предвидеть нельзя.
Д ж а л и л ь. Меня убивает не то, что в глазах всех мы предатели. Мы стали бы предателями, если бы отказались от борьбы. Но, возможно, люди, которые должны быть с нами, порой погибают от наших же слов.
Х и с а м о в. А кто знает, что это за тип? Что, Хелле пожалеет пустить провокатора в распыл, если это будет нужно для дела?
Д ж а л и л ь. Он не провокатор.
Х и с а м о в. Даже если так! Верно, выбор. Но что он выбрал? Истерику? Предсмертные тирады?
Д ж а л и л ь. Все! Хватит!
К у р м а ш (Батталу). Бери свою тальянку!
Б а т т а л. К чертям собачьим всю эту концертную деятельность!
Х и с а м о в. Я еще хотел посоветоваться. Удалось установить один контакт.
К у р м а ш. С кем?
Д ж а л и л ь. Какой еще контакт?
Х и с а м о в. Бывший младший лейтенант. Попал, как все мы, в плен. На неплохом счету у немцев. Сколотил группу. Все идут в легион. Фамилия — Ямалутдинов. Я подумал, нам не хватает людей.
Д ж а л и л ь. Я немного знаю этого Ямалутдинова.
К у р м а ш. Как ты с ним познакомился?
Х и с а м о в. Случайно. Чутье подсказало, что имею дело с надежным человеком.
Д ж а л и л ь. Чутье?
К у р м а ш. Что еще подсказало тебе твое чутье?
Х и с а м о в. Я понимаю. Ответить на все вопросы, которые возникают в подобных случаях, я сейчас не могу. Наверное, нужно еще с ним встретиться, проверить… Не доверяете мне, что ли?
Б а т т а л. Брось ерунду пороть!
Х е л л е (в руке листок бумаги). Антинемецкая листовка! (Усмехаясь.) Мое руководство часто упрекает меня за то, что я ловлю только легионеров, променявших казенное одеяло на шнапс. И оно, к сожалению, право!.. Кстати, концерт. Совсем из головы выпало. Начинайте, господин Залилов! Начинайте!
3 августа 1943 года.
Женщины ждут почтальона. Среди них Амина.
Звучит песня. Появляется почтальон, хромой инвалид, молча раздает письма.
Последней вручает конверт Амине. Та разрывает его, вынимает листок бумаги.
Листок выпадает из ее рук…
3 августа 1943 года.
На спинку кресла небрежно брошен мундир, рядом на стуле — другой.
Доносится стук ракеток, белого шарика. Слышны резкие удары, возгласы.
Выходят два человека с ракетками в руках, оба в черных галифе, белейших рубашках
(рукава засучены, один чуть постарше, высушенный, прямой, другой чуть помоложе, рыхлый, полноватый).
Рейхсминистр, довольный, бросает ракетку на стол — партия закончена.
Р о з е н б е р г. Вы сильный соперник, Райнер. Я опередил вас всего на одно очко.
О л ь ц ш а. Мне определенно не повезло.
Р о з е н б е р г. Вы немец. Немец и во время войны обедает вовремя. И во время войны аккуратно делает зарядку. Чашечку кофе?
О л ь ц ш а. Благодарю!
О л ь ц ш а. Молчания? Об этом я не слышал.
Р о з е н б е р г. В словах много шлака, а молчание необыкновенно прочищает мозг. Он становится продуктивным. Но, к сожалению, позволить себе сейчас такую роскошь невозможно. Так что? Каков рисунок ситуации в целом? (Увидев, что Райнер Ольцша вынимает из портфеля служебные документы.) О, только избавьте меня от мелочей!
О л ь ц ш а. Я хотел высказать свои соображения.
Р о з е н б е р г. Меня интересует политический аспект проблемы. Реальна ли в принципе сама идея расчленения народов России? Неприятности, которые доставляет Волго-Татарский легион, меня интересуют лишь с этой точки зрения. Вам ясна моя мысль?
О л ь ц ш а. Да, господин рейхсминистр!
Р о з е н б е р г. Еще один батальон накануне восстания. Уже третий. Этот факт бросает вызов. Разрушает целостность самой идеи. Фюрер был против всей этой затеи. Только немец носит оружие в мире — это была его идея-фикс. Неудачи на фронте заставили его пойти на этот шаг. Что я ему скажу сейчас?
О л ь ц ш а. Если бы я в какой-то степени решал этот вопрос…
Р о з е н б е р г. Ну-ну?
О л ь ц ш а. Мне кажется, мы совершили ошибку, делая ставку на представителей белой эмиграции. Я говорю, в частности, о Шафи Алмасе.
Р о з е н б е р г. Что вы предлагаете?
О л ь ц ш а. Старая эмиграция пробавляется преимущественно идейками пантуранизма, магометанского братства всех мусульман Советского Союза. Современно ли это? Правильнее было бы использовать народные и только во вторую очередь религиозные противоречия в национальной политике Советов. Великорусскую империю можно ослабить, способствуя образованию больших националистических блоков. Идее коммунизма должна противостоять идея крайнего национализма.
Р о з е н б е р г. Вот и разжигайте его!
О л ь ц ш а. Власть над телом более достижима. Это дело гестапо, контрразведки, всего репрессивного аппарата. Внутренняя целостность идеи, власть не только над телом, но и над духом побежденных народов — дело идеологических органов партии. Нужно менять тактику.
Р о з е н б е р г. Вы старый член нашей партии, Райнер. И в отличие от многих, вы — мыслящий человек. Я ценю вас. (Резко.) Но я не хочу больше слышать ни о каких эксцессах!
О л ь ц ш а. Я полагаю, в ближайшие дни мы будем точно знать о дне и часе восстания. Пока мы медлим с арестами.
Р о з е н б е р г. А что, если вас опередят?
О л ь ц ш а. Не думаю.
Р о з е н б е р г. Каждой из борющихся сторон приятнее отождествлять себя с ангелом и взваливать всю вину на дьявола. Нацизм и коммунизм ныне ищут всемирного дьявола друг в друге. Но при этом надо знать одно — в борьбе нельзя уподобляться ангелам. Необходимо считать себя таковыми, но уподобляться…
О л ь ц ш а. Я думаю, через неделю я смогу доложить вам о том, что вопрос о беспорядках в национальных частях закрыт навсегда.
Р о з е н б е р г. Еще одну партию?
О л ь ц ш а. С удовольствием! (Вешает мундир на спинку кресла.)
Вы искусный игрок, господин рейхсминистр!
Р о з е н б е р г. Быть арийцем — значит постоянно чувствовать в себе движение потока крови.
Сегодня у меня маленькая радость. Моя коллекция пополнилась рукописями персидской, абиссинской и китайской письменности. А также русскими и украинскими летописями. Среди них — редчайшие раритеты.
О л ь ц ш а. Вас хватает на многое.
Р о з е н б е р г (резко бьет и выигрывает подачу). Диета, мой друг! В нашем возрасте диета заменяет женщину.
О л ь ц ш а. Прошу прощения! Для вашей коллекции я принес небольшое пополнение. (Вынимает из портфеля тоненькую папку.) Правда, пока не оригинал, фотокопия. Я наслышан, что вы не брезгуете и такими поступлениями. Стихи. Фамилия поэта — Залилов. Вот досье на него!
Р о з е н б е р г. А зачем я должен читать стихи какого-то Залилова? Что-нибудь любопытное?
О л ь ц ш а. Как всякая крайность в проявлении человеческого духа, может вызвать определенный интерес.
Р о з е н б е р г (читает). Чей перевод?
О л ь ц ш а. Мой. Не хочу забывать свою специальность тюрколога.
Р о з е н б е р г (читая). Стихи не друга, а врага, но надо отдать должное… Искренность чувств… Коллекция коллекцией, но цель, Райнер?
О л ь ц ш а. Есть данные, что этот человек — один из лидеров подполья. Мы, к сожалению, позволили ему пребывать в этой роли, вместо того чтобы использовать его в качестве лидера националистического движения.
Р о з е н б е р г. Вы интригуете меня.
О л ь ц ш а. Поэт всюду поэт. И в плену. За Шафи Алмасом не идут. Привлечь поэта на свою сторону — значит привлечь нацию.
Р о з е н б е р г. Что ж, с поэтами заигрывали и цари. (Насмешливо.) Но часто эта игра кончалась весьма плохо. Для поэтов.
О л ь ц ш а. Масса есть масса. Она идет туда, куда ее ведет конкретный человек. Важно найти этого человека.
Р о з е н б е р г (после долгого молчания). Я действительно собираю такие экспонаты. У меня есть, например, интереснейшая коллекция писем французских коммунистов, написанных ими перед казнью. (Помолчав.) Я внимательно изучу и стихи, и досье этого человека.
О л ь ц ш а (гнет свою линию). Когда счастье предлагают из первых рук, господин рейхсминистр, человеку обычно трудно устоять.
Р о з е н б е р г. Вы определенно хотите, Райнер, видеть меня в роли мецената по отношению к этому человеку? Полагаете, нужен мой уровень?
О л ь ц ш а. Я разделяю вашу точку зрения относительно необходимости более тесных отношений между поэтами и царями.
Р о з е н б е р г (рассмеявшись). Вы старый интриган, Райнер. Я подумаю о своих возможностях в этом вопросе.
Р о з е н б е р г (выигрывает очко). Хотите посмотреть мою картинную галерею? Это моя слабость! Знаете, война весьма хороша некоторыми своими сторонами!..
4 августа 1943 года.
Из общего зала доносится музыка.
За столиком двое — Курмаш и Баттал в форме младших офицеров вермахта.
Б а т т а л. Что говорит твой нюх? Прослушивается или нет данное пространство рейха?
К у р м а ш. Спроси у официантки!
Б а т т а л (захохотав). А что? Мысль! Эта баба наверняка знает.
К у р м а ш (осмотрев профессиональным взглядом стол и стены). Думаю, техника еще недостаточно развита. На все рестораны ее не хватает. (Официантке, которая показалась в дверях.) Не правда ли, дорогуша?
О ф и ц и а н т к а. Чего хотят господа?
