§ 36
Ионийская школа философов — собственно, отечество философии, ее родина. Отправным пунктом философского мышления тогда была природа. Около 660 года до нашей эры Фалес Милетский видел во всем одно начало начал, одну субстанцию мира. И этой душой мира было для него начало влажности. Преемникам его Анаксимену и Диогену из Аполлонии начало мира в том виде, каким его представлял Фалес, показалось несколько грубым. Они заменили воду утонченной стихией — воздухом, беспредельным, живым, творящим в своем вечном движении. Но все эти начала имели конкретный облик, были конечны, определенны. В Анаксимандре философия впервые сделала шаг к абстракции и бесконечности сущего. Начало начал неопределимо по количеству и по природе. Это первоединство, заключающее в себе все противоречия, субстанция, не имеющая формы. Это ни то, ни другое, но могущее превратиться во все что угодно. Анаксимандр назвал его «апейроном».Здесь, с его имени, начинается моя духовная родословная и моя философия.
(Вообще интересно сделать экскурс в историю, проследить за самой судьбой течения...)
Конечно, не только с его имени, но и с имени Гераклита. Через этих двух мыслителей пришли в мир две великие идеи — идея животворящего первоединства, обнявшего все в себе, и идея вечного непостоянства или постоянства непостоянства. Можно ли найти что-либо, что действительно существует и остается бывать? — спрашивал Гераклит. И говорил: Нет. Ибо никогда находящееся в движении созидание не может сделаться неподвижным бытием. Нет ничего, что остается. Каждая вещь и существует, и вместе с тем не существует. Нельзя сказать обо всем изменчивом: это — то. Ибо через мгновенье оно уже не то, а другое.
Эти гении были не только метафизиками, они были поэтами. И их поэтическое мироощущение — в грандиозности их взгляда на жизнь, в тонкости чувств. И просто в необыкновенной образности восприятия мира.
— Противоположности тождественны. Одно и то же существо живо и мертво, бодрствует и спит, молодо и старо. Мы живем смертью одних и умираем жизнью других. Больше того, наша жизнь — их смерть, и наша смерть — их жизнь. И все это Бог. Бог находится не вне этого единства противоречий и не над ним,— он есть само единство. Бог есть «день-ночь», «война-мир», «пресыщение-голод». Вечно движение явлений, и вечен мир, который оно производит. Формы исчезают, чтобы вновь вернуться, и возвращаются, чтобы снова исчезнуть. Отсюда всеобщий ритм и ряд периодов во вселенной. Мир не сотворен ни Богом, ни людьми. Он был, есть и будет. Огонь вечно живет, загораясь и угасая. Ритмически. Когда-нибудь вселенная воспламенится, и пожар уничтожит ее, но не настанет конец мира, движение не имеет конца; пожар — символ перехода к новому миру, и так всегда будет до бесконечности.
Истинное знание безлично. И должно поэтому искать всеобъемлющий разум. Душа во время земной жизни проявляется в теле, становясь видимой подобно молнии, пронзающей облако. Нет вечного бессмертия. Есть бессмертие безличное, есть возвращение отдельных душ в душу Целого, огня человеческого в огонь божественный. Мы живем смертью богов, и когда огонь оставит нас, мы умрем жизнью богов. Наша жизнь есть смерть божественного начала, а наша смерть возвращает ему жизнь.
Как по душе мне это масштабное видение мира. На таком всеохватном уровне мысли размышляет только мегачеловек.
§ 37
Несколько штрихов к замыслу неосуществленной пьесы.Когда герой лежит, уже тяжело раненый, умирающий, его спрашивают: «Кто всадил в вас нож? Скажите, кто?» И в ответ окружающие слышат: «Дайте мне бумагу и карандаш».
В последний миг перед смертью он записывает уравнение вселенной, мира. Он успевает записать только несколько знаков, и карандаш выпадает из пальцев. Это «уравнение Всего» могло бы дать человечеству силу и власть над природой, равную силе Бога, то есть, имея этот ключ к познанию мира, человек сам мог бы стать Богом. И вот — смерть мегачеловека, главной идеей которого была борьба с хаосом мира.
Он погибает не от того, что его убивает какой-то микрочеловек. Его убивает, возможно, сам Бог руками одного из своих ничтожных подручных, поскольку не хочет, чтобы на земле появилась сила, способная стать равной его силе, и чтобы была открыта последняя тайна мира. И Бог или Не-бог осуществляет свой замысел таким образом, что он погибает от руки так называемого друга.
— Ненавижу тебя! — кричит этот микрочеловек, рядящийся другом.
Он кричит оттого, что не может смириться с тем, что природа дала кому-то все, а ему — ничего. И вот два ножа. И дилемма, вставшая перед мегачеловеком: или стать убийцей, или быть убитым.
Философский аспект отношений гения и среды реализуется конкретно — в двух ножах. Один из них микрочеловек держит в своей руке, а другой сует в руки мегачеловеку.
— Если ты убьешь меня, ты убийца! — кричит шантажист и провокатор.— Тебя посадят, и ты кончишь тюрьмой. Но если ты не сможешь убить меня, то тебя убью я. В любом случае я остановлю тебя, не дам тебе проявить себя.
