Творчество Диаса Валеева.




* * *


      Вообразите удивление человека, который приходит к себе домой и обнаруживает, что на него смотрят так, словно он совершенно посторонний. Таково же удивление человека, когда он открывает ключом дверь и обнаруживает в квартире постороннюю женщину.
      — Кто вы?
      — Твоя жена. Почему ты спрашиваешь?
      — Жена?!
      На улице человек в изумлении подходит к милиционеру и сообщает, что он забыл, кто он такой.
      — Я помню только, что обязанность людей в таких мышиных мундирах, как у вас, помогать тем, у кого случилось несчастье. Это правда? Я не ошибаюсь?
      Ему говорят:
      — Позвольте вам объяснить положение вещей. В критической ситуации вам может быть отказано в помощи, вполне заслуженной, или вдруг будет отложено продвижение, или фонды, необходимые вам для важной работы, «случайно» окажутся отвлечены на что-нибудь другое. Остракизм — это эквивалент изоляции. Вы будете физически присутствовать в жизни, но вы не будете больше ее участником. Вокруг вас установится все возрастающая социальная дистанция. Давление распространится и на тех, кто с вами близок, чтобы заставить и их отойти от вас.
      Ему говорят это и вдруг замечают, что он не слышит ни слова. Он погружен в какие-то свои внутренние размышления, откуда ничто не может его извлечь.
      Он даже не замечает беременности жены, забывает о своей семье, забывает обо всем, кроме своей всепоглощающей страсти знания.
      — Милый мой, ты болен?
      — Нет.
      — А почему ты так переменился?
      — Милая, тебе не понять этого.
      — Почему?
      — Все смотрят на меня с сочувствием в глазах или недоумением, а я — счастливейший человек в мире.
      Он приходит домой под утро, отсутствовав двое суток.
      — Где ты был? Мы не нашли тебя ни в лаборатории, ни у знакомых.
      — А что тут такого? Нельзя и прогуляться? Мое тело ходит взад и вперед. Но моя душа чужда этим действиям, она остается недвижимой, погруженной в идею, бесчувственной ко всему из-за этой идеи, из-за поисков абсолюта. Ты не знаешь, что я сделал в последние годы? Я шел гигантскими шагами. Подумай только, что если я —я первый — найду, найду... понимаешь, найду!.. Тогда я, человек, буду творить как сама природа, как Бог!
      — А станет ли от этого жизнь радостнее? И позволит ли этот самый Бог посягнуть на его права и власть?!
      — Посягнуть?
      — Да, ты умер для всего. Я вижу, жажда знания в тебе сильнее тебя самого. Приостанови на время свои поиски. Ты уже не можешь любить, Абсолют пожрал твое сердце. Не обрекай свое сердце на бедность.
      — Значит, я доставляю тебе горе?
      — Я страдаю.
      — А знаешь, о чем я мечтаю? О празднествах мысли, о сокровищах духа... И о славе.
      — Для себя, да?