К у р м а ш. Я говорю, техника обслуживания человека развита еще в недостаточной степени. Все-таки первая половина двадцатого века, не так ли? То ли будет в будущем!
О ф и ц и а н т к а. У вас, господа, претензии? Один момент! (Расставляет блюда. Разливает вино. Поклонившись, неслышно уходит, прикрыв за собой дверь).
Б а т т а л. Симпатичная немочка.
Мать, наверное, сегодня меня вспоминает.
К у р м а ш. И кто-нибудь еще?
Б а т т а л. Нет! Сердце у меня осталось свободным для любви.
Д ж а л и л ь (Батталу). День рождения у тебя. Поздравляю! (Вручает книжку.)
Б а т т а л. Ох ты! На нашем языке. Откуда взял?
Д ж а л и л ь. Подарок.
Б а т т а л. Ну что ж, расслабимся и начнем? (Курмашу.) Открывай!
Д ж а л и л ь (хмуро). Не получится праздника. Есть данные, что в абвере знают о намечаемом в легионе восстании. Аресты могут начаться в любую минуту.
Б а т т а л. Надо переносить дату. Передвинуть поближе.
Д ж а л и л ь. Если выступление состоится раньше, не четырнадцатого августа, в годовщину легиона, резонанс не будет столь широк. На процедуре годовщины должны быть высшие чины из восточного министерства, управления безопасности, верховный муфтий из Иерусалима. Даже ожидается, по слухам, приезд самого Розенберга. Весь смысл в том, чтобы прихватить их всех с собой на тот свет. По сути своей это должен быть громкий террористический акт. А иначе что? Частный случай? Восстание смертников, которое будет через сутки подавлено? Политический резонанс в таком варианте значительно меньший. Давайте решать, что делать.
К у р м а ш (после паузы). Среди нас, похоже, есть предатель. Неужели Хисамов? Ямалутдинова я знаю по Тильзиту. (Взглянув на Джалиля). И ты его немного знаешь.
Парень как парень, вроде ничего… Но как Хисамову удалось установить с ним связь как с руководителем подпольной группы? Почему они вдруг открылись друг другу? Кстати, этого самого Ямалутдинова уже назначили пропагандистом в культвзвод. Хисамов сказал, что перетащил его.
Б а т т а л. Что?.. Теперь уже и друг друга подозревать?!
Д ж а л и л ь. Курмаш прав.
Б а т т а л. Не знаю.
Д ж а л и л ь. Кто такой Ямалутдинов сейчас? Кто-нибудь знает это? Нет. С чего вдруг Хисамов накануне восстания вступает в контакт с какой-то неизвестной подпольной группой? Что если все это приманка? Чтобы мы клюнули на нее. Чтобы ввели предателя в самую суть дела.
Б а т т а л. Зачем такие сложности? Если уж Хисамов…
К у р м а ш. Он отвечает за ликвидацию провокаторов. Он — чистильщик. Деталей подготовки к восстанию не знает.
Б а т т а л. А я ему доверял. И доверяю!
Д ж а л и л ь. Я тоже доверял. Но за нами теперь судьба тысячи человек. И у нас совершенно нет времени на проверку.
На пороге унтер-офицер с пистолетом на левом боку и ефрейтор с автоматом на груди.
У обоих на руках повязки со свастикой.
У н т е р – о ф и ц е р. Хайль Гитлер!
В с е (вразнобой). Хайль!
У н т е р – о ф и ц е р. Проверка документов, господа.
Д ж а л и л ь. К вашим услугам. Пожалуйста! (Наливает бокал вина.). Не подкрепитесь, господин унтер-офицер?
У н т е р – о ф и ц е р (просматривая документы у Баттала). Нельзя. Служба.
Д ж а л и л ь (подает свои документы). И это верно, служба.
У н т е р – о ф и ц е р (возвратив документы Джалилю, затем Курмашу). Все в порядке, господа. Можете продолжать.
К у р м а ш. Обычная ли это проверка? А?
О ф и ц и а н т к а. Господа чего-нибудь желают?
Д ж а л и л ь. Господа желают, чтобы их оставили в покое.
В партии, которую мы сейчас разыгрываем, нужен резкий и неожиданный ход. День Икс не четырнадцатого августа, как намечено, а, предположим, двадцатого. С этой ложной датой мы сами должны выйти на абвер. Применяя шахматную терминологию, сейчас нужна жертва фигуры.
Б а т т а л. Стать агентом — это работать на них.
Д ж а л и л ь. Да, симуляция здесь не пройдет.
К у р м а ш. Это ход. И неплохой. Кому-то надо спровоцировать собственный арест.
Д ж а л и л ь. Необходимо, чтобы события развивались по нашему сюжету.
Б а т т а л (усмехаясь). С моей наивной физиономией я, наверное, выпутаюсь. На вас двоих лежит все дело. Вам нельзя.
Д ж а л и л ь. А сможешь?
Б а т т а л. Как только потом отмываться?
К у р м а ш. Смерть нас отмоет. Надо отдавать отчет, все мы погибнем.
Д ж а л и л ь. Здесь нужна игра наверняка. Малейшая ошибка, и все летит к черту! Но учти: на это можно пойти, если только видишь в себе силы. Здесь никто не может никого заставить.
Б а т т а л. Я смогу. Выхода нет.
К у р м а ш. Тогда вот что! Ты должен спровоцировать, и причем немедленно, свой собственный арест. В открытую заводи всякие разговоры в легионе, в открытую поноси все и вся. Весть о двадцатом, не о четырнадцатом, а о двадцатом августа ты должен принести Хелле в своих зубах. И вот после того, как тебе их выбьют, не раньше, после угроз и пыток ты признаешься и выдашь ему эту дату. Если в абвере потребуют стать их агентом, дашь и такое согласие.
Д ж а л и л ь. Досье на нас наверняка есть. Потому в общем плане говорить о нас ты, по-моему, можешь.
К у р м а ш. Должен.
Д ж а л и л ь. Детали тебе неизвестны — не твой участок работы. Твое дело — пропаганда, листовки. Но попутно, попутно ты должен убедить Хелле… Понимаешь? Плети все, что угодно… Что подпольные организации созданы во всех лагерях. Что есть связь с немецким подпольем, польским Сопротивлением и нашими разведорганами. Пусть у них возникнет аппетит. Наш единственный ход в игре — разжечь этот аппетит. Чтобы они не торопились нас проглотить.
Б а т т а л (усмехаясь). Все же сны сбываются. Сегодня видел, как будто меня вешали и все не могли повесить. Давайте выпьем! За наших матерей! Им будет труднее всего.
Д ж а л и л ь. Когда я приезжаю в лагеря, бывает такое чувство, что перед тобой плесень. Нечто вроде трухлявых грибов. Тусклые, пустые глаза. Самое страшное — глаза людей, поддавшихся разложению… Ведь даже школа мулл есть! Открыли дома отдыха для легионеров, возят в крепкие крестьянские хозяйства, в публичные дома. Это ведь все обработка!.. Этот позор нужно превратить в славу. Чтобы ни одна сволочь в мире не могла никогда сказать, что с человеком можно сделать все, что угодно.
Б а т т а л. Да…
Д ж а л и л ь (после паузы, словно самому себе). Самое трудное — это выстоять без надежды…
5 августа 1943 года. Свистки. Лучи фонарика. Вой сирены.
Появляется Джалиль, напряженно вслушивается.
Выбегает легионер, ошеломленно и растерянно оглядывается, натыкается на Джалиля.
Стоят смотрят друг на друга. Свистки все ближе.
Д ж а л и л ь. Что?
Л е г и о н е р. Листовки.
Д ж а л и л ь. Давай! Быстро!
Вынимает пистолет, направляет на легионера.
Д ж а л и л ь (приказным тоном). Лечь! Руки за спину!
Поднимают легионера, обыскивают.
Л е г и о н е р. У меня ничего нет!
У н т е р - о ф и ц е р. Молчать! (Джалилю.) Где второй?
Д ж а л и л ь. Убежал туда. (Показывает.)
У н т е р - о ф и ц е р. Задержать! В комендатуру! (Убегают.)
Д ж а л и л ь (легионеру.) Встать! Руки за спину! (Остановившись сзади, тихо). Слушай внимательно! О листовках — молчок. Их не было. Ни в чем не признавайся! Но если будут выпытывать о дне восстания, скажи, что слышал про двадцатое августа.
Л е г и о н е р. Понял.
Д ж а л и л ь (громко). Марш! Заснул, скотина? Ну!
У н т е р - о ф и ц е р. Второй убежал, гад! (Легионеру.) Кто это был? Его фамилия?
Л е г и о н е р. Я не знаю.
Д ж а л и л ь. Отведете сами?
Л е г и о н е р. За что? Я ничего не сделал!
У н т е р - о ф и ц е р. Молчать! (Джалилю.) Хайль!
Д ж а л и л ь. Хайль!
Через некоторое время к нему подходит другой легионер. Молча здороваются.
В т о р о й л е г и о н е р. Всех колотит от напряжения. Боюсь, как бы кто не сорвался.
Д ж а л и л ь. Все мы смертники. (Усмехаясь.) Пусть эта мысль успокаивает. (Помолчав.) Тщательно продумать схему обезвреживания охраны у складов с оружием! Два дублирующих друг друга варианта, понял?
В т о р о й. Понятно.
Д ж а л и л ь. Доложишь!
зарева пожарищ, вздымающиеся над черными обугленными остовами рухнувших городов,
женское лицо с ищущим взглядом и слезой на щеке — образ пылающего в огне человеческого мира.
Молодая женщина с распущенными волосами шьет рубашку и поет.
А м и н а.
-
Дильбар поет — она рубашку шьет,
Серебряной иглой рубашку шьет.
Куда там песня — ветер не дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
Атласом оторочен воротник,
И позумент на рукавах, как жар.
Как будто все сердечное тепло
Простой рубашке отдает Дильбар.
Вот и последний стежок… Посмотри, мама! Понравится ли ему?
А м и н а. Это неправда!
С т а р и к. Да, ничто уже теперь не коснется его. Ни пуля, ни железо, ни человек.