В гении живет моцартианское начало. Он весь — как дар неба земле. Легкий, светлый, жизнерадостный человек. Его гениальность естественна, как дыхание. В нем нет ничего тяжелого, угрюмого. Он не вступает в конфликт со средой, чтобы она с ним ни делала. Он стоит над средой, и этого больше всего не может простить ему микрочеловек. Мегачеловека унижают и оскорбляют, но он неуязвим. Он пасынок среди своего народа, но что ему упреки, которые он слышит: он посол человечества в стране космоса!
И вот роковая встреча с «другом». Этому «другу» он дал накануне свою работу — ознакомиться, почитать. Микрочеловек все понял, и это понимание его совсем раздавило. И теперь его задача сделать гения таким же, как все, сломать его. Тогда сохранится гармония в мироздании, статус-кво. Убить физически — это мало. Необходимо убить дух, само меганачало.
Страсть мегачеловека — дать человечеству силу, равную силе природы, и вот Бог или Небог убивают его за это. Его не приемлет сам мир, сама жизнь, которой он тщится дать какие-то новые формы.
— Я не знаю, прав я или нет,— безумно шепчет шантажист.— Но вот два ножа. Нечто вроде дуэли. Или ты —меня, или я! Может быть, ты прав. Но если ты не сможешь меня убить... Вот мое тело. Оно — последняя преграда на пути сверхзнания, которое неизвестно к чему приведет человечество. Если ты сумеешь пройти через эту преграду, значит, ты прав! Но если не сумеешь, правота будет за мной.
Он: То, что я делаю, я совершаю не ради зла.
Друг: Кому может быть известно, чем все это обернется?
Телом человека он и был остановлен. Он не смог пройти через него, поднять на него руку смерти. Он хочет спасти человечество, дав ему сверхмогущество и сверхзнание. Но и его двойник-убийца хочет спасти человечество, так как считает, что человечеству не нужно это сверхзнание, что оно не готово стать равным Богу и не может со всем тем злом, что таится в груди человека, завоевывать вселенную, ему еще рано выходить в космос.
— Ужасно видеть маленького человека, у которого во власти непостижимое, человека, которому не дано понять смысла своей жизни. Я тебя предаю, я убиваю тебя, а я ведь твой друг, твой двойник. Но если человек может так поступать даже по отношению к близкому, то значит, что-то не то происходит в мире, значит, в самой человеческой природе что-то неблагополучно изначально? Это в тысячу раз важнее всех твоих теорий и домыслов, как бы гениальны они ни были. Еще рано давать человечеству это уравнение Всего, эту мощь. Рано ему становиться Богом. Вся эта сила будет не в твоих руках. Она попадет в мои руки. А что я со всем этим сделаю — неизвестно. Быть может, я сделаю с миром то же, что и с тобой — убью его! Вот почему я останавливаю тебя в твоем поиске.
Мне хотелось написать пьесу на этот сюжет. Это была бы, наверное, своеобразная вариация на тему Моцарта и Сальери. Сюжет о кровавом мировоззренческом конфликте мегачеловека и его микродвойника мне однажды приснился.
Оказывается, человека посещают и философские сны в часы, когда мысль пытается обнять универсум.
Первый и единственный вариант пьесы был сожжен микролюдьми вместе с другими рукописями.
§ 38
С трудом восстанавливаю тексты из погибших философских тетрадей:«Рассудку — анафема! Интуиции, инстинкту, «единственному» проводнику в царство абсолютной истины —благословение Божие! Анри Бергсон взрезал плугом глубокую борозду между ними...
— Механическое понимание, созданное рассудком, чудовищно искажает мир, чрезмерно упрощает его и делает непостижимым то, что на самом деле совершается как факт. К чему годится такое знание? Оно не есть выражение самой действительности, оно не дает абсолютной истины.
Инстинкт и рассудок, по Бергсону, глубоко различны. Инстинкт видит жизнь в ее внутренней природе, рассудок знает лишь отношения и внешние формы, выраженные в общих понятиях. Поверхностное знание рассудка поэтому пригодно, на его взгляд, только для фабрикации мертвых орудий, инстинкт же способен организовать новую жизнь.
— Существуют вещи, которые только рассудок способен искать, но которых он сам по себе никогда не найдет. Только инстинкт мог бы найти их, но он никогда не станет их искать; его видения непосредственно переходят в действия.
Относясь скептически к рассудку, вполне естественно, что Бергсон с большой долей пренебрежения смотрел и на все попытки построить метафизику с помощью его понятий. Действительно, одна и та же вещь, рассматриваемая с различных точек зрения, может дать начало множеству различных понятий. Само собой разумеется, что на основе таких понятий не стоит большого труда построить бесчисленное же множество метафизических систем, исключающих друг друга и вступающих между собою в бесконечные неразрешимые споры. Кому неизвестно, что различные философские учения вместо того, чтобы как-то дополнять друг друга, только и занимаются тем, что опровергают одно другое. Продолжения, преемственности мысли почти нет, есть ее полная замена. Поэтому в какой-то мере довольно трудно утверждать, что в истории философии заметен прогресс, ибо прогресс существует лишь там, где есть совершенствование. А совершенствование в философии ничто иное, как постепенное приближение к истине. История же абстрактной мысли тем именно и отличается собственно от истории эмпирической, научной мысли, что в последней действительно виден прогресс, тогда как в философии заметна лишь эволюция. Эволюция, напоминающая кругообразное шествие мысли вокруг центральной проблемы, которую философии не удается никогда ни разрешить, ни даже по-настоящему понять. Множество систем, их постоянная противоречивость, шатание мысли все на том же пути, эфемерном и всегда возобновляемом,— не веское ли это доказательство бессилия старой спекуляции?