      — Нет. Для всего человечества. Но, конечно, я — жалкий человек. Я играю жизнью... твоею. Чтобы сохранить тебе счастье, мне нужно убить себя. Но ведь я знаю, знаю — я нахожусь на волосок от Абсолюта.
      Проходит семь лет. Он приходит домой.
      — Что такое? Почему ты в постели? Что такое здесь происходит?
      — Происходит вот что! Ваша жена умирает, и ее убили вы!
      — Ты умираешь, и я тебя убил? Что говорит этот человек?
      — Прости меня. Соседи зачем-то вызвали «Скорую помощь», но я действительно умираю.
      — Что произошло?
      — Я не упрекаю тебя ни в чем. Ты дал мне много, слишком много счастья. Я не могла вынести сравнения между началом нашей с тобой жизни, такой полной, и последними годами, когда ты всецело ушел в себя или в мир, и жизнь моя сделалась такой опустошенной и лишенной любви. А когда умер наш сын... Уже семь с лишним лет ты мертв для любви, для семьи. И я ухожу из мира вовремя, у нас давно уже нет никакой общей жизни, ты таишь от меня свои мысли, свои поступки. Болезнь моя длится уже давно, но ты ничего не замечал. Меня потрясло... ты проводил какой-то опыт и даже не пришел на похороны собственного сына. Что будет с тобою? Теперь я обязана сказать тебе правду. Умирающие дальнозорки. Я не знаю, что отныне будет противовесом проклятой страсти, на которой ты построил свою жизнь. Ты ничего не добьешься, кроме позора для себя. Я-то в тебя верила. Я знаю, что ты велик, но для толпы гениальность подобна безумию. Слава — солнце мертвых. У великого человека не должно быть ни жены, ни детей. Ступай теперь в одиночестве. Твои добродетели не те, что у всех, ты принадлежишь всему миру и не можешь принадлежать ни жене, ни семье. Возле тебя сохнет земля, как возле большого дерева. Я ждала этого последнего дня, чтобы высказать тебе мои ужасные мысли.
      — Я истощил силы в бесплодных попытках, я устал от борьбы с гигантской проблемой, впал в отчаяние, обречен на безвестность, но я — на волосок от Абсолюта.
      — А я — на волосок от смерти. Мы оба — на волоске, который вот-вот оборвется.
      ...Почему меня так привлекает образ одержимого безумной страстью человека? Почему я снова и снова возвращаюсь к нему? Возможно, вирус какого-то безумия находится во мне самом?
      Я тоже пребываю в поисках некоего Абсолюта. Абсолюта философской мысли. Абсолюта религиозной идеи. Абсолюта любви.
      Боги язычества, индуизма, зороастризма, иеговизма, христианства, ислама не абсолютны. И мной уже давно владеет идея Абсолютного Бога. Религия человечества, которая явится в жизнь завтра, будет, вероятно, религией Абсолютного Бога.
      Я пытаюсь создать пьесу о великом безвестном безумце, который на волосок от Абсолюта. Быть может, я пытаюсь воссоздать образ своего двойника?
      И я — на волоске от Абсолюта. Но не суждено ли мне всегда пребывать на таком расстоянии от него?

