ПОСЛЕДНИЕ СНЫ

      Здесь я, автор этой повести или рассказа, должен прервать разворачивающееся повествование и поведать о нечаянно-негаданном собственном вторжении в описываемый мною сюжет.
      Сейчас за окном осень, конец октября, последние дожди. После долгого периода депрессии, уныния, непроходящего ощущения пустоты, где-то летом я взялся, наконец, за перо с бумагой и в июле-августе довольно быстро написал два рассказа о любви. Работа неожиданно пошла легко, и вскоре рассказы были закончены. Но на третьем рассказе, именно вот этом, я вдруг споткнулся. Мной был задуман рассказ о писателе, который попадает в больницу: там перед его сознанием чередой проходят сюжеты ненаписанных вещей, неосуществленные замыслы. Любой конец грустен, ибо таит в себе некую печаль. Возможно, это печаль по не свершенному. В финале рассказа писатель умирает, а над его телом в этот последний крайний миг ухода витают его персонажи. Может быть, только они по-настоящему и жалеют о смерти творца. Таков был замысел рассказа, и, Боже, как трудно мне было его писать. Я работал над этим рассказом как будто из-под палки, мне не хотелось его писать, но в то же время я как будто обязан был это делать. И вот минул август, сгорел на ветру и последнем теплом солнце сентябрь, наступил дождливый октябрь, а я все еще мучился над рассказом. Порой я словно хотел обхитрить кого-то и два-три дня не садился за пишущую машинку, но потом кто-то, а именно Тот, кто был будто выше меня, заставлял меня снова браться за работу. У меня было ощущение, что я пишу свой последний рассказ и что пишу я его о самом себе. Может быть, поэтому мне и не хотелось завершать работу? В душе появился некий мистический страх.
      И вот именно в этом месте, где я непосредственно вторгаюсь в плоть рассказа, когда до его окончания осталось всего две или три главы, я тоже оказываюсь в больнице.
      В последние дни я чувствовал себя все хуже и хуже, тело разламывалось от не проходившей слабости, и в одну из ночей жена, не выдержав, вызвала “скорую помощь”. Врач измерил давление — двести тридцать на сто двадцать. Гипертоники, а таких среди людей великое множество, знают, что это такое.
      — Вы серьезно рискуете жизнью. Нужно ложиться в больницу.
      — Куда вы меня повезете?
      Больница, дежурившая в этот день по городу, находилась далеко от дома, и я отказался. Бог знает еще в каких условиях придется там лежать. Мне сделали несколько уколов, введя дибазол прямо в вену, и бригада “скорой помощи” уехала. Однако на следующий день снова пришлось вызывать врача и снимать кардиограмму. Появилась бригада реаниматологов, и меня увезли в отделение реанимации республиканского клинического центра. Раздели, положили на кровать, опутали тело проводами, клеммами, какими-то присосками — непрерывно снималась кардиограмма, измерялись давление, частота пульса, дыхания. Рядом за ширмой тихо стонала женщина, отходя от послеоперационного наркоза, ей вырезали яичники. Оказывается, был большой наплыв тяжелых больных, и здесь стало уже не до соблюдения формы. Часто заглядывал врач, а медсестра почти не выходила из палаты — ее рабочий пост помещался в двух метрах от моей постели. Так я оказался буквально вторгнутым в ситуацию, в сюжет собственного рассказа.
      Похоже, информация в настоящее поступает как из прошлого, так и из будущего. И сведения о будущих событиях, в частности, о своей болезни я прочитал задолго до их реального осуществления.
      Через сутки — слава Богу, инфаркта, наличие которого первоначально подозревали, не было — меня перевели на другой этаж в отделение кардиологии. Два-три дня я чувствовал себя еще довольно неважно, но потом, по мере возвращения к жизни, стал думать о своем незаконченном сюжете, над которым работал последнее время. В самом деле, я не знал толком, как поступить: продолжать работу над рассказом или бросить его. Продолжать было рискованно: невольно и неосознанно мной самим могла быть включена программа на самоуничтожение. Бросить работу на полпути я тоже не мог: я был профессионалом и обязан был выполнить свой долг художника.