Такой вопрос задавали себе многие. Вопрос, ставивший их перед проблемой выбора...
У философии есть свой объект, своя искомая истина. Истина, предстающая пока в таких кричаще разных обличьях. И здесь может быть одно из двух — или философская истина нереальна и, следовательно, навсегда остается непостижимой и тогда нам незачем заниматься ею, тратя время напрасно, или же философы до сих пор не сумели взяться за нее, шли неверным путем в способах постижения Абсолюта, выбирая по методической необразованности своей, обусловливаемой, конечно, временем, в котором они жили, такие способы, негодность которых доказывалась очень быстро. По первому развилку плетется громадная часть современных философских течений, тот же «Венский кружок» с его разросшимися ветвями. Собственно, это уже не философия в ее старом, извечном понимании — язык формул и символа, математизация, надменное поплевывание на древние философские постулаты, их полнейшее непонимание, совершенно иной предмет устремлений мысли, логическая, все более усыхающая ветвь юмо-кантовских посылок.
Все это может, конечно, представлять несомненный интерес — хотя бы для той философии, что исповедуется здесь, в книге, но интерес прикладного характера.
Есть дикий простор для извращения своего самолюбия возведением какого-нибудь прыща в степень философской системы и на втором развилке. Проблема выбора есть проблема выбора. У Бергсона этим методологическим пунктом, возле которого он начал возводить леса метафизических построек, явился человек, его жизнь.
К чертовой матери все эти вечные вопросы философии: «Что такое мир, материя или Бог?» В этом он перекликается с позитивистами, но выход видит в ином. Чтобы ответить на вопрос, что такое жизнь, надо для этого выволочь на белый свет душу человека. Мы не только знающий субъект,— эта мысль еще Шопенгауэра,— но мы сами принадлежим к категории непознаваемых вещей, мы сами «вещь в себе». Поэтому, если мы не можем извне проникнуть в интимную сущность вещей, нам остается дорога, ведущая изнутри. Воля дает нам нечто непосредственно знакомое. И для постижения Природы надо начать с нас самих, а не наоборот,— познавая Природу, проникать и в себя, в тайну своей жизни. Бергсон идет этим путем. Единственный предмет, в который мы можем войти посредством интуиции и увидеть его во всей наготе, это наше собственное Я, говорит он. Поэтому всякая настоящая философия, по Бергсону, начинает с интроспекции, и когда она постигнет в самом Я эссенцию жизненной действительности, из психологической она сможет расшириться в метафизическую и построить вселенную по аналогии с конкретным Я. Если мы схватим нашу инстинктивную жизнь в ее первичной чистоте, мы получим возможность познать с ее помощью истину великой жизни вселенной. Ибо форма мировой жизни не узкая форма категорий разума, а широкая жизнь инстинкта, громадный толчок, увлекающий туманности, солнца и планеты, трепетание которого мы явственно чувствуем всякий раз, когда перестаем рассуждать, внимая лишь нашему житию. И так как жизненный инстинкт один и тот же во всех живых существах, мы поймем в себе самих его тенденции, его сущность и качества...
В этом, конечно, есть некое Нечто. И как один из путей в мир истины,— следование такому методологическому принципу вполне приемлемо. Но человеческая психика — не единственное окошко для нас, людей, в мир тайны. Все дороги ведут в Рим. Все дороги ведут и к истине. Жизненный инстинкт один, но формы его многолики, многообразны. Что такое жизнь? На этот вопрос, если понимать под этим словом жизнь вообще, трудно ответить, увидев только себя, человечка, голеньким, как стеклышко, и прозрачным; в себе самом человек может понять лишь одну из форм жизни.
У Бергсона можно принять все — и анализ нашего знания как относительного, и в какой-то мере жестокую критику рассудка — но не его наивную надежду лишь на интуитивное ясновидение истины.
Ясновидение в полном смысле этого слова может быть представлено в лице Бога, мирового сознания, но не человека. Да, нам, людям, доступно на первый взгляд лишь относительное. Да, мы довольствуемся порой лишь символами, знаками и в представлениях о мире, которые сложились у нас, есть, конечно, изрядная доля субъективного, личного, привнесенного нами в реальную действительность нашими заблуждениями, субъективизмом взглядов, несовершенством применяемых приборов. Да, мы занимаемся лишь теми предметами, которые нас непосредственно интересуют. Даже больше,— мы и их воспринимаем не во всей полноте, затирая некоторые детали, некоторые стороны, удерживая лишь то, что может интересовать наше возможное действие. Мы группируем эти выбранные и отраженные восприятия в изображение, которое и есть представление. Понятно, что это представление не тождественно представленному предмету. Оно лишь часть его несколько избранных черт, являющихся скорее нашей функцией полезного действия, чем чистого и спекулятивного знания. Это, так сказать, выборка, утилитарная (себе на потребу) отжимка самого предмета... Кто с этим спорит? Все это так. Но только слепец не увидит и другого...— сквозь временное тряпье символики светится и нагое тело истины, объективной истины. Да, на основе разного рода понятий построено множество метафизических систем, вся оригинальность которых заключена почти всегда в патологической узости основных посылок, в бешеном фанатизме, с каким они отстаиваются. Все эти посылки и основополагающие догматы могут быть вполне верны и справедливы как частности, но вся беда в том, что они всегда претендуют на роль фундамента в постройке целых систем. Все портит нелепая претензия на единственность. Нетерпимость ко всему иному, что существует и существовало в истории мысли,— своего рода нравственный кодекс подобных идей, этакая нормативность в натуре...