А м и н а. Нет-нет! (Обратившись к другому человеку). Пойдем скорее на почту! Надо быстрее отправить мой подарок.
Ч е л о в е к. Кому?
А м и н а. Ты спрашиваешь — кому? Ты был его другом!
Ч е л о в е к. Он мертв. Предатели не живут… Не упоминай больше его имени!
И м н о ж е с т в о д р у г и х л ю д е й. Рубашка? Какая рубашка? Этого номера полевой почты не существует. Мы не можем послать посылку. Голубая рубашка? Ему не нужна ваша рубашка. Есть данные, что на нем вражеский мундир. У него очерствело сердце, и он забыл все! Таким, как он, нужна не рубашка, а саван мертвеца! Его уже нет, нет в живых!
А м и н а. Вы не знали его. Как может очерстветь его сердце, если он любит меня? Как может он умереть, если я люблю его? (Оборачивается.) Даже если он погиб, засыпан землей, он все равно ждет моего подарка! В моей рубашке он оживет!
Г о л о с а. Смотрите, она больная! Она свихнулась!
А м и н а. Это древнее поверье! Народ не может обмануться! (Полуулыбаясь, полуплача.) Если его тело в ранах, раны зарубцуются. Даже пепел, если только собрать его и накрыть рубашкой… Даже пепел!
Г о л о с. Она сошла с ума!
А м и н а. Это мир сошел с ума. Он взял у меня любимого.
Д и л ь б а р. Дай мне эту рубашку! Я отнесу ему.
А м и н а. Ты найдешь его? Найди! Найди и спаси его!
Д и л ь б а р (уходит в мир, в котором пылает война. Поет.)
Д и л ь б а р идет —
О н а
-
рубашку милому несет.
Куда там ветер — песня лишь дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
С. (глядя на идущую женщину). С улыбкой на лице, с обезумевшим взглядом огромных глаз, с ребенком в руках, замотанным в грязное тряпье, куда ты идешь, муза, ласка моя? Линии фронтов, горящие поля, хаос вздыбленной земли. Пляшет смерть перед тобой, а чистая любовь твоя даже не замечает ее. Ты веришь, что твоя любовь спасет любимого, что она заставит отступить от него и смерть?.. Взрывы, горит земля, дым и пламя, пламя...
Д в о е э с э с о в ц е в в черном. Кто такая?
Д и л ь б а р. Меня звали Евой когда-то. Я ищу Адама. Вы его не видели? Вот его рубашка!
Э с э с о в ц ы. Документы?
Д и л ь б а р (показывая рубашку). Вот! Его любимая вышила ее.
Д р у г о й э с э с о в е ц. Отбери у нее это тряпье! Обыскать!
Д и л ь б а р. Отдайте рубашку!
Э с э с о в е ц. Направо! Лицом к стене! Быстро!
Ч е л о в е к в б е л о м халате. Зубы! Поднять руки! Налево! Шнель!
Э с э с о в к а с х л ы с т о м в р у к е. Шнель! Быстро! Костедробилки стоят из-за отсутствия мешков. Работать! Шнель!
Д и л ь б а р (держа в руках мешок, любуясь шитьем и напевая).
-
Рубашка сшита. Может быть, вот тут
Еще один узор и бахрома.
Глядит Дильбар с улыбкой на шитье,
Глядит и восхищается сама.
Вдруг заглянул закат в ее окно
И на шелку зарделся горячо.
И кажется Дильбар, что сквозь рукав
Просвечивает смуглое плечо.
С. Странен этот мир. Странен, прекрасен, жесток.
П о э т (глядя в сторону, где скрылась девушка-песня). Как часто я вижу ее. Она как будто утренний туман родных полей. (Внезапно.) Кто? Кто здесь?
С. Я.
П о э т. А-а, мой двойник. Все идешь по моему следу?
С. Да!
П о э т. Скоро, скоро уже этот след оборвется.
С. Ты чувствуешь это сам?
П о э т. Скажи, в мире, в котором живешь ты, уже нет зла, крови?.. Молчишь?
С. Есть. Есть много крови, есть зло.
П о э т. Конечно, человек растет медленно. Смешно, наивно думать, что добро придет так быстро. Но ведь придет? Хочется думать, что придет!
С. Наверное. Иначе все бессмысленно. Человек или пуля? Трава или коса? Меня это интересует. Что сильнее? Огромная, продуманная до мелочей нацистская машина или человек?
П о э т (после паузы). Я хочу испытать последнее. Последнее в этом мире. Человек или пуля, говоришь? Трава или коса? Это трудный вопрос.
П а л а ч. Торопится наш герой? Все испытаешь, дружок, все.
П о э т. А-а, палач… Тебе не терпится положить в карман свои три марки? Проверь лучше гильотину! Не затупилась ли?
П а л а ч. Мне не платили бы жалованья, если бы я не ценил свое ремесло. Никто почему-то не любит нас, а мы необходимы.
П о э т. И палач, оказывается, страдает. Его мечта — получить благодарность от приговоренного к казни. А знаешь, палач, мне жалко человека, который умер в тебе. Первый человек, которого ты казнил, ты сам.
П а л а ч. Я первый, будут и последние. Миллиарды голов! И каждая голова — три марки! (Внезапно.) У меня тоже есть мечта. Цель. Я хочу быть богатым. Очень богатым. Когда я стану богатым, я перестану убивать.
П о э т. Иди прочь! Я еще жив.
П а л а ч. Ты ненавидишь меня, а за что? Для каждого приговоренного я последний на этом свете, кого он видит. Все вы видите меня последним. А на том свете я первый. К кому первому приходит человеческая душа? (Безумно.) Меня любить нужно! Любить!
П о э т. Прочь!
П о э т (обернувшись к С.) Иди и ты! Твое время не пришло. Мой след еще не оборвался.
С. Прости! (Уходит.)
П о э т. Каждую ночь один и тот же сон. (Немигающим, остановившимся взглядом смотрит сквозь пространство.) Я вижу тебя, моя песня, всегда в снежно-белом платье. Ты словно утренний туман, и так похожа на мою любимую, что иногда я не различаю, где ты и где она.
Вот! (Шепотом.) Ты?
Д и л ь б а р. Да.
П о э т. Зачем ты приходишь ко мне, моя муза? Твоя судьба здесь, как и моя, — немота, смерть. Тебе здесь не место.
Д и л ь б а р. Мое место не только там, где красота. Место поэзии всюду, где человек.
П о э т. Тебя убьют здесь, как и меня.
Д и л ь б а р. Меня убьют, если ты не защитишь меня. Я прихожу к тебе для того, чтобы ты выполнил свой главный обет. Обет поэта.
П о э т. Трудно писать рядом со смертью. Она обессмысливает все.
Д и л ь б а р. Именно поэтому ты будешь писать. Чтобы противостоять смерти.
П о э т. Конечно, приходит столько мыслей. Порой они идут как лавина. Я столько бы написал теперь!
Д и л ь б а р. Пиши! Я твоя муза, и я говорю тебе: пиши.
П о э т (удивленно). Сейчас?
Д и л ь б а р. Да!.. Только одна у меня надежда…
П о э т (повторяя вслед за ней).
-
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к Отчизне
Выйдут из плена вместе со мной…
Д и л ь б а р. Пиши про себя! Но пиши! Ты не только солдат. Ты и поэт!
Из темноты выплывают две пары: эсэсовцы в черных мундирах и женщины-заключенные в концлагерных робах.
Д и л ь б а р. Я всегда рядом. Помни об этом!
П о э т (шепотом). Да!
Д и л ь б а р. Я буду с тобой всегда. И после смерти. Вечно!
II. 11. Едлино, Польша, отдел «1-Ц» при Волго-Татарскомлегионе.
6 августа 1943 года
Х е л л е ( по телефону). Да, штурмбанфюрер… Нет, это не входит в мои функции. Командуете легионом вы, и это по вашей части… Склады с оружием нужно взять под усиленную охрану. Причем желательно сделать это незаметно. Часть охраны можно спрятать в помещениях… Да, я незамедлительно доложу вам! (Вешает трубку.)
Р у н г е. Я займусь гримом?
Х е л л е. Сделайте из него красавца, дружище.
Х е л л е (помолчав.) Так что, листовки появляются?
Я м а л у т д и н о в. Да!
Х е л л е. Что слышно о сроках?
Я м а л у т д и н о в. Вчера один парень из окружения Курмаша намекнул, что двадцатого надо ожидать каких-то событий. Но никто толком ничего не знает. Должен быть какой-то сигнал.
Х е л л е. Так… сигнал…
Я м а л у т д и н о в. Мне не особенно доверяют.
Х е л л е. Ничего, ничего. Главное впереди. Ведите себя так же. Без назойливости. Я думаю, мы заставим их поверить в вас.
Я м а л у т д и н о в. Я не могу спать, боюсь. Я проговариваюсь во сне. Если я проговорюсь, меня просто заколют.
Х е л л е. Запомните одно, Ямалутдинов! Если выступление произойдет раньше, чем я полагаю, а вы не успеете сообщить мне о нем, то первой жертвой окажетесь вы. Первое, что они сделают, предположить нетрудно. Они ворвутся сюда. Список же осведомителей будет лежать даже не в сейфе, а вот здесь… в открытом ящике стола… Ганс!
Проводи его, Ганс!
Р у н г е. Хисамова загримировал. Все-таки не зря ли мы взяли его? Он еще мог пригодиться там.
Х е л л е. Там ему нет уже веры. Хисамова используем во время следствия. Сейчас важно вернуть ему доверие.
Р у н г е. Я все больше склоняюсь к мысли, что мы имеем дело далеко не с дилетантами. Курмаш был взят в плен при выброске к нам в тыл со спецзаданием. Прошел проверку. Но, может, главным его заданием было проникновение в легион?
Х е л л е. Возможно. Почему бы и нет? Как Баттал?
Р у н г е. На первом допросе кочевряжился. Кочевряжится и сейчас. В то же время есть ощущение, что должен заговорить… Не подсадная ли утка? Я бы немедленно приступал к арестам.
Х е л л е. Рано, дружище, рано. Схватим верхушку, а далеко ли копнем вглубь? Вы уверены, что у них нет еще второго подпольного комитета, который в случае провала первого…
Р у н г е. Чересчур тонко.