* * *


      ...Бергсон приходит к следующей мысли: «Воспринимать влияния всех точек, всех тел — такова судьба материального предмета». В противовес этому особенностью восприятия «органических» существ является выбор.
      Небезынтересны его размышления в целом и относительно того, что называется органической ветвью мироздания, а именно размышления о сопряженности сознания какой-либо особи и ее подвижности в пространстве.
      Животное, не умея усваивать углерод и азот непосредственно, впрямую, говорит он, вынуждено искать в качестве пищи растения, уже усвоившие эти элементы, или же вонзать свои клыки в своего же собрата по жизни, заимствовавшего их у растительного царства. Поэтому способность движения животному необходима как воздух. Начиная с амебы, простирающей куда попало свои отростки, чтобы ловить органические существа, рассеянные в капле воды, и кончая высшими животными, хотя бы человеком, животная жизнь в своем общем естестве характеризуется подвижностью в пространстве. Уже в самой первобытной форме она представляет собой комочек протоплазмы, обернутой только тоненькой белковой плевой, которая оставляет ей полную свободу изменять как угодно свою форму и двигаться. Растительная же клетка, наоборот, окружена целлюлозной оболочкой, обрекающей ее на неподвижность.
      Но подвижность и неподвижность, считает Бергсон, только поверхностные признаки еще более глубоких тенденций. Очевидно, существует зависимость между подвижностью и сознанием. Сознание высших организмов требует, видимо, наличия известного мозгового аппарата. И чем подвижнее существо, тем более развит этот аппарат. Чем больше развивается нервная система, чем многочисленнее и точнее движения, между которыми ей приходится выбирать, тем ярче связанное с ней сознание. Но ни подвижность в пространстве, ни дар выбора и ни их следствие — сознание — не предполагают, конечно, нервной системы, как какого-то необходимого условия, ибо она только направляет по определенным каналам и доводит до более высокой степени интенсивности первоначальную неопределенную активность, рассеянную в массе органического вещества. Чем ниже мы опустимся в ряд животных, тем все проще и независимее друг от друга будут становиться нервные центры, и, наконец, нервные элементы исчезнут совсем, потерявшись в общей массе недифференцированного организма. Кстати, человеческие общества разных форм и внутренних организаций можно уподобить живым существам разных степеней подвижности и развития. Чем больше в обществе нервных центров, взаимозависимых друг от друга и от некоего высшего нервного узла, тем оно свободнее и более готово к дальнейшей эволюции. На земле существует много народов, словно задержавшихся в развитии — с архаичными или не совсем адекватными концу II — начала III тысячелетия формами самоорганизации и свободы. Но вернемся к живым существам. В какой-то мере столь же нелепо отказывать животному в сознании, полагает Бергсон, если у него нет мозга, как и считать какую-нибудь амебу способной питаться манной небесной, поскольку у нее не нащупывается ничего похожего на нормальный желудок. В действительности нервная система, как и все другое, произошла от разделения труда — она не создает новых отправлений в организме. Она только доводит их, отшлифовывает до более высокой степени интенсивности и точности, придавая им форму обдуманного и самопроизвольного действия.
      Самый скромный организм, считает философ (парадоксы парадоксами, но точность точностью), сознателен в той мере, в какой он движется свободно. Это, кстати, любопытное наблюдение. Люди обладают различными степенями свободы. Чем свободнее человек в своих действиях и в своем мышлении, тем он более развит.
      Но что такое при этом сознание? Причина движения или его следствие? С одной стороны, как бы и причина, поскольку направляет движение. С другой же, следствие, ибо поддерживается двигательной активностью, а как только она исчезает, сознание атрофируется или, вернее, засыпает. Что касается растений, то у них, видимо, направляющей воле животного соответствует стремление преломлять энергию солнечных лучей, чувствительности животного — своеобразная впечатлительность хлорофилла к свету. И если нервная система у нас представляет собой нечто вроде посредника между ощущениями и волей, то «нервной системой» растения является, вероятно, механизм, служащий посредником между чувствительностью хлорофилла к свету и производством крахмала.
      Природа всюду говорит об одном и том же, но говорит всегда, с блеском владея множеством языков. Она разно- и многоязычна. Высшие формы духовного мира и низшие проявления материи суть лишь крайние звенья одной и той же цепи. Собственно все, о чем только что говорилось, является грубой обработкой этой элементарной мысли. В принципе нет никакой разницы между молекулой воздуха, цветком ромашки на лугу, какой-нибудь амебой или курицей, клюющей зерно, рассыпанное на земле. Как нет никакого принципиального различия между той же курицей и зерном. И мало того, и землей, по которой эта клушка ходит. И даже мной, который в эту секунду оглушен этой мыслью. Мир един. И философия, вскрывающая сущность этого мира, тоже должна быть единой. Единое включает в себя многое. Многое развивается, оно находится в движении, оно подвержено регрессу и эволюции. Развивающееся многое развивает и единое и, возможно, не меняя принципиально его внутренней природы, постепенно меняет его внешний облик. Философия Единого, или универсальная философия синтеза, к которой я испытываю неодолимое влечение, должна включать в себя, таким образом, многое, т.е. все существующие и существовавшие философские течения, как свои естественные органические составные части, но в тех формах, размерах, пропорциях и качественных состояниях, которые диктуются целостностью единого. Таким образом, искомая мной абсолютная философия есть некая сложная иерархическая, постоянно развивающаяся система, не имеющая как бы конца. Поскольку Единое включает многое, а различные части многого есть величины качественно и количественно меняющиеся, то Единое, или в данном случае единая философия, есть некий Абсолют, находящийся в состоянии динамического кипения. Статика этому Абсолюту противопоказана.
      Подобно этому и Бога, вероятно, можно представить в виде некоего Абсолюта с постоянно меняющимися характеристиками. Именно поэтому у Него — бессчетное количество имен и бесчисленное количество определений, каждое из которых в такой же степени истинно, как и неистинно.