И никто ведь почти не задумался над такой простой элементарнейшей мыслью, что быть может, кричаще разные обличья, в каких предстает истина во множестве существовавших и существующих философских систем, и есть ее действительное, настоящее лицо, лицо янусовидное, многоликое, лицо, с которого смотрит в глаза человеку сама бесконечность.
Мысль важная. Она снова и снова приходит мне в душу. Мы наблюдаем в истории философской мысли множество метафизических систем... А если взять это множество в единстве? Быть может, мы заметим тогда диалектические переходы систем друг в друга, их зыбкую текучесть, отсутствие границ между, казалось бы, неподвижным и разрозненным? Человек боится бесконечности, она страшит его. Поэтому, возможно, он и смотрит в тайну, часто вцепившись зубами лишь в одну, единственную точку зрения. Ибо ему нужна опора. Она нужна ему, как воздух. Но в том-то и дело, вероятно, что надо смотреть на мир из бесконечности и видеть его в бесконечных ракурсах.
Вернусь опять к старому. Особой уж пропасти между интуицией и рассудком, пожалуй, и нет. Если с умом пользоваться понятиями рассудка, действительность вряд ли будет искажена. Впрочем, сам Бергсон на каждом шагу втихомолку прибегал к услугам рассудка. И здесь, конечно, справедливы соображения Лосского.
Что такое рассудок по Бергсону, спрашивал он. Анализ и обобщение. Такая деятельность может быть лишь в том случае, если она уже направлена на что-то, на какой-то объект. Но кто может преподнести на блюдечке этот объект, если не интуиция. В таком случае где, в какой момент своей деятельности рассудок подменяет подлинное бытие символами? В процессе анализа и абстракции, быть может? Анализ есть разделение, абстракция — выделение, между тем как мир есть нераздельный, сплошной, органически цельный поток творческих изменений. И чем органичнее система, тем более резкие искажения возникают при выделении из нее какой-либо одной стороны; например, если выделить из организма человека его сердце... Но в гносеологии речь идет не о реальном выделении, а о мысленном. Речь идет об умственном созерцании одной какой-либо стороны на фоне всего целого, созерцании, нисколько не вмешивающемся в течение реального процесса и, следовательно, вовсе не искажающем бытия. Отсюда можно сделать и вывод, что, выясняя какие-то стороны мира (его познаваемость и непознаваемость, материализованность, одухотворенность и проч.), надо рассматривать их, всегда имея фоном все целое, и ни в коем случае не персонифицируя в ущерб ему какую-то одну его часть. Не выдавая эту часть за целое.
Это вроде бы неприметная гносеологическая ошибка, но она закономерно ведет в тупик.
Кроме того, по мнению Бергсона, общие понятия есть только символы, их содержанием вовсе не служит подлинное бытие. Понятия несомненно символы, но только ли? Органическая цельность системы понятий, особенно заметная в высших, так называемых категориальных понятиях, где ясно видна живая диалектическая связь между ними, обнаруживающая неожиданное взаимопроникновение друг в друга, ставит это пресловутое «только» под сомнение. Здесь Бергсон возразил бы: неделимый организм понятий содержит в себе лишь неподвижные логические связи; в нем есть зависимости, но нет потока творческих изменений. Ясно как Божий день, что общие понятия в такой системе имеют, разумеется, явно вневременный характер, но из этого вовсе не следует, что они искажают живую текучую действительность. В вещах временного мира есть течение, творческое изменение, но это нисколько не мешает этому миру иметь и такую сторону, которая вовсе не есть течение и не находится во времени. Искажение действительности будет не в том случае, когда приписывают бытие этим абстрактным сторонам действительности, а в том случае, когда наделяют эти абстракции самостоятельным бытием, совершенно забывая о существовании Целого, где эта абстракция только и имеет право на жизнь. Это заблуждения, собственно, не рассудка, а людей, неумело пользующихся рассудком. Ибо есть здесь и другой путь — от интуитивного видения Целого идти тропой анализа к рассмотрению сторон его, созерцая их всегда на фоне Целого...
§ 39
Философия родилась одновременно с монотеистическими Богами.Бог, как первопричина сущего, как субстанция начала, в лице своих послов-пророков спустился к людям с высоких небес своих почти одновременно с появлением на свет анаксимандровского «апейрона», с гераклитовой диалектикой движения, несшей свои воды куда-то в изменчивую бесконечность, с сияющей вспышкой неизъяснимых платоновских идей.
О, шайка первобытных языческих богов! Они пили, любили спать с женщинами, любили кутить... Перед ними у человека не было страха. Языческие микробоги жили в то время на земле. Природа была для людей живой. Юпитер восседал не где-нибудь на небе, а на соседнем пригорке. Воображаемое сожительство богов и людей побудило египтян даже начать свою историю эпохой богов, временем, когда боги жили вместе с людьми.
Небо улыбается, ветер свистит — для нас сейчас эти слова лишь красивая риторика, классический пример метафоры. В глазах же первобытного человека и даже человека каменного и железного веков эти определения были настоящим и прямым языком, который родился из сравнения жизни природы с жизнью человека. Небо им действительно улыбалось, как улыбается живое. Само понятие о божествах говорило о близости их происхождения от ближайших предметов природы.