Х е л л е. А может, вы боитесь? На душе неспокойно? Конечно, первую обойму, если они опередят нас, они разрядят сначала в меня, потом — в вас. Впрочем, в вас даже в первую очередь. В вас и Ганса.
Р у н г е (криво усмехаясь). Почему же?
Х е л л е. Слава о вас вместе с криками ваших жертв разносится далеко. Вы с нашим милым Гансом, так сказать, великие мастера. Ну а я всего лишь подмастерье, да и то в области… э-э.. психологии. (Смеется.) Ну, хорошо. Ожоги, кровоподтеки… Все на месте?
Р у н г е. Сейчас покажу.
Он обезображен, в рваной одежде. Фельдфебель в угрюмом молчании наносит еще один штрих —
разрывает на спине рубаху, обнажая покрытое ссадинами и ожогами тело.
Х е л л е (приглядываясь к Хисамову). Ничего. Будьте артистом! Предстоит маленький спектакль.
Р у н г е. Я бы пустил еще кровь. Пусть будет и настоящая кровь!
Х е л л е. Ганс! Учесть замечание!
Ф е л ь д ф е б е л ь. Есть!
Х и с а м о в. Зачем кровь? И так я на себя не похож.
Х е л л е. Ганс все сделает аккуратно.
Х и с а м о в. Но скажите, чтобы не увлекался.
Х е л л е. Ганс, не увлекайся!
Через мгновение оттуда, как удар шквала,— ругань следователя и рев,
крики истязуемого на допросах человека.
Х е л л е. Убавьте немного звук! Так! (Делает жест рукой.)
Р у н г е. Я бы просто подверг Баттала еще раз обработке. Но настоящей.
Х е л л е. Выдержать, не предав, можно всегда. Боль имеет свои границы. Ее заменяют смерть или беспамятство.
Р у н г е. Боль есть боль.
Х е л л е. Вы не художник, Рунге, вы мясник. Вы не можете принять в душу ту мысль, что от человека, заранее готового принять все, до смерти включительно, иногда невозможно что-либо получить. Я готов допустить, что Баттал — это определенный ход в игре. Так не лучше ли ответить на него своим ходом?
Р у н г е. Вы чересчур интеллигентны.
Х е л л е. Чтобы что-то узнать, есть разные средства. Не только пытающие и выпытывающие, в коих вы, Рунге, специалист, но и провоцирующие и дразнящие. А они мне тоньше щекочут нервы. (Потянувшись и сделав ряд упражнений.) Что ж, начнем работать?
Дверь пусть будет полуоткрыта. Потом я закрою ее сам. И пусть введут…
полуживотный, получеловеческий; его перебивает ругань Рунге, и опять вопль, рев, стоны,
крики: «Кто? Отвечай, кто?» — «Не знаю я ничего!» — «День и час восстания, отвечай!
Структура организации, отвечай!» — «Нет, шкура! Покупай других!»
Вводят Баттала. Ошеломленный криком, знакомым голосом, он застывает у порога.
Стремительно вылетает из своего кабинета Рунге.
ноги его волочатся,— с силой швыряет его на пол.
Хисамов в крови.
Х и с а м о в (шатаясь, поднимается). Не того выбрали, гады! Ничего вы из меня не выжмете!
Р у н г е. Посмотрим, что запоешь потом. Один электрод я посажу тебе на живот, другой суну в ягодицы, а фокусом лучей буду поджаривать знаешь что?
Х и с а м о в (как бы внезапно увидев Баттала). Ты, Абдулла? Чистенький? Взяли вместе, а чистенький?
Р у н г е. Он не такой дурак, как ты.
Х и с а м о в. Ах, вон что! Вот почему чистенький!
Р у н г е (Фельдфебелю). Убрать!
Х и с а м о в. Будь проклят, продажная тварь! Предатель!
Хисамов падает от удара. Фельдфебель волочит его к выходу.
Уходит вслед за ними и Рунге.
Б а т т а л. Я долго и много думал ночью.
Х е л л е. Прекрасно.
Б а т т а л. Я буду говорить, если мне гарантируют жизнь.
Х е л л е (улыбаясь). Сейчас, когда идет война, гарантировать жизнь кому-либо вообще — дело трудное. Но шанс на жизнь, определенную надежду на нее я вам дать могу. Согласитесь, что в условиях военного времени и это немало! В конечном счете все будет зависеть от вас. От степени вашей осведомленности, других качеств, которые вы должны проявить.
Б а т т а л. Вчера на допросе у меня выбили зубы. И что-то с ухом. Плохо слышу.
Х е л л е (подойдя ближе). Это пустяки, пустяки. Сегодня же покажетесь врачу.
Б а т т а л (после паузы). Хорошо… Пусть будет этот маленький шанс, о котором вы говорите!
Х е л л е. Вы делаете правильный выбор. Реалисты живут дольше, чем идеалисты… (Вдруг совершенно другим тоном.) Ну-ка сюда! В кресло! Ну?!
Хелле стоит за ним, его руки лежат на плечах Баттала.
Б а т т а л. Что-то вроде айсберга. Знаешь несколько человек. Остальное в глубине, в темноте.
Х е л л е. Туманно. Поконкретнее.
Б а т т а л. Во главе стоит пятерка. Кто в нее входит, неизвестно. Известно только о ее существовании. Каждый член пятерки, насколько я знаю, прикреплен для руководства к так называемой тройке. Принцип такой — члены одной тройки не знают членов другой тройки и не знают руководителей, прикрепленных к чужим тройкам.
Х е л л е. Какие задачи ставит подполье?
Б а т т а л. Организация побегов, восстаний. Изучаем людей.
Б а т т а л. Функции у нас у всех жестко разграничены. Моя забота — листовки. Организационная сторона этого дела лежит не на мне.
Х е л л е. О ваших функциях поговорим особо. Что вы скажете о Курмаше? О его прошлом?
Б а т т а л. Он опытный человек. Знаю только, что был десантником, много раз забрасывался в тыл со спецзаданиями. Он не из разговорчивых. Да и вообще у нас не принято спрашивать что-либо.
Х е л л е. Плен — это тоже спецзадание?
Б а т т а л. Не знаю. Все может быть, конечно. Вряд ли наше командование и разведорганы равнодушно отнеслись к тому, что вы формируете из пленных разных национальностей воинские части.
Х е л л е. Вы близки с Джалилем?
Б а т т а л. Он поэт.
Х е л л е. Хорошо. День и час выступления?
Б а т т а л (после паузы). Если все будет нормально, восстание намечено на двадцатое августа. Но могут быть осложнения. Тогда чуть позже, двадцать седьмого.
Х е л л е. Почему выбраны именно эти числа?
Б а т т а л. На днях, четырнадцатого августа, исполняется годовщина создания легиона.
Х е л л е. Ну? И что же?
Б а т т а л. Мероприятия всякого рода, которые будут проходить в этот день, очень удобны для связей. Надо еще решить очень много организационных вопросов. Поэтому на эти дни приходится разгар подготовки.
Х е л л е. Логично. Но если бы я был на вашем месте… Чем вы можете подтвердить дату?
Б а т т а л. Только своей жизнью. Больше ничем.
Х е л л е. Этого мало. Ваша жизнь, несомненно, важна для вас. Но в общем балансе сил цена ее ничтожна. Нужны более веские подтверждения. Какова конечная цель операции?
Б а т т а л. При любом раскладе событий восстание будет, конечно, подавлено. Каждый из нас это понимает. Но важен пропагандистский эффект. В случае удачи это была бы крупная террористическая акция, которая не осталась бы незамеченной в мире. Смысл выступления, наверное, в этом. Что лучше, в конце концов? Гнить в лагерях, превращаться в предателей в легионе или с автоматом в руках попытаться взять свой последний шанс? На миру, как говорится, и смерть красна.
Х е л л е. Значит, двадцатого. Хорошо. Держать вас под арестом нет смысла, и, пожалуй, я выпущу вас. Но вы должны принести мне подтверждения…
Б а т т а л. Что я смогу принести? Если я выйду от вас, мне тут же перестанут доверять. Меня просто прикончат!
Х е л л е. Прекрасно. Отложим ненадолго беседу. Проводите его!
На пороге — начальник восточного реферата имперского управления безопасности Райнер Ольцша.
Приветствия. Вечером я хотел выехать к вам с докладом.
О л ь ц ш а. Есть новости?
Х е л л е. Кое-что проясняется. В целом налицо широкая и довольно разветвленная сеть. Но, к сожалению, в руках только отдельные паутинки.
О л ь ц ш а. Я обещал рейхсфюреру доложить в первой половине августа, что этот вопрос окончательно закрыт.
Х е л л е. Мне нужно еще несколько дней. Торопливость так же вредна, как и медлительность. Прошу понять меня. Когда торопят, куда-то гонят, часто портишь красивое дело. Надо перетряхнуть весь личный состав легиона, есть целый ряд неясных моментов, еще в тумане вся расстановка сил. По некоторым данным, восстание намечено на двадцатое августа. Но как бы то ни было, у меня есть еще несколько дней для спокойной, кропотливой работы.
О л ь ц ш а. Ты всегда слишком увлекаешься, Фридрих. Смотри, под твою личную ответственность!
Х е л л е. Нажимать на спусковой крючок нужно вовремя. Не позже, но и не раньше.
О л ь ц ш а. Весь вопрос в том, как точно угадать этот момент. Не переусердствуй! Я что-то беспокоюсь за тебя. (Долгое время молча смотрит на него.)
Х е л л е. В чем дело?
О л ь ц ш а (медленно). Иногда на фронте чувствуешь заранее, что, допустим, твоего собеседника скоро убьют… В его глазах отражается смерть.
Х е л л е (нехорошо улыбаясь). Вы ясновидец? На шутки своего начальства надо реагировать, даже если эти шутки тебе не нравятся.
О л ь ц ш а. Прости! Я не хотел пугать тебя.
Х е л л е (хохочет). Смерть сейчас стоит над всем миром, и в глазах всех ее отсвет...