* * *


      Связывать проблемы разного характера мостами аналогий и параллелей небесполезно. Так устанавливается единство мироздания. Именно в аналогиях выступает нагая и единая всюду первосуть природы. О чем я хочу сказать в этом эссе? О бесконечности проявлений психического во Вселенной, о его объективном существовании не только в нас, но и всюду вовне — в дереве, растущем за окном, в тонкой травинке, в том, что мы уверенно называем косной мертвой материей, в Боге. Психическое, видимо, объективно существует в различных формах, моделях, вариантах, способах, которые мы еще пока не можем распознать, увидеть, услышать, почувствовать. И мы не будем чувствовать его до тех пор, пока будем привносить в природу формальный язык человеческого сознания и искать его там. Все сущее кричит о своем существовании на своем языке. И надо учиться разговаривать на нем. Для нас же до сих пор действительно и значимо лишь то, что дано нам из рук в руки, что непосредственно теребит наши чувства. И здесь нам в какой-то мере должны помочь аналогии. Ведь тот факт, что есть видимый свет, не ставит под сомнение существование ультрафиолетовых и инфракрасных лучей. Точно так же факт существования человеческой формы сознания, известной нам непосредственно, не должен ставить под сомнение вполне вероятную возможность существования в мире, в котором мы живем, иных форм сознания, в том числе совершенно непредставимых и экзотичных. Более того, мне кажется, что мы стоим на пороге того момента, когда эти экзотические и невероятные формы сознания войдут в наше сознание как некая уже неоспоримая реальность Вопрос в том, выдержим ли мы подобную конкуренцию, не явится ли такая легализация чуждых нам форм сознания концом человечества? Но вероятен и другой исход: подобное сосуществование различных, разноприродных форм и моделей сознания или, по-другому, разноприродных способов самоорганизации жизни явится началом новой истории Земли. До сего времени двигателем эволюции на Земле был человек, но с какой-то определенной точки отсчета им может стать иная форма сознания. Или человек в совокупности с чем-то другим.