Но когда Боги покинули свою микроипостась и поднялись в небо? Когда перестали кутить, распевать песни, ласкать сладкокожих гетер? С возмужанием, с более широким, чем прежде, охватом жизни постепенно возникла связь человека с Верховным сознанием. Интересен первый толчок, первый, самый ранний миг родившейся связи.
Ясновидцы, узревшие мировое сознание в душе своей и запечатлевшие его огненным словом в книгах «Вед» и «Упанишад», в Библии и Коране, были в первую очередь художниками. Дар религиозного реформаторства — это изначально художественный дар, его редкая разновидность. Никто почему-то не думает, что все мировые религии возникли вначале в головах одиночек.
Как к обыкновенному человеку, выросшему в мире людей, приходит вдруг идея троицы брахманизма: Брахмы, или созидателя, Вишну, или хранителя, Шивы, или творца, хранителя и разрушителя одновременно? Каким образом через несколько веков к другому обыкновенному человеку по имени Сиддхартха или Будда (Просветленный) приходит мысль отрицания Бога-Отца, отрицания религии Вед и идея спасения через нравственное усовершенствование, погружения в нирвану?
Вот самое первое пророчество Мухаммеда. Перед кем он пророчествует, боясь еще даже собственных слов? Перед своей женой Хадичой.
Может быть, в таком же положении, в каком некогда пребывал Мухаммед, нахожусь теперь и я. Откуда возникло наитие, что пришел час религии универсализма, учения о Мега-Боге или Боге для всех — белых и черных, красных и желтых, зверей и собак, деревьев и растений, камней и звезд, атомов и элементарных частиц? Представление о Боге, еще более отвлеченном, еще более иррациональном, еще более запредельном, снизошло откуда-то как откровение, и что мне, обыкновенному смертному человеку, делать теперь с этим знанием? С этой тайной, отпущенной или дарованной мне?
§ 40
Из размышлений над двумя строками Канта:«Человек не может ответить на некоторые вопросы, так как они превосходят возможности человеческого разума».
Да, настало уже время, когда человек доходит до пределов самого себя. Он уже как бы заполнил свою микроипостась, заполнил почти до предела свое макро- я и начинает выплескиваться из него через край в мегаипостась.
Кант в 1787 году установил пределы возможности человеческого разума. Лобачевский через 39 лет, сказав, что параллельные прямые пересекаются, тут же вышел за эти пределы. Вероятно, это был выход за ограничительную черту макросознания. Наружу выступила логика невероятного, были совмещены воедино несовместимые прежде реальности. И здесь возникает любопытная догадка: если внелогическое, внебытийное, внечеловеческое мысль человека все-таки пытается объять, укротить, то значит, оно нужно человеку?
Семя, брошенное в землю, растет. Высасывает соки из земли, вбирает тепло солнца и вырастает в колос, в цветок. Так же и человек — последний растет на протяжении всей своей истории.
Он доходит до пределов самого себя в своем микросостоянии, осваивает весь тот макромир, в который вступает позже и, заполнив его своим знанием, волей, желанием, естественно, в процессе своего бытийного роста, выходит и за его пределы, чтобы стать, наконец, гражданином бесконечного мегамира.
Ныне вплотную встала проблема исчерпания микро-и макроидеалов. Чувствуется тупик макромышления и в естествознании, так как строй мышления, прежде двигавший науку, все чаще делает холостую «прокрутку». Классическая логика, раньше помогавшая возводить леса всякого рода макроконцепций, теперь исчерпывает свои ресурсы. Речь идет о замене макронауки и макрофилософии философией суперличностной. Знание микро- и макрочеловека о предмете (оно всегда неполно, отрывочно, касается лишь отдельных сторон и свойств) должно быть вытеснено мега-знанием, т.е. знанием предмета, равным самому предмету.
Эта задача дерзкая, надчеловеческая, но все идет именно к этому. Формальная логика, прежде употреблявшаяся макрочеловеком, здесь уже бессильна. Схватить предмет во всей его целостности можно только на иных началах мышления, применив «язык абсурда» и отбросив за ненужностью ветошь обычного научного здравого смысла: мегаистина обнаруживается лишь в совмещении несовместимых микро- и макроистин, да и истина эта неоднозначна, так как представляет собой инвариант бесконечных, перетекающих друг в друга положений.
В идеале понятие о вещи или классе явлений должно быть абсолютно приближено или равно самой вещи или классу явлений. В каком случае это может быть? В том, когда понятие не есть что-то застывшее, не есть маска. Необходимо, чтобы маска ожила, задвигалась, стала меняться, как сама вещь. Только тогда понятие о событии станет равно событию, когда это понятие будет способно быть таким же многовариантным, как само явление жизни в его извечной текучести. Здесь царствует совсем другая логика: мозг микро- и макрочеловека привык к определенности, к одному знаку событий и явлений, в логике же мегачеловека определение вбирает в себя массу значений. Вместо описания событий в одном срезе, только в его настоящую минуту и в терминах, определениях настоящей минуты мегалогика берет вещь во всех ее измерениях: бывших, нынешних, будущих, возможных когда-то быть.
§ 41
Определение, зафиксированное на клочке бумаги:«Время существует не вне и помимо материи, не отдельно от нее, оно — ее внутренняя характеристика».
§ 42
Представьте некую точку X, через которую проходят прямые «а», «б», «в», «г», «д», «е» и так далее.
