АСТРАЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ

      Мария! Слышишь ли ты мой голос, возникающий из забвенья? Хотел прилететь к тебе. И не смог. Отказался от поездки сам. В эту минуту, когда я пишу тебе, самолет рейса “Москва—Львов” отрывается от взлетной полосы. Билет у меня в руках. Я не решился полететь к тебе из страха напугать тебя. Возможно, не готов к встрече и я. Впрочем, у меня ясное ощущение, что я видел и был у тебя. Наверное, это был сон. Но у меня чувство, что за те доли минуты, что я видел тебя во сне, я успел проникнуть в твою душу — и без всяких слов понял, как ты жила все эти годы. Возможно, порой ты спрашиваешь себя, не забыл ли я тебя? Не забыл. Двенадцать лет назад ты прошла мимо меня, как проходят на улице мимо нищего, и я так и остался на коленях с протянутой к тебе рукой.
      Сейчас утро, я приглашен на совещание молодых писателей в журнале “Октябрь”, сижу в гостинице “Армения” в Москве. За окном падает вниз гулкий от дождя квадратный колодец незнакомого двора. Я умыт, побрит, сигарета в зубах, на столе под локтем — рукописи, свои и чужие. И в зеркале — ты. Я вижу твои серые глаза, твою тяжелую золотую косу. Она спускается у тебя по левому плечу на колени. Наваждение ты или реальность — я не знаю. Но я знаю отчего-то: наш роман не закончен.
      В глазах у тебя немой вопрос. Ты хочешь знать, что произошло со мной за эти годы. Семья, дети, работа —все как у других. По-прежнему много пишу, но практически нигде не печатаюсь. Похвастаться нечем — почти нулевой итог.
      Кстати, знаешь ли ты, за что еще я благодарен тебе? За все эти годы ты ни разу не воспользовалась — во зло или в насмешку — той огромной, пожалуй, даже абсолютной властью, которую имела надо мной. Это свидетельствует о твоем благородстве. Жму твою руку. Будь счастлива! Сегодня я не решился потревожить тебя, не хватило духу, но в один из дней — неизвестно, когда это будет: завтра, через год или через четверть века, или даже через сорок лет — я все-таки постучусь в твою дверь, приду к тебе. Знай, время не властно над моей любовью”.

      О чем могла думать Мария, получив это письмо? Конечно, Ремизов был в Червонограде. То, что случилось у подстанции, ей не привиделось, не приснилось. Он, видимо, написал письмо, бросил его в почтовый ящик, а потом все же не выдержал — метнулся в аэропорт. Он позволил себе только издали взглянуть на нее. На этот раз Мария даже разрыдалась. Было почему-то больно, обидно и горько.
      Прошло еще пять лет. Медленно катилось колесо времени. В жизни Ремизова, наконец, произошел прорыв. О нем заговорили газеты, журналы. То и дело доходили сообщения о постановках его пьес. Мария безмерно радовалась его успеху. Разве могла она представить себе, что этот мальчик с горячими черно-желтыми глазами, приславший когда-то ей в Нерехту три своих первых рассказа, на самом деле станет писателем? Году в 1973 она услышала о нем по телевизору от артиста Жарова. Позднее, а может быть, примерно в это же время, дочь Дарья как-то заметила за столом, что видела Руслана Ремизова на первом канале телевидения. Показали не только интервью с ним, но и спектакль по его пьесе. Через год она и сама случайно услышала по радио трансляцию его спектакля, уже другого. Еще в конце шестидесятых она как-то прочитала в журнале “Смена” его рассказ и примерно в это же время или чуть позже в журнале “Театр” его пьесу. В этом номере журнала была помещена и его фотография, и Мария с жадностью всматривалась в него, улавливая в лице уверенного, спокойного, жесткого человека черты давнего мальчика-путешественника. О Ремизове все чаще стали писать критики. Одно время его имя прочно входило в обойму ведущих драматургов страны. Потрясением для нее стала однажды и минута, когда она заметила вдруг на прилавке книжного магазина книгу его повестей и рассказов, открыла ее и тут же на фронтисписе увидела портрет человека, почти уже незнакомого, изменившегося, постаревшего, который, однако, почему-то был ей ближе, чем давний мальчик, и который всего лишь месяц назад прислал ей короткое поздравление с днем рождения.
      Она тогда снова не ответила ему на эту открытку, поскольку, как считала, не имела права. “Но я другому отдана и буду век ему верна!” — правило пушкинской героини было и для нее законом жизни. Но, не отвечая на редкие письма Ремизова, Мария, оставаясь одна, стала вдруг с ним разговаривать мысленно, и с каждым прожитым годом все чаще. Это происходило всегда самопроизвольно и безотчетно, но особенно часто после ссор с мужем.
      Однажды, совсем забывшись, она даже назвала мужа Русланом. Бог мой, какой разгорелся скандал! И сколько дней этот скандал не утихал в их доме!
      А однажды случай сыграл с ней веселую шутку. Она заказала по телефону Самару, брата, но служба “07”, неточно сработав, каким-то образом вызвала вдруг Казань. Может быть, ошиблась телефонистка, набирая номер? Это был квартирный телефон. Трубку поднял мужчина. Они поговорили минуту-две и, разобравшись, что соединение произошло с Казанью, а не с Самарой, она спросила случайного собеседника о Ремизове. Мужчина, интеллигентный, образованный человек, оказался почитателем его творчества и рассказал о земляке все, что слышал о нем. Мария чуть не задохнулась тогда от волнения и радости.
      Правда, эту радость всегда надо было глубоко таить в себе и никому не показывать. Муж ревновал ее к Ремизову все больше. Это было смешно, горько и нелепо — ревновать к полуреальному человеку, почти к фантому.
      Следующая пауза в пять лет, в течение которых совсем не было писем, оказалась для Марии как никогда мучительной. Оказывается, она постепенно привыкла к письмам Ремизова как к наркотику. Они стали ей необходимы.
      Теперь она уже с нетерпением ждала от него хоть какой-то вести, сама же написать письмо не решалась. Боялась причинить нечаянную боль жене Ремизова Айгуль и боялась скандала, который обязательно устроил бы ей муж.
      Но настал день и пришел час (как всегда неожиданно, внезапно), когда Мария — снова при весьма странных обстоятельствах — вдруг увидела Руслана Ремизова.
      Она работала тогда в конструкторском бюро на втором этаже и шла по коридору из кабинета главного инженера в производственный отдел. Надо было пройти через лестничную площадку, где обычно стояли курильщики. И здесь-то вот, на этой площадке, у электрического щитка, она и увидела опять Ремизова. Он стоял с сигаретой в руке — снова в светлом плаще и темной кепке,— курил и как-то странно взглянул на нее. И опять она по инерции пробежала, стуча каблуками, в производственный отдел, но, переступив порог, тут же обернулась — прошли всего какие-то доли минуты,— но Ремизова на площадке уже не было. Она опрометью бросилась по лестнице вниз на первый этаж, выскочила за проходную завода — нигде Ремизова не было.
      Это было опять странное, непонятное наваждение. На этот раз Мария уже всерьез рассердилась.
      Если ты приехал за тысячи километров, пришел даже на завод — зачем играть в прятки? Что это за нелепые детские, жестокие шутки?
      Странными и жестокими для чувств были и сны, которые ее мучили теперь постоянно. Иногда она даже ждала их. В этот день она знала заранее, что под утро, на рассвете, Ремизов приснится ей обязательно. Так и случилось.
      Она очнулась снова, возбужденная, потрясенная, взволнованная.