* * *


      Могущественный порядок физических законов возникает из атомной и молекулярной неупорядоченности, из полного беззакония. Отдельные атомы всегда участвуют в пляске святого Витта. Тепловое движение противостоит их упорядоченному поведению и не позволяет отнести к какому бы то ни было распознаваемому закону события, происходящие между малыми количествами атомов. Только в действиях «масс» атомов статистические законы начинают жить и контролировать поведение этих объединений с точностью, возрастающей с увеличением числа участников событий. Статистический тип закона, контролирующий процессы большого масштаба, считает Эрвин Шредингер, как бы создается из «динамических» законов, которые, по-видимому, управляют событиями малого масштаба, например, взаимодействием единичных атомов и молекул. Господство случайности, беззакония, индетерминированности сменяется в макромире господством необходимости, строгого детерминизма.
      Если взять кварцевую трубку, наполненную кислородом, и поместить ее в магнитное поле, то сила поля будет стремиться причесать все молекулы как бы в одном направлении. Единичные молекулы кислорода непрерывно изменяют свою ориентацию; они подвержены действию теплового движения, влиянию различных случайностей, но в среднем благодаря их огромному количеству возникает постоянное небольшое преобладание ориентации молекул в направлении поля. Это пример чисто статистического закона в физике. Случайность, прошедшая крещение в статистике, становится закономерной необходимостью.
      Подобное же можно наблюдать и в человеческом обществе. Легкое, почти даже незаметное присутствие, а значит, и воздействие какой-либо идеологии или религии в конечном счете ощутимо меняет ориентацию людских масс. Вчера еще верующие в Христа или Аллаха, сегодня они могут стать безбожниками и атеистами, а завтра так же легко и незаметно станут последователями любой другой укоренившейся социальной или религиозной доктрины. Человечество вполне может уверовать в какого-то новоявленного Мессию и некоего нового Супербога, если появится мощный и стабильный источник излучения новых религиозных идей. Поведение единичных людей мало чем отличается от поведения молекул кислорода в кварцевой трубке, на которые воздействует магнитное поле. Или поведения молекул перманганата калия, если мы бросим в банку с водой несколько кроваво-черных кристалликов марганцовки. Движение отдельной молекулы непредсказуемо. Движение масс молекул предсказуемо с достаточной степенью точности.
      Иначе говоря, материя, по словам Шредингера, должна обладать некоей массой для того, чтобы наслаждаться благоденствием вполне точных законов как в своей жизни, так и при взаимодействии с внешним миром. В противном случае количество участвующих элементов слишком мало, чтобы эволюция процесса была как-то предсказуема.
      Благоденствие точных законов наблюдается в классической механике Ньютона. Но этого благоденствия нет в волновой механике того же Шредингера. В физике элементарных частиц. Там господствует слишком большая неточность и случайность, т.е. беззаконие. В микрофизике (как и в микрофизике человеческих страстей, не объятых обручем государственных или общественных структур) из тоталитарного царства детерминизма мы низвергаемся в анархию индетерминизма; в объективном все более и более преобладает субъективное, и это субъективное становится все более агрессивным и самодовлеющим. Высказывания о возможностях и тенденциях объединяются с высказыванием о нашем знании факта, причем, чего больше в этих высказываниях — знания или догадок, неизвестно. И прав Гейзенберг: все выглядит так, будто мы ввели субъективный элемент в теорию.
      К этой же категории явлений, подобных взаимоотношениям объективного и субъективного, относятся и понятия непрерывного и дискретного. Черты дискретности, выразившиеся в отсутствии промежуточных ступеней между двумя соседними энергетическими уровнями в атомной структуре или же промежуточных форм между материнскими особями и дочерними в так называемой органической структуре, были обнаружены в природе сравнительно недавно. В физике прерывистость названа квантовым скачком, в биологии — мутацией, в социальной жизни человечества — революцией. Своим происхождением мутации обязаны своего рода квантовым скачкам в генных молекулах, и мутационная теория или теория революций в жизни человечества это, говоря фигурально, та же квантовая теория, но в биологии и социологии. Многоатомные структуры, те структуры, с которыми мы имеем дело в повседневном опыте, изменяют свою энергию непрерывно. Стакан горячего чая, постепенно остывающий на письменном столе рядом с мной — пример такой непрерывности. Мы сжились с этим опытом, свыклись с непрерывной реальностью, ибо она окружает нас повсюду. Но микровселенная дышит иным кислородом. Система, имеющая размер атомного порядка, ведет себя иначе. Она не знает понятия «непрерывности», так же как не знает понятий абсолютной «объективности» или «детерминированности». По самому своему существу атомные системы могут находиться в состояниях, отличающихся только дискретными количествами энергии.