Эта точка Х лежит на бесчисленном множестве прямых, плоскостей, каких-то объемных фигур, т.е. принадлежит сразу бесчисленному множеству совершенно разных миров. Причем интересная особенность: находясь на прямой «а», точка Х несет в себе свойства мира «а» и не знает о каких-то других своих свойствах: «б», «в», «г»... А принадлежа прямой «д», составляя с ней единое целое, не знает, «не помнит» об «а»-свойствах. Так же, возможно, устроен и человек. Вполне вероятно, что человек (и человечество как целое) тоже есть некая точка, через которую проходит бесчисленное множество каких-то абсолютно разных миров, и человек есть слагаемое всех этих совершенно фантастических реальностей. Вполне возможно, что отдельные абрисы этой точки X, т.е. человеческого «я», как бы смотрят в разные миры и одновременно живут в этих разных мирах, не зная и не догадываясь о своем существовании в других ипостасях. Я смотрю сейчас в окно, я вижу, слышу, осязаю этот вне-меня-лежащий мир, но, возможно, он только часть моего «я»; наши органы чувств ограничены, и они — мерный инструмент лишь данного мира. То, что я вижу, слышу, к чему прикасаюсь, чей запах ощущаю, возможно, лишь один из бесконечного множества миров, в которых я одновременно живу?
Любопытная тема для размышлений: Супер-Бог, или Божественный Абсолют это Абсолют только для нашего эвклидова мира или Абсолют для всей массы миров, какими бы они ни были?
Ответ на этот вопрос не так-то прост. Если понимать под Богом или богоподобными реальностями какие-то материальные структуры, свойство сознания которых превышает человеческое в неисчислимых степенях, то, очевидно, следует сказать, что эти богоподобные реальности также одномоментно находятся в мирах совершенно разных измерений. В какой-то мере идея Божественного Абсолюта возвращает нас, по-видимому (разумеется, на новом витке знания), к старой идее политеистической, многобожной религии. Понятие Божественного Абсолюта покрывает собой иерархию бесчисленного множества богоподобных реальностей. Божественный Абсолют, скорее, наверное, образ, чем реальность мироздания, но образ, воплощению в который мироздание стремится, и множество богоматериальных структур, составляющих, возможно, его бытие, его наличность — это свидетельство, вероятно, попыток мироздания превратиться в Абсолют.
Иначе говоря, материя с моей точки зрения стремится в универсуме превратиться в сознание, что означает, что Целое стремится стать Свойством. И вот то состояние материи, когда Свойство почти заменяет Целое, когда вытесняет из него все другие свойства, и есть состояние, близкое к состоянию Божественного Абсолюта. В идеале это полностью и всецело «обо`женная материя», материя, превратившаяся в Бога, в его возведенный в последнюю степень Абсолют. Не в идеале, а в реальности мы имеем, очевидно, материю, «обоженную» в самой различной степени. И сами — я имею в виду именно феномен человека — являем собой некоторую материальную структуру, «обоженную» в определенных степенях. Если принять за аксиому трехсоставность человеческой природы, трехликость его «я», то налицо «обоженность» человека трех степеней: в микрочеловеке мало Бога, в макрочеловеке его несколько больше, а мегачеловека можно, вероятно, действительно назвать богочеловеком.
С моей точки зрения, Бог это не нечто, стоящее над миром, и не нечто, породившее и порождающее его. Бог —это свойство мира, неотъемлемое, органичное, фундаментальное и от века присущее, а посему мегачеловек есть существо в человеческой расе, которому это свойство присуще в большей степени, нежели его братьям-близнецам: микро- и макрочеловеку.
Все растет и движется, покоя нет. И микроипостась человеческого «я» может превратиться в макроипостась, а макрочеловек вырасти в мегачеловека. В кого может вырасти мегачеловек? Каковы дальнейшие пути эволюции мегачеловека? — вот серьезный вопрос. Мной дан прогноз до XXV—XXVI веков. А что дальше?
§ 43
Снова взглянем на приведенный мной рисунок, на котором изображены точка «X» и прямые «а», «б», «в», «г»,»д» «е» и т.д., проведенные через нее. Здесь наблюдается очень интересный парадокс. С одной стороны, мы видим, что точка «X» как некое Целое вбирает в себя или даже рождает из себя все эти линии «а», «б», «в», «г», с другой же стороны, как частичка других Целокупностей, является элементом этих линий.Итак, с одной стороны:
1) Х>а+б+в+г+д+...n, то есть, повторю этот постулат еще раз, точка «X» содержит в себе все эти бесконечности, как Целое содержит части, и больше любой из этих бесконечностей и их частей. Х>множества ?.
С другой стороны:
2) Х<а, Х<б, Х<в, Х<г, Х...
Однако подробно разверну ее применительно к человеку, поскольку из нее следуют важные философские выводы:
1. Если уподобить точку «X» человеку, то можно сказать, что мое «я», мой мозг, мое сознание больше всех этих бесконечностей, которые проходят сквозь меня. В идеале человеческое «я» равно им, то есть все, что содержится в этом мире и во множестве других сомиров и антимиров, содержится и в моем «я». Чтобы познать мир, достаточно, следовательно, познать мельчайшую пылинку, которая, строго говоря, равна миру.