      Еще не зная, стану я продолжать работу над рассказом или не стану, я все же попросил жену принести мне из дома пишущую машинку и рукопись рассказа.
      Естественно, я посоветовался с ней. В самом деле, как быть? То, что со мной могло произойти, касалось и ее непосредственно. Она советовала придумать для рассказа хорошую развязку и тем самым избежать удара судьбы.
      Меня довольно часто навещала и моя ученица. В силу своей молодости она была более радикальна:
      — Вы должны как можно быстрее закончить этот рассказ и освободить свое сознание от него. Суть спасения — в чистоте сознания.
      Старшая дочь — тоже писательница, женщина со зрелым точным умом — предлагала свой вариант:
      — Мне кажется, не нужно совершать ни насилия над замыслом рассказа, ни спешить с его завершением. Ситуация критическая и серьезная, и лучше отложить работу, немножко остыть. Ты уже перевалил за середину рассказа, и тебе потом будет нетрудно его закончить. Концовка созреет сама. Финальная сцена создастся самой жизнью. Зачем спешить? Зачем говорить себе, что это твой последний рассказ? Ты напишешь их еще немало.
      Во всех трех вариантах был свой резон. Древние мудрецы Востока считали, что каждый человек приходит в мир со своей судьбой и что у него как минимум есть шесть ее вариантов: от наилучшего до наихудшего. Идеален путь, ведущий прямо к самой вершине древа судеб. Но карта жизни человеку неизвестна. Как заглянуть в будущее и узнать, куда ведет та или иная дорога и на что бросает тень та или иная веточка на древе судьбы?
      Могу ли я позволить себе продолжать эту опасную игру? Она была опасна, ибо предлагала всего лишь один путь, один вариант будущего и тем самым программировала меня на него. Была, конечно, возможность выбора положительной программы. Но что если я “зациклюсь” на негативной программе, ведущей к смерти? Навязчивые мысли и подсознательный страх могут быстро превратить этот вариант из маловероятного во вполне вероятный, а я сам, незаметно для себя самого, стану жертвой самогипноза, самозомбирования.
      Дни шли. Пишущая машинка стояла на подоконнике нерасчехленной. Я никак не мог выбрать путь, которым мне следовало идти. Моя жизнь ничем не отличалась от жизни персонажа, которого я описывал в рассказе: та же монотонная ежедневная рутина уколов, капельниц, лечебных процедур, обследований, врачебных обходов, то же неравновесное колеблющееся состояние души и тела. И те же плывущие неведомо куда облака за широким окном. И даже почти тот же самый старик — сосед по палате. Вся разница: он не работал никогда кондитером, но был в прошлом главным инженером мыловаренного комбината. Но внешне старик был такой же тощий, с тонким длинным носом, как и описанный в рассказе, и, что совсем удивительно, также проводил немало времени за разгадыванием кроссвордов, публикуемых в газетах.
      Похоже, из будущего, предугаданного мной в написанных ранее страницах рассказа, в настоящее действительно просочились некоторые детали и подробности, правда, с незначительными искажениями.
      Если персонаж в рассказе согласно первоначальному замыслу должен был умереть, то неужели должен умереть я?
      Мне казалось, и с каждым днем все более ощутимо, что моя ближайшая судьба находится целиком в области решения, которое будет мной принято. И, наконец, настал момент, та минута, когда я, ни о чем уже не думая, скорее подчиняясь голосу какого-то инстинкта, просто взял в руки пишущую машинку, рукопись рассказа, стопку чистой бумаги и пошел в холл, что находился в тупике коридора. Это было большое помещение с огромным во всю стену окном, где стояли несколько стульев, широкий желтый добротный письменный стол, роскошная зеленая пальма и довольно занятный резной диван с обитой серым ковром спинкой. В кардиологическом отделении был тихий час, и я принялся за работу. В конце концов, рассказ надо было заканчивать. Я не привык бросать какое-либо дело на середине пути.
      Вполне вероятно, что Бог подвел меня к этому испытанию, чтобы просто посмотреть, справляюсь ли с ним. Возможно, он готовит меня к более достойному поприщу и должен быть уверен, не подведу ли я Его?
      Я утешал себя этим, начиная очередную главу рассказа. Ведь всегда надо надеяться на благополучный исход...