сквер у резиденции Волго-Татарского комитета «Идель-Урал» на Ноейнбургштрассе, дом 14.
7 августа 1943 года
Появляется Шафи Алмас.
А л м а с. О, Залилов! Сочиняете стихи?
Д ж а л и л ь (пряча блокнот). Да нет. Баловство!
А л м а с. Можно взглянуть?
Д ж а л и л ь. Это не стихи. Всего лишь заготовки.
А л м а с (настойчиво). Я бы хотел все-таки посмотреть.
Д ж а л и л ь (вынимая блокнот). Я вижу, вы поклонник свободы творчества.
А л м а с (листая блокнот). Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной…
А л м а с (подняв глаза на Джалиля). Что это? Я спрашиваю вас, что это?
Д ж а л и л ь. Это старые стихи. Были написаны еще там, в России. Я просто проверяю свою память. Иногда мне кажется, что я уже забыл все.
А л м а с. Память?.. Играете со смертью в прятки?
Фихте когда-то охарактеризовал нашу эпоху, — впрочем, он это сделал еще в прошлом веке, — как состояние завершенной греховности…
Д ж а л и л ь. А мы все жаждем перехода к состоянию добра и красоты. Похоже на жажду над ручьем?
А л м а с (придерживая Джалиля за локоть). Вокруг меня, похоже, ведутся какие-то интриги. И вам почему-то Ольцша уделяет все больше внимания.
Д ж а л и л ь. Мне бы ваши переживания, господин Алмас!
А л м а с (резко). Кстати когда наконец вы покажете нам свою антикоммунистическую книгу?
Д ж а л и л ь. Торопитесь, чтобы я замарал себя окончательно? Через неделю — годовщина создания легиона. Готовим большую концертную программу. Я не могу разорваться.
А л м а с. Буду чрезвычайно рад, если концерт понравится руководству.
Д ж а л и л ь. Я только и думаю о том, чтобы было довольно начальство. Но всем, к сожалению, не угодить!
А л м а с. Память свою не тренируйте таким образом! Не советую! (Уходит.)
Д ж а л и л ь (смотрит ему вслед). Продержаться бы только… Все будет — и концерт, и память!
Наконец-то! (Здороваются). Ну! Рассказывай!
Б а т т а л. Арестован за болтовню. Слов доносчика, к счастью, никто не подтвердил, поэтому пришлось освободить. Такова официальная версия моего возвращения.
Д ж а л и л ь. Подробности!
Б а т т а л. Мне нужно добыть несомненные подтверждения для Хелле, что выступление состоится двадцатого.
Д ж а л и л ь. Он поверил?
Б а т т а л. Не знаю. Скорее всего сделал вид.
Д ж а л и л ь. Думаешь так?
Б а т т а л. Завтра я встречаюсь с ним на какой-то вилле. Там он принимает, наверное, своих агентов.
Д ж а л и л ь. Чем интересовался?
Б а т т а л. Структура организации. Состав комитета. Связи с нашими разведорганами. Я говорил в общем плане, как договаривались, но вопросы скользят, скачут, повторяются в разных вариантах. Вчера он допрашивал меня шесть часов подряд. Вроде все мелочь, все второстепенно. Не успеваешь сообразить, что можно говорить, что нельзя. Единственное спасение — упирал на то, что у меня узкий профиль работы — листовки. Но опять же листовки! Сразу веер вопросов — где, когда, кто?
Д ж а л и л ь (задумавшись). Как же его убедить? Конечно, он будет перепроверять твои сведения.
Б а т т а л. Мне кажется, он понял, для чего я был подослан к нему. Курмаш предлагает ликвидировать его. У Хелле все в руках, все нити. Не у Рунге они, не у Ольцша — у него!
Д ж а л и л ь. Что это даст?
Б а т т а л. Он честолюбив. Ни с Рунге, ни с Ольцша, по-моему, ничем особенно не делится. Для нас из них всех наиболее опасен. Пусть неожиданно исчезнет. Им будет о чем подумать, а мы в это время…
Д ж а л и л ь. Как он исчезнет? Где?
Б а т т а л. Есть один вариант, но его нужно еще проверить.
Кстати, насчет Хисамова. Он не предатель. Я сам был свидетелем, как его пытали. Все тело исполосовано, лицо разбито, на спине и груди — ожоги. Паяльной лампой жгли, что ли? Он не сказал ничего.
Д ж а л и л ь (обрадованно). Да? Страшно, когда теряешь веру в того, кто рядом. До сих пор не могу забыть того парня в Пиотрокуве.
Б а т т а л. Не хватает людей. Что, если все же привлечь Ямалутдинова? Курмаш сейчас тоже за. Пятнадцать человек, которые есть в его группе, могут пригодиться.
Д ж а л и л ь. Что вы так мечетесь? Как можно без настоящей проверки?
Б а т т а л. Проверим в каком-нибудь деле, свяжем кровью, чтобы не было возврата.
Д ж а л и л ь. Горячку порешь!
Б а т т а л. Сегодня повесился один из наших. На ремне. К спинке кровати привязал ремень — и на полу.
Д ж а л и л ь (хмуро). Слышал.
Б а т т а л. Боязнь не выдержать пыток, страх выдать имена в случае провала… Я его не осуждаю. Никто не знает заранее, способен ли он выдержать. Но, по крайней мере, этот парень поступил честно. Люди разные. Нельзя всех мерить по себе. А у нас какой-то вирус недоверия!
Д ж а л и л ь. Это извечная проблема всякой конспиративной деятельности.
Б а т т а л. Я не могу себе простить, что предал Хисамова. Пусть в мыслях! Его пытали, каждую минуту своего молчания он оплачивал черт знает чем, а мы все, и ты, и Курмаш, и я, сразу же отказали ему в доверии. Не он предал нас, а мы его.
Д ж а л и л ь. Ладно, перестань! Что толку?
Б а т т а л. Но откуда эта подозрительность даже к друзьям, к тем, кто делает с тобой одно дело? И этот парень, Ямалутдинов… Я не виню тебя. Мне самому история с его группой казалась подозрительной. Но я познакомился с людьми его группы. Настоящие ребята. Понимаешь, невозможно работать, невозможно вовлекать новых людей, если не верить им!
Д ж а л и л ь. Единственное средство уменьшить потери — это разделять людей на совершенно обособленные ячейки.
Б а т т а л. А может быть, в нашей душе сломалось уже что-то, а? Переродилось? Ты не забыл, что писал стихи? Не забыл, что ты поэт?
Д ж а л и л ь. Сейчас война.
Б а т т а л. На войну все списать можно.
Д ж а л и л ь (после паузы). Я согласен на ликвидацию Хелле. А насчет Ямалутдинова? Проверьте его на самом деле.
Б а т т а л. Тогда до встречи?
Д ж а л и л ь. Через два дня буду в Едлино. Ради бога, осторожней.
Д ж а л и л ь. (глядя ему вслед.) Предчувствие какое-то… Откуда? Предчувствие смерти?
Едлино, Мацковецка, 7, вилла для агентурных встреч отдела «I-Ц»,
9 августа 1943 года.
В другой стороне комнаты, словно вжавшись в стенку,— Ямалутдинов.
У стола, в широком кресле, связанный, с кляпом во рту,— Хелле.
Входит Курмаш. В руке у него тоже пистолет.
К у р м а ш. Здесь еще одна комната. Обзор почти круговой. Все тихо.
Б а т т а л. Подходы просматриваются. Все будет в порядке.
К у р м а ш. Да, дом на отшибе. Справа только… Там забор уходит к реке.
Б а т т а л. Недалеко.
К у р м а ш. Тебе придется скрыться.
Б а т т а л. Уйду к полякам.
Я м а л у т д и н о в. А его? Что будем делать с ним?
К у р м а ш. Тело — в багажник. Спрячем в лесу.
Я м а л у т д и н о в. Тело?
К у р м а ш (Батталу). Да, как новые документы?
Б а т т а л. При мне. Лучше, чем настоящие.
Я м а л у т д и н о в. Но если стрелять, будет слышно.
К у р м а ш. Никто не будет стрелять. Сними ремень. Он у тебя тонкий, подойдет.
Я м а л у т д и н о в. Ремень?
Б а т т а л. Ты что, болван, думаешь, мы пришли сюда в игрушки играть?
Я м а л у т д и н о в (снимая ремень). Я… я не не смогу.
Б а т т а л. А я размозжу тебе голову!
К у р м а ш. Спокойнее.
Я м а л у т д и н о в. Для меня это впервые в жизни. На фронте — другое дело, но когда так…
К у р м а ш. Для нас тоже.
Б а т т а л. Он думает, что убийство наша профессия, а ему, похоже, больше подходит роль кисейной барышни!
Я м а л у т д и н о в. У него родинка! Возле уха! (Скорчась, вдруг сгибается в поясе). Меня тошнит.
Б а т т а л (схватив его за шиворот и поднимая). Ты начинаешь мне не нравиться, дорогой мой! Думаешь, в подполье можно обойтись без этого? Это война! И она всюду!
К у р м а ш. Без разговоров! (Ямалутдинову). Ты сам просил, чтобы тебе поручили что-нибудь. твоя просьба удовлетворена. Приступай к ликвидации.
Я м а л у т д и н о в. Да… Да-да! (Поспешно делает петлю). Я все сделаю! Все!
Б а т т а л (взглянув на Хелле). Он хочет что-то сказать?
К у р м а ш. Вынь кляп.
Я м а л у т д и н о в. Не надо! (Испуганно). Не надо! Я не смогу!
Б а т т а л. Ну? Будешь говорить?
Х е л л е (тяжело дышит). Ваш новый юный друг плохо чувствует себя. Скажите ему, чтобы он успокоился… Однако чрезмерная наглость — устраивать ловушку в конспиративной квартире. Похоже на акт отчаяния. Играете ва-банк?
К у р м а ш. Список лиц, подлежащих аресту. Список осведомителей. День и час начала операции. Право на жизнь — в ответах, больше ни в чем.
Х е л л е. Право на жизнь? У меня его нет, как и у вас. (Усмехаясь). В крови современного человека не только любовь к жизни, но и любовь к смерти… Подождите, Курмаш! Прежде чем вы накинете на меня свою петлю… Маленькая просьба, господа!