Принципы строения мирового универсума, берешь ли ты все Целое или какой-то его жалкий фрагмент, вероятно, едины. Фундаментальнейшие свойства материи одинаково присущи как таким образованиям, как земной шар, так и таким, как яблоко. Я имею в виду такие свойства, как масса, протяжение и структура пространства, время бытия, феномен сознания или жизни... Изучая эти фундаментальные свойства, я думаю, можно получить какие-то выводы, которые могут быть распространены на всю Вселенную. Наука же «пашет» почву нередко на отдельных участках, не исследуя глобальных свойств. Скажем, кто-то наблюдает жизнь пчел. Такой прагматический интерес возможен. Но ученый-философ через проникновение в жизнь пчел изучает жизнь вообще.
В основу мегафилософии положена универсальность свойств материи и принцип развития, приводящий к неуниверсальности характеристик этих свойств; иными словами, свойства универсальны везде и всюду, но сами их качественные значения, их характеристики могут быть какими угодно — здесь спектр значений от плюс-бесконечности до минус-бесконечности. С обыденной точки зрения ржаное зерно и звезда несопоставимы. Но если взять фундаментальные свойства, то по ним эти столь разные объекты сводимы друг к другу.
Мысль: человек, изучая сам себя, изучает и мировой универсум. И вторая мысль: человек бесконечный по существу равен бесконечной Вселенной.
2. С другой стороны, человек есть конечное существо, и как таковое он — рядовой элемент бесконечного множества бесконечных миров. Можно сказать, мириадов миров.
Думается, гипотезы эти — гигантский шаг в познании универсума, полная модернизация способов мышления, но это лишь сегодня. Завтра же все эти «истины» войдут как составное слагаемое в здравый смысл, в обыденное сознание. С этими представлениями человек будущего будет знакомиться в первом классе школы, можно сказать, рождаться, и на их основе начнется его поход в миры еще более грандиозно-невероятных представлений.
Итак, подытожу: с одной стороны, точка «X» является рядовым элементом каждой из бесконечностей, которые проходят через нее, и несет в себе свойства этих бесконечностей. В этом качестве точка «X», являясь рядовым элементом бесконечностей, сама конечномерна, и именно эта особенность позволяет ей участвовать в создании бесконечного ряда конечномерных бесконечностей. С другой стороны, точку «X» следует представить саму как бесконечномерное Целое, которое, однако, содержит в себе бесконечное количество конечномерных бесконечностей.
§ 44
1. 1/2+1/4+1/8+1/16+1/32+1/64... = 12. 1+4+8+16+32+64+... = бесконечность
Первый математический ряд свидетельствует, что бесконечная сумма каких-то конечных величин дает в своем итоге строго определенную конечную величину. Даже в том случае, если бы ряд подобных цифр опоясал весь земной шар, в сумме эта карусель цифр дала бы только единицу.
Второй математический ряд говорит уже о другом: бесконечная сумма каких-то определенных конечных величин может дать при интегрировании число, близкое к бесконечности.
Здесь мы вновь встречаемся с любопытным парадоксом. Дело в том, что в мировой жизни эти простые математические ряды наполняются физическим содержанием. Мировой универсум, очевидно, являет собой подобное взаимоотношение конечного и бесконечного.
Каков мир, в котором мы живем? Конечна или бесконечна Вселенная? Эти вопросы всегда задавало себе человечество, находя ответы самые разные: некоторые находили мироздание конечным в пространстве и конечным во времени, стационарным, неподвижным, вторые находили мир конечным в пространстве, но бесконечным во времени, третьи считали, что мир бесконечен в пространстве, но конечен во времени. Другие, разумеется, видели Вселенную, бесконечную как в пространстве, так и во времени. Есть и такие, кто лишает мир вообще пространственно-временных характеристик, отказываясь ставить вопрос о конечности и бесконечности мироздания. И все же, каков мир на самом деле?
Я лично прихожу к двум аксиомам, или теоремам:
1. Конечные системы с бесконечномерными пространственно-временными свойствами в своем множестве преобразуются в конечную величину минимальномерную.
Символической иллюстрацией этого положения может служить первый математический ряд. А несимволической, скажем, кусок урановой руды. Этот кусок описывается внешне как конечная величина тремя пространственными координатами, где пространство однородно во всех направлениях, и одной координатой времени — однонаправленного, однородного, необратимого. Эта четырехмерная конечная физическая система содержит в себе, однако, бесконечное, неисчислимое множество каких-то конечных величин с бесконечномерными пространственно-временными свойствами. Подытожу: эти конечные системы можно сравнить с единицей, содержащей в себе бесконечность.
2. Конечные системы с минимальномерными пространственно-временными свойствами, содержащие в себе бесконечность, в своем множестве преобразуются в бесконечную систему с бесконечномерными свойствами пространства, времени, сознания и т.д.
Для наглядности посмотрим опять на второй математический ряд.
Возможно, для кого-то эти страницы покажутся скучными, нудными и какими-то абстрактными. Что ж, не беда, если такой читатель пропустит их. Но для человека мыслящего, для человека, самостоятельно думающего над вопросами космологического устройства мироздания, мучительно пытающегося понять его таинственную структуру, эти размышления, полагаю, представят громадный интерес. А может быть, явятся почвой для дальнейших разработок идей — корректировок, уточнений, новых прорывов.
Мы — конечные существа, живущие в каком-то бесконечном мире, который включается, но уже в качестве конечной системы (однако с бесконечномерными пространственно-временными характеристиками) в конечную минимальномерную систему. Последняя входит опять же в какую-то бесконечную, бесконечномерную систему.