      Кстати, в понятиях не только непрерывности, но и дискретности могут описываться и живые, или нервные системы. Скажем, человек как некая психическая система может пребывать и в непрерывном, и в дискретном состояниях. Он может быть и узнаваем, т.е. непрерывен, и неузнаваем, т.е. дискретен.
      Если это так, то понятия «непрерывности» и «дискретности» применимы и к такой категории или форме сознания, как Бог. Иными словами, Бог это не только некое большое сознание (описание Бога с позиций непрерывности), но и какое-то другое или иное сознание (с точки зрения дискретности).
      Вероятно, понятия объективного и субъективного, детерминированного и индетерминированного, непрерывного и дискретного в одинаковой степени необходимы метафизике для описания как физического мира, так и его духовной составляющей. Ограничиваться только какими-нибудь одними категориями, как это делают различные течения существующей философии, значит глядеть на бытие одним глазом. Однозначно описывать мир нельзя, это будет нелепая фантастическая модель мира, ничего общего не имеющая с оригиналом.
      Природа мироздания, как и природа Бога (в моем понимании божественность — это неотъемлемое свойство мироздания), двояки, и потому их описания нуждаются как в непрерывных, так и в дискретных понятиях. Как в объективных, так и субъективных. Как в детерминированных, так и в индетерминированных.
      Решение проблемы сочетания несочетаемого — это динамичная, каждое мгновение пульсирующая вспышками антитеза, это живая подвижная диалектика взаимодействия.
      Скажем, поведение отдельного человека, изолированного от всех влияний и предоставленного лишь своей воле, абсолютно непредвидимо. Но там, где орудуют миллионы, где надо оперировать не арифметикой начальных классов, а статистикой, говорить о какой-нибудь свободе не приходится, здесь властвует предопределенность. Внутренняя свобода и внешняя необходимость, эти два великих скульптора, вырезают резцом, выковывают молотом образ человека. Всякий раз он разный.
      И таков же образ Бога. Он тоже всякий раз разный. Одним он предстает в воззрениях индуистов, другим — в представлениях зороастрийцев, третьим, четвертым, пятым — в видениях иеговистов, христиан, мусульман. Но и внутри этих больших религиозных образований, жизнь которых длится века и даже тысячелетия, представление о Боге дробится на части: у христиан — православные, католические, протестантские, у мусульман — шиитские, суннитские... А сколько существует сект, мелких и крупных. Их даже не десятки, а сотни. Все это — свидетельства неустанного поиска людьми некоего последнего, единственного и, конечно, истинного представления о Боге. Разумеется, этот поиск Бога бесконечен. И ограничивать этот совокупный результат поиска шестью основными церквями и их подвидами в облике многочисленных легальных и нелегальных ересей неразумно. Лично меня существующие в человеческой истории представления о Боге христианского, мусульманского или какого-либо иного толка не удовлетворяют. Они кажутся мне устаревшими, в чем-то наивными, не вдохновляющими на брак с Абсолютом.
      Однако закономерно возникнет новая великая седьмая церковь. Возможно, в ХХ или в XXI веке я буду являться ее единственным прихожанином. А, может быть, нас — уже несколько человек, правда, мы разрознены, мы замурованы в толще иноверцев. Но мы существуем, и мы — уже реальная, но пока еще невидимая церковь будущего.
      Первый храм новой великой церкви на Земле — мозг человека, в котором вдруг (откуда возникает это «вдруг»?) рождаются новые представления о Боге. И где появляются эти представления? Первое, слабое — в двухэтажном доме-бараке на улице Центральной в поселке Одрабаш в Горной Шории. Второе, более явственное и ослепительное — на стыке Европы и Азии, в древней Казани, в одноэтажном деревянном маленьком доме дореволюционной постройки, стоящем на углу старой полудеревенской улицы Гражданской и старой полугородской улицы Фатиха Карима. Письменный стол стоит у окна с раскрытой узкой форточкой, за моей спиной — печь, широкая кровать, справа — деревянная перегородка; за ней возвышается огромный нелепый черный шкаф и маленький столик с чадящей керосинкой. Чайник кипит, и его уже пора снять с огня. Из соседней комнаты доносятся крики детей. Суббота, двор в снегу и во мраке рано надвинувшегося темного вечера.
      — Чему ты улыбаешься? — спрашивает жена.
      — Сегодня исторический день. В представлении человека еще раз, но уже абсолютно четко возникла новая интерпретация Бога,— говорю я.— Давай назовем его Абсолютным Богом, или Супербогом. Или Сверхбогом.
      — Ты — сумасшедший.
      — Да. Если об этом узнает кто-нибудь посторонний и поделится этими сведениями с теми, кому знать об этом вовсе не следует, я — кандидат в психушку. Поэтому пусть это будет пока нашей глубокой тайной. Никому ведь и в голову не придет, что мы — обладатели некоей великой тайны. И прихожане абсолютно новой церкви...