К у р м а ш. Я сказал, о чем может идти речь.
Б а т т а л. Мы не бьем тебя! Не вышибаем зубы! А надо бы!
Х е л л е. И все-таки последняя просьба, господа! (Поспешно). Конечно, мы враги, и между нами никогда не может быть примирения. Вы не имеете еще корней в глубине мировой жизни, парвеню в истории, а наши корни, возможно, уже подгнили. Возможно, все именно так! Возможно, что еще и впереди последняя борьба для окончательного выявления основ бытия! Но какими бы врагами мы ни были, нас что-то и объединяет. Ведь можно понять даже и врага! Последняя просьба, господа!
Б а т т а л. Ну? Быстро!
К у р м а ш. Что за просьба?
Х е л л е. Всю эту неделю я пытался выяснить дату дня Икс. Собственно, даже причина моей смерти — в ней. Иначе бы я не оказался здесь. Я взываю к вашей человечности!
Б а т т а л. Ну?!
К у р м а ш. Короче!
Х е л л е. Я проиграл вам полностью эту шахматную партию. В моем присутствии вы говорите совершенно свободно. Значит, вы уверены в моем молчании. Я уже вычеркнут вами из списка живых. Но теперь, когда я на краю смерти… Когда, господа? Я хочу только знать, из-за чего я умираю.
К у р м а ш. Ладно! Нет больше времени.
Х е л л е. Это не праздное любопытство! Это мой последний вопрос. Я профессионал. И я хочу знать, где я проиграл вам, дилетантам? В чем?
Б а т т а л (не выдерживая). В чем? А в том, что не двадцатого, а четырнадцатого! В том, что тебя, падаль, уже не будет в это время, и все твои каверзы, вся твоя сеть, которую ты плел, лопнет! (Ямалутдинову). Давай!
Я м а л у т д и н о в. Сейчас! Сейчас!
Х е л л е. Четырнадцатого? Значит, выступление четырнадцатого.
Глаза его, казалось, пожирают людей и пространство.
Вдруг раздается тихий смех. Смех переходит в хохот.
Надкусывает ворот рцбашки и тут же замертво повисает на веревках.
Баттал и Курмаш бросаются к нему.
И только Ямалутдинов, отступив и вытирая со лба, с шеи пот,
кажется, еще глубже вдавливается в стену.
К у р м а ш. Что ж, облегчил дело. (Ямалутдинову.) Что посерел? Благодари его!
Б а т т а л. Фанатик! Надо отдать должное его хладнокровию.
К у р м а ш (вглядываясь в Ямалутдинова). Что?
что-то неслышно бормочет, шевелит губами.
Я м а л у т д и н о в. Меня мутит. Голова кружится. Сейчас, сейчас.
Б а т т а л (резкий поворот головы). Над чем Хелле так смеялся?
К у р м а ш. Уходим. Развяжи его. И вытаскивайте. (Ямалутдинову). Поднимайся! Живо!
Б а т т а л (толкая Ямалутдинова). Ну? (Ругается и вместе с Курмашом выносит труп.)
Я м а л у т д и н о в (поднявшись и двигаясь по комнате, как сомнамбула). Я сейчас!.. Я забыл… Что делать? Этот мертв… С ними? А если найдут список осведомителей? Нет, не найдут. Что же? С кем? (Качающаяся из стороны в сторону фигура и безумие отчаяния в остановившихся в глазах.) Что делать?
Берлин, Клаузенерштрассе, 12, отдельный кабинет ресторана «Золотой павлин»,
10 августа 1943 года.
Номер заканчивается. Появляется официантка.
Д ж а л и л ь. Где Баттал?
К у р м а ш. У поляков. Квартира надежная.
Д ж а л и л ь. Сейчас видел Ямалутдинова. Знал его по Демблину и Тильзиту, вместе сидели в лагерях… Как-то облинял. Пришибленный, затравленный, беспокойный. Щупал меня глазами, но со стороны, чтобы я не заметил.
К у р м а ш. Серьезно?
Д ж а л и л ь. Как он вел себя?
К у р м а ш. Плохо. Заставили его зарыть Хелле в лесу. Делал все словно по принуждению. Все время надо было подстегивать. Не человек, а барахло. Я весь день думаю о нем. Ненадежен.
Д ж а л и л ь. Что он может еще знать?
К у р м а ш. Главное знает. Был один момент, и Баттал сгоряча сболтнул!..
Д ж а л и л ь. Что?
К у р м а ш (после паузы, нервно). Надо с Ямалутдиновым кончать. И немедленно!.. Собственно, это главный вопрос, который я хотел обсудить.
Д ж а л и л ь. Объяснишь ты все толком или нет?!
К у р м а ш. Болтуны мы, раззявы!.. Баттал, черт его дернул за язык, ляпнул Хелле перед тем, как тот раздавил капсулу, про четырнадцатое. Надо было тогда же убрать и Ямалутдинова!
Д ж а л и л ь. Прекрасно! Вы распускаете языки, совершенно не контролируете себя, а человека, оказавшегося рядом с вами, на всякий случай нужно, оказывается, убирать. Есть какие-то более серьезные основания для подозрений?
К у р м а ш. Я своим нутром его душу чувствую. Вся эта история с Хисамовым и неожиданным появлением этого типа в легионе подозрительна!
Д ж а л и л ь. У меня в глазах все стоит тот человек в шталаге, которого расстреляли по моей вине. Я принял его за провокатора, а он меня — за предателя. Он мог быть с нами, должен был быть с нами, но с нашей же помощью его убили. Теперь вы со страху принимаете кого-то другого за предателя и, не разобравшись толком, хотите убрать. Убивать человека только за то, что тот показался мне облинявшим, а тебе не совсем сильным?
К у р м а ш. Если я буду знать, что среди десяти человек находится один предатель, от показаний которого зависит судьба тысячи человек, я выстрою в один ряд этих десятерых и расстреляю всех сам, лично, чтобы спасти тысячу! Ты сам прекрасно знаешь, что за нами судьба полутора тысяч человек!
Д ж а л и л ь. Не нервничай. Я не хочу, чтобы за наши ошибки, просчеты, промахи, глупости, болтовню расплачивались своей жизнью другие. Возможно, Ямалутдинов слаб. Слабых людей много, и это еще не основание и не причина, чтобы их уничтожать.
К у р м а ш (глядя за плечо Джалиля, в окно). Вон и он! Легок на помине. Долго жить будет, подлец!.. Я приказал ему прийти, чтобы ты сам взглянул на него.
Д ж а л и л ь. Позови.
К у р м а ш (кричит). Иди сюда!.. Пощупай его сам и решай. На тебе не меньшая ответственность.
Д ж а л и л ь. Ну, здравствуй, Ямалутдинов. Давно не виделись.
Я м а л у т д и н о в. Да. Здравствуйте.
Что вы на меня так смотрите?
Д ж а л и л ь. Я всегда пытаюсь понять человека по глазам. Стараюсь отгадать, что с ним случилось за то время, пока я его не видел? И что произошло?
Я м а л у т д и н о в. Со мной ничего не произошло.
Д ж а л и л ь. Как же не произошло?
Я м а л у т д и н о в. Что вы имеете в виду?
Д ж а л и л ь. Что я имею в виду? Я имею в виду то, что ты был пленным, а теперь работаешь в подполье. Продолжаешь войну здесь, в невозможных условиях. Тебя не раздавили, не сделали предателем. Ты оказался выше обстоятельств, остался бойцом. Не каждый способен взять на себя эту тяжесть. Ты взял.
Я м а л у т д и н о в. Не я один так. И другие.
Д ж а л и л ь. Да, и другие. Помни об этом.
Я м а л у т д и н о в. Я помню.
Д ж а л и л ь. У тебя есть дети?
Я м а л у т д и н о в. Да.
Д ж а л и л ь. Жива мать?
Я м а л у т д и н о в. Да.
Д ж а л и л ь. Помни и о ней.
Я м а л у т д и н о в. Что вы так смотрите?
Д ж а л и л ь. Ладно, иди. Но помни об этом разговоре.
К у р м а ш. Ну? Что скажешь?
Д ж а л и л ь (после долгого молчания). Я не всевидящий бог, чтобы решать, должен человек жить или пришел час его смерти. Во всяком случае ощущение, что он еще пока не предал.
К у р м а ш. Мы не можем его никуда изолировать.
Д ж а л и л ь. Надо было оставить его вместе с Батталом.
К у р м а ш. Я понимаю, у меня нет никаких, даже малейших, доказательств. Только недоверие и опасение… Но побеждает тот, в ком меньше сантиментов! Угрызения совести, справедливость и прочее — это для мирного времени. Но не для борьбы! Возможно, Ямалутдинов парень как парень, и даже неплохой по своей природе, когда ситуация не испытывает его на излом. Но можно ли за него поручиться сейчас? Я сам сделаю все, что надо. И сам возьму на свою душу грех его смерти, если он невинен.
Д ж а л и л ь. Если бы я был уверен, Гайнан, что так нужно для нашего дела? Но, быть может, это необходимо для нашего с тобой спокойствия?
К у р м а ш (после некоторого раздумья). Ну что ж, пусть тогда живет.
Д ж а л и л ь. Извини, я солдат, я поэт, но не палач. Я не могу…
К у р м а ш. Да, так. Ты, к сожалению, поэт. Поэты должны писать стихи. Им нечего делать на войне!
Д ж а л и л ь. У всех на войне есть свое дело. (Обнимая Курмаша за плечи.) Нам нужно продержаться еще три дня, Гайнан.
К у р м а ш. У меня нехорошее предчувствие. Интуиция меня никогда не подводила. Может, не Ямалутдинов. Возможно, что-то иное. Может быть, опасность где-то в другом месте. Но я ее чувствую.
Д ж а л и л ь. Постарайся переправить Ямалутдинова к полякам. И не сводите с него глаз. (Уходит.)
Я м а л у т д и н о в. С кем же пойти? Как быть?
Едлино, Польша, отдел «I-Ц» при легионе,
13 августа 1943 года.