Все это, разумеется, можно изобразить математически:
то есть космос, Вселенная, мировой универсум — это, вероятно, бесконечно-конечная система конечно-бесконечных миров или, другими словами, постоянно текучее, переходящее друг в друга, непрерывно преобразующееся множество, в котором дискретными скачками конечные системы «рождают из себя» системы бесконечные, а последние «беременеют» конечными, и все это вместе — космический универсальный процесс, не имеющий ни конца, ни начала.
Можно только вообразить, какие невиданные формы жизни и совершенно непредставимые, невероятные формы сознания возникают на отдельных участках этого вечного процесса бытия! Вот куда стремится проникнуть мегафилософия!
Человек — конечное существо, но он несет в себе бесконечность и в то же самое время является звеном, частичкой какой-то иной великой бесконечности. Иначе говоря, человек есть точка встречи двух бесконечностей, есть мост, по которому они перетекают друг в друга: одна бесконечная система заключается в нем самом, в другую он входит как составной элемент.
Таков взгляд на человека и мир, утверждаемый мегафилософией...
§ 45
Снова хочу поразмышлять о времени.Часто бывает так, что приходят в голову какие-то мысли, идеи. Иные успеваешь записать, иные откладываешь на потом, и они, неуловимые, быстрые, куда-то исчезают, забываются, как сон. Другие под твою «сомнамбулическую» диктовку записывает жена. Вот одна из таких записей:
«Качественно материя бесконечно разнообразна. Время есть не что-то внешнее по отношению к ней, время —внутреннее ее свойство. Оно показывает движение фрагмента материи, его изменение. Оно фиксирует, сколько существует тот или иной фрагмент материи как явление. Видимо, вся окружающая нас природа, предметы и вещи, мы сами и все, что осязает наша рука и видит наш глаз,— имеет свое собственное время, свой ход, свой срок пребывания в универсуме. Возможно, временную характеристику вещей и явлений надо давать точнее, так как у каждого явления свое свойство времени, т.е. своя скорость течения. Нечто подобное мы наблюдаем в продуктовых магазинах: срок годности товара — такой-то. Бирка с напоминанием о сроке годности прямолинейно и недвусмысленно говорит о том, что время у разных предметов на земле свое. Это, так сказать, вклад в философию товароведов от прилавка. Возьмем мега- или микромир. Эталон макромира — секунда — вряд ли имеет какое-либо отношение к микро- и мегамирам. Я уже размышлял на эти темы, но мысль снова и снова возвращается к ним. В микро- и мегамирах скорее всего существует другое течение времени, другой порядок, другие метрические свойства. К тому же надо, видимо, понять, что любой эталон есть вещь чисто условная, предмет договоренности, соглашения, чтобы человеку было удобно жить. К науке конвенциальные договоренности имеют косвенное отношение. Вся эта концепция основывается на принципе бесконечного разнообразия материи. Свойства материи —пространственного протяжения, времени, сознания, тепловые, гравитационные — в разных фрагментах глубоко «индивидуальны», невероятная множественность проявлений этих разнокачественных свойств порождается непостижимой бесконечностью самой материи. И вот этому богатству мировой жизни противостоит убожество стереотипов старого человеческого мышления. Почему вдруг мы считаем, что скорость течения времени везде и повсюду, в любой точке мирового универсума — одна и та же? До Лобачевского и пространство было только одним-единственным (эвклидов мир). И лишь после Лобачевского и Римана человечество увидело, что живет не только в эвклидовом, но еще и в неэвклидовом мире, что геометрии мироздания неисчислимы... Также бесконечны и алгебры времени. Мир и во временном отношении может быть как эвклидовым, так и неэвклидовым. Больше того, мировой универсум и в отношении к феномену сознания может быть также неэвклидовым по своим характеристикам. Почему человек до сих пор еще не может установить контакт с иными цивилизациями, хотя вполне вероятно, что мир «кишит» ими? Мы не слышим голоса других мировых цивилизаций и не воспринимаем их сигналов, так как не можем выйти за пределы своего времени, пространства, форм сознания. С каким трудом —на это ушли десятилетия — мы признали феномен НЛО. Да, впрочем, академическая наука и до сих пор — на дворе первые десятилетия III тысячелетия — брезгливо отмахивается от очевидных фактов, указывающих на существование иночеловеческих и надземных форм мирового разума. Впрочем, как я уже говорил раньше, это могут быть формы других воплощений некоего «Я», оборачивающихся на земле, в эвклидовой лакуне, человеческой ипостасью.
Философ должен идти впереди ученого, но в XX веке такое положение было невозможно, поскольку философия, по существу, находилась под запретом. Вопроса о свойствах времени философия, естественно, не ставила. С моей точки зрения, время есть тот интервал бытия, в котором вещь, событие, явление существует в строго определенном качестве, строго определенной структуре. Время — свойство материи, но у этого свойства, как целого, есть свои свойства. И об этом никто не ставил вопроса. Рейхенбах считает: проблема времени — физическая. Однако эта проблема и философская. И прежде всего философская.
Призвание человека — свобода, и все развитие науки, искусства, философии есть вехи освобождения человека. Но в своем освобождении мы идем от одних мифов к другим. Возможна ли жизнь без мифов? Наверное, нет. И задача мегафилософии, очевидно, в создании мифологии, максимально близко приближающейся к истине. Задача мегафилософии — пробить туннели в другие пространства, найти проходы в структуры иных времен, иных сознаний.
Максимально освоить мировой универсум — такова цель третьего человека».