* * *


      Бог — традиционное наименование чистого сознания — не что-то трансцедентное, отделившееся, обособленное от природы. Это не дух, витающий над ней. Это неотъемлемое свойство материи. Сознание разлито в природе. Природа пропитана, пронизана Богом, хотя присутствие его для обычного взгляда незаметно. Это то бессознательное, что есть в материи, в нас. Познавая себя, познавая бессознательное, мы познаем и Бога, ту сущность, что являем и мы, частицы Бога.
      Бог существует в нас, в предметах, в явлениях, в процессах. Он и хаос, и порядок. И свет, и тьма. И мы соединяем свою свободу и несвободу в Боге.

* * *


      Согласно концепции Упанишад, мир, вселенная представляет собой единое духовное целое, неделимое, не состоящее из частей, вечное и неизменное, не поддающееся определению. Это — беспредпосылочная сущность, имеющая объективно-субъективный характер. Как объективная космическая основа бытия она именуется Брахманом. В то же время, являясь субъектом познания, всеобщим перманентным Я, рассеянным в душах людей, называется Атманом.
      У древних индусов, таким образом, Бог как объект —это Брахман. Как субъект познания — Атман. Брахман-Атман содержит в себе все деяния, все желания, все запахи, все вкусы, охватывает все сущее, и при том Он —«безгласный, безразличный, неизменный».
      Изменению подвергается только порожденное, появляющееся внутри целого, существующее некоторое время, не выходя за его пределы, а затем как бы снова растворяющееся в нем. Мир вещей един с Брахманом и в то же время противоположен ему. Противоположность их относительна, единство абсолютно. Противоположность заключается в том, что Брахман бесконечен, природа конечна, Брахман вечен, природа преходяща, Брахман неизменен, неподвижен, природа изменчива, Брахман существует вне времени и пространства и не подчиняется действию необходимости, явления природы развиваются в пространстве и времени и строго детерминированы. Брахман считается высшей ценностью, или абсолютной реальностью, он заполняет собой все существующее. Природа относительно реальна, она есть майя, иллюзия, вследствие того что она не имеет самостоятельного, отдельного от Брахмана существования и в силу своей изменчивости не обладает вечностью.
      Любопытно, первые после бесконечной по времени эпохи многобожия религиозные представления людей о едином Боге, в данном случае Брахмане-Атмане, пожалуй, наиболее близки седьмой концепции Бога. В этих представлениях нет ничего антропоморфного. Наверное, еще в зороастризме, зародившемся на земле как течение религиозной мысли чуть позднее, отсутствует эта особенность, но позже черты антропоморфности выявляются все резче и назойливей. Иегова злобен и мстителен, как человек. Аллах расточает свои угрозы почти в каждой суре Корана, он несдержан и тщеславен, как несдержанны и тщеславны бываем мы, люди. Бог-Сын у христиан вообще представляет собой уже человеческую ипостась. У буддистов роль Божества исполняет принц Сидхартха, наименованный Буддой. Похоже, религиозные представления в рамках единобожия совершают в истории некий кругооборот. Продолжительность цикла насчитывает почти три тысячи лет.
      Все возможно и вероятно.
      За тысячу лет до новой эры на Земле родились представления о Брахмане-Атмане. И почему бы в начале третьего тысячелетия новой эры не родиться представлениям о Боге-Дьяволе?
      В Упанишадах говорится, что Брахман никак не может быть определен, он — «не это, не это, не это...». И также нельзя будет постичь как что-то конкретное или олицетворенное Бога-Дьявола, без знака и формы, но являющего собой неразделенность форм и не конкретизируемого никакими антропоморфными качествами.
      Понятие Бога, воспроизводящее те или иные человеческие нравственные качества, наказывающего и награждающего поклоняющихся ему, будет сочтено примитивным.
      А, может быть, не будет? Ведь массе людей нужно как раз именно примитивное! Нужен Некто, кто бы наказывал и награждал. Человек создает Бога по образу и подобию своему, он не потерпит Бога, отличного от него по своей внутренней природе. Что тогда делать тебе на Земле, пророк с улицы Гражданской?! Не преждевременно ли ты явился в этот мир?