Р у н г е (докладывает). Труп Хелле действительно зарыт в лесу. Я послал туда людей.
О л ь ц ш а. Доигрался, мальчик, жаль.
Р у н г е. Меня он считал ремесленником, а себя воображал художником. Вот и нарисовал себе бессмысленную смерть!
О л ь ц ш а. Вы были накануне погрома. Сегодня тринадцатое число. Завтра… Чистая случайность спасла вас от смерти, меня — от служебных неприятностей. Давайте сюда этого Ямалутдинова!
Р у н г е (подойдя к двери). Давайте сюда Ямалутдинова.
О л ь ц ш а. Смелее, смелее! Ты находишься среди друзей. Здесь ничто тебе не грозит.
Я м а л у т д и н о в (посеревший, обессиленный от внутренней борьбы). Если бы я что-то попытался там сделать, они бы убили меня… И потом, господин Хелле дал мне знак, чтобы я не предпринимал никаких действий.
О л ь ц ш а. Я понял тебя, понял.
Я м а л у т д и н о в. Я ни в чем не виноват!
О л ь ц ш а. Я понял тебя. Ты вел себя правильно, правильно.
Я м а л у т д и н о в. Они решили проверить меня на этом деле. Поэтому и взяли с собой… А потом увели к каким-то полякам, заперли, следили. Но я улучил минуту и сбежал.
О л ь ц ш а. Итак, выступление четырнадцатого?
Я м а л у т д и н о в. Да.
О л ь ц ш а. Ты сам слышал? Своими ушами?
Я м а л у т д и н о в. Сам. Господин Хелле потом засмеялся и раздавил зубами ампулу.
О л ь ц ш а (Рунге). Истинный немец. Он оставался профессионалом до самой последней минуты. Его заслуги достойны Железного креста. (Ямалутдинову). Что он сказал еще? Он сказал что-нибудь перед смертью?
Я м а л у т д и н о в. Он сказал, что старый прохвост оказался прав, и раздавил зубами… ампулу…
О л ь ц ш а. Старый прохвост… (Обращаясь к Рунге). Впрочем, вы, вероятно, правы. Он попался, конечно, как мальчик. Глупо!
Р у н г е. Нигде не зафиксировано, что у него должна была быть встреча с Батталом на конспиративной квартире! Это дилетантство! Это такое художество, которое на грани служебного преступления!
О л ь ц ш а. Да, непростительно!..
Р у н г е. Я был для него грубый мясник…
О л ь ц ш а. Приступайте, Рунге. По списку. Залилова пока не трогать. Его в Берлин, остальных — немедленно брать. (Уходит).
Р у н г е (набрав на диске телефона двузначный номер). По утвержденному списку. Начинайте. Залилова — изолировать. (Бросает трубку).
Ф е л ь д ф е б е л ь. Придется попотеть. Работы будет много.
Р у н г е. А ты уже устал, симулянт? Привык отлынивать! Дам кого-нибудь! (Уходит).
Ф е л ь д ф е б е л ь (заметив Ямалутдинова). Ты еще здесь? Пошел вон! Не сюда! В ту дверь.
Я м а л у т д и н о в. Сейчас-сейчас.
Ф е л ь д ф е б е л ь. Быстро! (Поспешно выталкивает Ямалутдинова.) Вон!
Пространство заполняют несколько эсэсовцев.
Удар. Второй, третий, еще один… Слышны только звуки ударов. Баттал падает.
Ф е л ь д ф е б е л ь. Сейчас.
Баттала уволакивают в соседний кабинет. И уже оттуда слышны голоса.
Р у н г е. Кто в составе организации? Отвечай! Связные? Отвечай! Под напряжение! Пусть попляшет в пляске святого Витта! Ну? Ты был говорлив, когда спровоцировал свой арест. Ну?! В рот ему сунь электрод! В рот!
(Выбежав и переключаясь на новый допрос). Советую быть благоразумным. Ваши задачи? Отвечай! Кто входит в состав пятерки? Отвечай!
К у р м а ш (разбитыми в кровь губами). Нас много. Много!
Э с э с о в е ц. Улыбаешься, сволочь! Я покажу тебе, как улыбаться!
Р у н г е. Где щипцы? Ганс! Связать! Вытяни у него язык! Пусть, если не хочет говорить, посмотрит на свой язык!
Отвечай! Отвечай! Отвечай!..
Как сомнамбула, он кружит на одном месте.
Берлин, Гегельплац, 2. Ведомство рейхсминистра по делам восточных оккупированных территорий,
14 августа 1943 года.
Р о з е н б е р г (прохаживаясь по кабинету). Мобилизация на борьбу с большевизмом соединений, сформированных из народов России, — важный военный и политический эксперимент! К сожалению, приходится констатировать, что он не удался! (После тяжелой паузы). Не далее как вчера фюрер заявил, что все так называемые национальные комитеты оказались ни чем иным, как плодами с гнилым нутром… Вы ставите меня, дорогие мои друзья, в неловкое положение.
А л м а с. Неприятностей больше не будет. Работа ведется. Аресты начались.
Р о з е н б е р г. Работа ведется… Плохая работа!
А л м а с. Нужно время. Россия, к сожалению, не Европа. В Европе человек дисциплинированный от природы, а в России…
Р о з е н б е р г. Вы покинули Россию после революции. Не кажется ли вам, что за столь долгие годы вы утратили непосредственное ощущение этой страны? Что же касается человека — он таков, каким его делают обстоятельства! За какой-то десяток лет мы поменяли головы миллионам людей, и отныне они живут во власти нашей идеологии. Если идея где-то, пусть даже в одном пункте, проявляет бессилие, значит, не все с ней обстоит идеально! Вы хотите уверить меня в этом?
А л м а с. Я приложу все силы!..
Р о з е н б е р г. Боюсь, что ваших сил явно недостаточно… Вы свободны.
А л м а с. Я хотел присутствовать, господин рейхсфюрер, при беседе с Залиловым. Я чувствую, как меняется ко мне отношение… Если вы позволите?..
Р о з е н б е р г. В этом нет необходимости.
Да, порченные молью люди не могут быть лидерами. Провал эксперимента отчасти объясним тем, что мы не нашли людей, которые действительно могли бы возглавить националистическое движение.
О л ь ц ш а. Большинство из них, к сожалению, отличаются изощренной хитростью, тщеславием, но не проницательностью и умом.
Р о з е н б е р г (раздраженно). Последними качествами должны обладать и вы с вашими сотрудниками, дорогой Райнер!.. Сегодня после первых лет натиска мир застыл в некоем равновесии сил. Больше того, кривая успеха порой идет даже на убыль... Я знакомился со стихами, которые вы мне доставили, с желанием всецело познать умонастроения враждебной стороны. С желанием понять природу противостоящей идеи! Хочется совершенства! Я страдаю от несовершенства этого мира! (Беря в руки фотокопию стихов и бросая их на стол.) Подобно Иксиону, прикованному Зевсом к вращающемуся колесу, мы заперты в вечном круговороте действий. Но колесо уже не катится, не идет! При всех колебаниях и иногда кажущихся положительных отклонениях оно неизменно оказывается в той же точке, из которой стремилось уйти! (Постукивая пальцем по листочкам со стихами.) Я убежден, если идея где-то, пусть даже в одном пункте, проявляет бессилие, значит, возможно поражение и большего масштаба. Вот что означают стихи вашего протеже, дорогой Райнер. Этот человек здесь?
О л ь ц ш а. Да.
Р о з е н б е р г. Что ж, давайте посмотрим на него. Введите.
Прошу вас.Садитесь.
Д ж а л и л ь. Жизнь действительно парадоксальна. Когда меня повезли в Берлин, я не мог предположить, что этим обязан вам.
Р о з е н б е р г. Почему же? Мы с вами почти соотечественники. Правда, вы с Урала, с Волги, а я из прибалтийских немцев. Но мы оба из России. И к тому же коллеги. (Улыбаясь). Вы закончили курс в Московском университете, и я некогда отбыл его в этом же заведении.
Д ж а л и л ь. Не знал таких подробностей. Они меня бесконечно трогают.
Р о з е н б е р г. Как государственному деятелю, отвечающему за политику на оккупированных территориях, мне приходится размышлять над рядом проблем. Как вы думаете, должна ли оккупация определяться лишь чисто военными и экономическими нуждами? Или же ее пределы должны включать в себя также и закладку политического фундамента для будущей организации данных территорий?
Д ж а л и л ь. Вы хотите обсудить этот вопрос со мной?
Р о з е н б е р г. Видите ли, вся проблема СССР, если иметь в виду обширные пространства, анархический от природы склад характера народов, населяющих страну, и трудности управления, возникающие из одного этого, а также условия, созданные большевизмом, которые являются совершенно отличными от условий жизни и быта Западной Европы, требует совершенно иного подхода к ней.
Д ж а л и л ь. Такой реализм мышления вам, вероятно, нужно было иметь перед началом войны.
Р о з е н б е р г. Возможно. С вами приятно беседовать. Но вернусь, кстати, к вопросу о парадоксах! Я представитель режима, ведущего ныне свою решающую операцию, но, как ни странно, врагов рейха лицом к лицу вижу чрезвычайно редко.
Д ж а л и л ь. Почему вы называете меня врагом? Я добровольно и безоговорочно соединил свою судьбу с вами.
Р о з е н б е р г (помолчав). Нам с господином Ольцша все известно о вашей подпольной деятельности. Сегодня четырнадцатое августа. Ваша авантюра не удалась. Сейчас, когда мы беседуем с вами, всех ваших единомышленников уже допрашивают в гестапо.
Лицо Джалиля остается спокойным, не шевелится ни один мускул,
и только отрешенным делается взгляд.
Д ж а л и л ь (охрипшим голосом). Что вам надо? Почему я здесь?
Р о з е н б е р г. Жизнь парадоксальна — вы же сами утверждали этот постулат. Естественно, что вместе с вашими товарищами вы также будете приговорены за свои антигерманские действия к смертной казни. Но есть один вариант. Вы лично можете избежать данного приговора. Мы лишаем всякой правовой защиты врагов рейха, но еще Макиавелли сказал, что политику не следует становиться рабом собственного слова. Я готов потвердить истинность и этого парадокса.