* * *


      По Тейяру де Шардену, начиная с расплывчатых -контуров молодой Земли, мы беспрерывно прослеживаем последовательные стадии одного и того же великого процесса. Под геохимическими, геотектоническими, геобиологическими пульсациями всегда можно узнать один и тот же глубинный процесс — тот, который, материализовавшись в первых клетках, продолжается в созидании нервных систем. Геогенез переходит в биогенез, который в конечном счете не что иное как психогенез. Последний привел нас к человеку. Теперь психогенез стушевывается, он сменяется и поглощается более высоким назначением — вначале зарождением, затем последующим развитием духа, ноогенезом.
      Эволюция — это восхождение к сознанию. Так считает Тейяр. На мой же взгляд, эволюция есть прежде всего изменение, последовательное и закономерное, с каким угодно знаком движения. Как в сторону восхождения к большему сознанию и сознанию вообще, так и в сторону нисхождения. Мировые процессы не знают морали. Тенденции восхождения к сознанию где-то противостоит не менее мощная тенденция «рассознанивания» материи. Где-то Вселенная расширяется, а где-то она сжимается. Регресс, упадок, распад, разложение, хаос столь же необходимы мирозданию, как и прогресс, рост, воссоединение, порядок. Железный закон мировых пульсаций царит во Вселенной. И ему, вероятно, соответствует закон постоянства в универсуме количества сознания-материи. Бог-Дьявол также, очевидно, не есть некая постоянная величина. Это — свойство материи, возможно, постоянно находящееся в состоянии эволюции. Состояние Бога-Дьявола эволюционирует в состояние Дьявола-Бога, а состояние Дьявола-Бога перетекает в состояние Бога-Дьявола.
      В природе, по Тейяру, нет рубежа, отмечающего начало жизни. Минеральный мир и одушевленный мир —два антагонистических создания, если их рассматривать грубо, в их крайних формах, применяя обычный масштаб наших человеческих организмов. Но они предстают как единая, постепенно расплывающаяся масса, если применить масштаб микроскопического и еще ниже — бесконечного малого. Не стираются ли на этих глубинах все различия? На уровне одноклеточных существ нет более четкой грани между животными и растениями. И все более исчезает определенный барьер между «живой» протоплазмой и «мертвыми» белками на уровне очень крупных молекулярных соединений. Ниже определенного уровня глубины и размельчания самые привычные свойства наших тел (свет, цвет, теплота, непроницаемость, масса) теряют свой смысл. Фактически наш чувственный опыт конденсируется, плавая на поверхности чего-то бесчисленного и неопределимого. Т.е. неопределим и неуловим субстрат осязаемого и чувствуемого — материя. А разве определимы, чувственно обнаруживаемы такие состояния мирового сознания, как Бог или Дьявол? Разве расщепляема в нашем собственном сознании граница между ними? Нам кажется, что мы взываем к Богу, а оказывается, обращаемся к Дьяволу! Нам представляется, что мы проклинаем Дьявола, а на самом деле в этот момент мы молимся Богу! Так где прогресс и где регресс, где эволюция и где ее контртенденция?













Hosted by uCoz