Вы слышите меня?
Д ж а л и л ь (после долгой паузы, с неживой усмешкой). За что же такое необыкновенное, необъяснимое исключение из правил?
Р о з е н б е р г. Считайте это моим капризом. (С улыбкой, полной обаяния.) Волей случая или судьбы я стал вашим почитателем. И мне бы хотелось, чтобы вы занимали в рейхе то место, какое предусматривает для поэта целостность нашей политической идеи. Здесь, не скрою, у меня есть и своя корысть. Тогда идея, которой я служу, пусть в каком-то своем незначительном фрагменте, будет еще совершенней! (С видимой искренностью.) Это моя болезнь. Я уже говорил своему другу Райнеру, что я страдаю от несовершенства. Больше того, оно доставляет мне чисто физические страдания.
Д ж а л и л ь. Жарко! Однако, жарко.
Р о з е н б е р г (удивленно). Что?
Д ж а л и л ь. Как ни странно, я чувствую какое-то освобождение! Надоело играть! У вас есть нож?
О л ь ц ш а. Какой нож?
Д ж а л и л ь. Мне надо соскрести с лица маску!
Р о з е н б е р г. Вы не русский, Залилов! Какое отношение имеет к вам Россия? Мир не забыл, да и сами русские не забыли, что более трехсот лет их государство находилось в зависимости…
Д ж а л и л ь (усмехаясь). Вы не знаете истории, господин Розенберг. Вы не знаете, что в истории все перемешивается. Я не различаю теперь, не различаю даже по лицу, где татарин и где русский. Может быть, все дело в этом? (С холодной улыбкой.) А может, не только в этом? В наше время людей разделяет не столько то, что один немец, а другой русский или француз… Может быть, все дело в том, Розенберг, что нас с вами разделяет то, что вы нацист, а я…
Р о з е н б е р г. Это слова! Давайте переведем разговор на практическую почву. В комитете «Идель-Урал» вам, как поэту, было доверено дело пропаганды и культуры. Это довольно незначительная и неопределенная должность. Я предлагаю вам роль главы этого комитета!
Д ж а л и л ь. Старый сюжет о Фаусте и Мефистофеле?
Р о з е н б е р г. Вечные сюжеты потому и вечны, что они повторяются… Мы позволили вам, к сожалению, стать одним из лидеров подполья. Я признаю свою ошибку. И готов закрыть глаза и на ваши ошибки. Нам нужен человек, известный среди всех тюркоязычных народов.
Д ж а л и л ь. Извините. У меня есть уже профессия.
Р о з е н б е р г. Какая профессия?
Д ж а л и л ь. Вы ее называли. Я поэт.
Р о з е н б е р г (со страстью). Политика тоже по своей природе высокая поэзия! Это то поле деятельности, в котором новые комбинации непременно создаются, а не просто открываются и фиксируются. Мир будущего в значительной степени станет миром, сделанным политиками.
О л ь ц ш а. Кроме того, результат! Если бы был результат!
Д ж а л и л ь (резкий поворот головы). Что за результат?
О л ь ц ш а. Вы создали организацию, но она разгромлена! Чем уравновесятся ваши потери? Жалкие листовки? А чем окупится гибель их авторов, их распространителей? Вы вовлекли в свою организацию множество людей. Вы беззастенчиво эксплуатировали их простодушие, их нетерпение. Вы разжигали их ненависть. А в итоге? Вы здесь, на краю пыток и смерти.
Д ж а л и л ь. Мы, штурмбаннфюрер, вернули в руки людей оружие! Вернули им имя, родину. В условиях плена и обработки они сохранили верность долгу. Четыре батальона, которые вы сформировали из моих земляков, не принадлежат и не будут принадлежать вам. Они вне вашей власти! И они вам уже доказали это. Доказали в Белоруссии, в Карпатах, во Франции и вот сейчас в Польше.
О л ь ц ш а. Вы пожертвовали тысячами своих соплеменников! Обрекли их на смерть, на ужасные страдания! Так ли уж нуждалась в этой смерти ваша грядущая победа?
Д ж а л и л ь (насмешливо). А вы из гуманистов, однако. Конечно, победа будет обеспечена и без нас. Но возможно ли человеку перелагать на плечи других бремя спасения? По крайней мере, мы доказали, что мы были в этом мире.
Р о з е н б е р г. Слава — солнце мертвых. Так гласит древнее изречение. Но не всех мертвых. Ваша Родина будет знать вас лишь как предателя!
Д ж а л и л ь (вдруг засмеявшись). Уж не гадаете ли вы мне на картах, рейхсфюрер? Быть может, вы не из прибалтийских немцев, а из цыган? Вы считаете, что в силах приговорить нас к смерти, к бесславью, к позору? К чему угодно? Что мы все в ваших руках и в них наше прошлое и даже наше будущее? Жизнь парадоксальна, конечно! Но что самое парадоксальное, — в тот час, именно в ту минуту, когда вы пошлете нас на гильотину, к нам придет бессмертие. Именно в то мгновение. (С издевкой). И это наше бессмертье будет еще одним вашим поражением, поражением вашей идеи. Причем приговор этот никто не сможет отменить… Я никогда не жил так напряженно и так счастливо, как в эти месяцы. (Пренебрежительно), Если бы у судьбы были другие варианты? Их нет. И к чему этот нелепый разговор? Он был бы уместен в вашем ведомстве, штурмбаннфюрер, где ваши коллеги пытают сейчас моих товарищей. Так и везите меня туда! Продолжим разговор там. Видимо, мой бывший соотечественник действительно болен, иначе чем объяснить?.. (Не договорив, машет рукой).
Р о з е н б е р г. Вы сами подписываете себе свой смертный приговор.
Д ж а л и л ь. Я всегда все в жизни делал сам.
Как тень, возникает помощник.
О л ь ц ш а. Какие будут указания?
Р о з е н б е р г (тихо). Для врагов рейха у нас один закон. (Оставшись один). Если где-то в одной точке, в одном пункте… Неужели война проиграна?
Берлин, Центральная следственная тюрьма Тегель,
15 августа 1943 года.
Р у н г е. Ну, будешь говорить?
Белорусская операция! Как был организован переход батальона к партизанам?
Звучит танго смерти.
Появляется помощник, ведя женщину в красивом медленном танце.
Джалиль ошеломленно смотрит на них.
Помощник рывком сажает женщину в специальное кресло,
защелкивает сзади руки наручниками. Останавливается рядом.
В руках у него ножницы.
Д ж а л и л ь (в бреду). Дайте бумагу.
Р у н г е. Что? Бумагу?
Д ж а л и л ь. Стихи!
Р у н г е (после паузы). Как я устал убивать! Как надоело мне убивать! Проклятый мир! (Вновь зверея). Стихи, говоришь? Кровью ты будешь писать свои стихи! Последней кровью!
Сегодня и вчера.
И под сводом этого мира — С., свидетель, современник, двойник всех живущих.
Появляется Дильбар, девушка-песня.
С. Да. И я хочу знать, уничтожим человек или неуничтожим.
Д и л ь б а р. Вот его стихи. Я принесла их оттуда.
С.
-
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной…
К у р м а ш. Священник тюрьмы только что сказал, что сегодня в полночь нас обезглавят. В последний раз я проверяю себя…
Б а т т а л. Унтер предложил папиросу. Маленький штришок — папироса смертника. Он роздал папиросы и другим одиннадцати приговоренным. Что ж, самое время покурить последний раз.
П о э т. Возможно, в чем-то виноват и я? Чего-то не разглядел. Не понял… Каждый день тысячи и тысячи людей гибнут, уносимые шквалом. Прости меня, мой брат, убитый в Пиотрокуве! Но вот пришел и мой день Икс… Лорка? Здравствуй, Лорка! Тебя убили фалангисты, а сегодня убьют меня. Пушкин! О, целая коммуна поэтов, задавленных, расстрелянных… Я, по-видимому, первый, кто будет гильотинирован. Все мы листья, оторванные от ветки. А дерево? Дерево, наверное, будет расти!
С. История потом донесет слова одного священника, бывшего свидетелем их последней минуты: «Они умерли с улыбкой».
П а л а ч. Они все улыбались!
С. А-а, палач! Я хочу спросить тебя, палач, именно тебя, уничтожим человек или неучтожим?
П а л а ч (подергиваясь в нервном тике, безумно). Почему они улыбались? Кому они улыбались? (Уходит.)
С. Я спрашиваю и тебя…
Я м а л у т д и н о в. Я ничего не знаю! Я хотел только жить. Я никому не делал ничего плохого!
С. Я спрашиваю тебя, почему, несмотря на предательство, на их лицах не погасла улыбка?
Х и с а м о в. Да, это он предал всех! Он, именно он выдал всех нас!
С. Предав и сам, ты десятилетиями примазываешься к чужой славе! Но придет и для тебя твой час!
Х и с а м о в. Это ложь! Я прошел проверку!
С. У меня свое следствие… (Увидев бредущих женщин). Свое следствие в этом мире. Амина, вечная женщина, мать всего человечества, и Дильбар, девушка-песня, бредут по земле.
Кого они ищут уже целую вечность? Кого зовут?
Д и л ь б а р.
-
Дильбар поет — она рубашку шьет,
Серебряной иглой рубашку шьет,
Куда там песня — ветер не дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
Атласом оторочен воротник,
И позумент на рукавах, как жар…
С. Все мы, наверное, странники на этой земле. Но найдем ли то, что ищем?
А м и н а. Кто ты, милый?
С. Кто? Я ищу неучтожимого вечного человека, и я твой сын, мама.
А м и н а. Да, сын… Возьми рубашку, сынок. Каждому родившемуся на земле я даю голубую рубашку, чтобы война не могла убить его снова. Чтобы смерть была бессильна. Мне нужно вышить много-много рубашек. Прощай, сынок!.. Надо обойти всех и каждому дать по волшебной рубашке… (Идет дальше).
Д и л ь б а р.
-
Дильбар поет,
Она рубашку милому несет.
Куда там ветер — песня лишь дойдет
Туда, где милый ту рубашку ждет.
1980
