КРАСНЫЙ КОНЬ

      Их было трое — двое мужчин и женщина.
      Серой лавой табунились над Волгой облака. От палых листьев, испятнавших осеннюю землю, тянуло гниющей прелью... Дверь в дом была открыта, в нем сквозило холодным ветром, как в трубе, и гулко, словно в каком-то пустом пространстве, раздавались их шаги. В маленькой комнате никого не было, не было и в смежной с ней большой комнате, и уже тогда они почувствовали какое-то беспокойство. То ли запустелым, покинутым все показалось, то ли еще что...
      Лукман Самматов лежал у стола, как-то неудобно скорчившись, приникнув ледяным желтым лбом к одной из его ножек.
      Салих приехал на дачу с Ритой сразу после загса. Мансур, взявшийся сопровождать молодую чету и всю дорогу развлекавший их анекдотами, хотел обязательно разжиться деньгами, нужными ему для туристической поездки за границу.
      Там, в загсе, в банкетном зале, за белым шумным столом с традиционными тостами и криками “горько!”, они крепко выпили. Но теперь, ошеломленные увиденным, моментально протрезвели. Даже после двух инфарктов трудно было представить отца мертвым.
      Пришлось бежать за Ивайкиным.
      — Черт знает, что творится... На свадьбу приглашать приехали, а здесь поминки надо устраивать! Вот, смотри! — кричал Салих.
      Испуганный Ивайкин замер в дверях. Потом из уголков его маленьких глаз выползли слезинки и уже неудержимо покатились по красноватому морщинистому лицу.
      — Болел я. На кровати... болел,— всхлипывал он.— Прогнал он меня. Ведь как бывает? Почти все у человека есть, а какой-нибудь мелочи не хватает. Слабость, и человек надламывается, как... дерево. Лукман? Лукмашка? — позвал он мертвого.
      Мансур поморщился:
      — Ладно, старый, ладно. Не для того тебя позвали, чтобы ты здесь распространялся.
      Салих глядел на Ивайкина страдальчески и недоуменно. Потом, словно опомнившись, вынул из кармана мятую десятку.
      — Выпей сегодня, дядя Сеня. Лукмана-абый помяни. Друзьями вы были, приятелями. Только сначала участкового разыщи. Понял? Участкового. Где он там?
      Ивайкин хлюпнул носом:
      — Сейчас! У меня знакомый милиционер есть. Я ему скажу, чтобы он быстрее бежал.
      Ивайкин исчез.
      — Нелепость, нелепость какая-то! — бормотал Салих.— За последние шесть лет ни разу не поговорил с отцом. Прожил с ним почти всю жизнь, а кто он был, не знаю.
      — А это кто ушел? Такой странный? — слегка картавя, спросила Рита.
      Мансур усмехнулся.
      — Друзья когда-то были с Лукманом, водой не разлить. Вместе работали. Это сейчас только придурок и в придурочного еще подыгрывает. Первый муж, кстати, нашей тети Веры.
      — То есть как муж?
      — Как? А вот так! — взорвался Салих Самматов.
      — Ну зачем же нервничать? — Мансур улыбнулся примиряюще.— Лукман-абый, видите ли, отбил ее у Ивайкина. Любовь внезапная налетела, что ли?
      — Любовь?
      — О, это давняя и странная история. Во время укладки кровли на каком-то экспериментальном объекте — строительство и проектирование вел как раз Ивайкин — вдруг рухнуло все перекрытие. До войны еще дело было, давно. Один из проектировщиков Ивайкина, который участвовал в составлении рабочего проекта, половинную нагрузку на колонны подсчитал, а умножить результат на два — забыл. В общем что-то такое... А первой подписью в акте специальной комиссии была подпись Лукмана... Ну, жену Ивайкина он взял к себе в дом, взял и его сына, сын на войне пропал без вести, а сам Ивайкин только несколько лет назад появился. Его Лукман где-то нашел. И вот привел, здесь в саду сторожем устроил.
      — Я так хотела ему понравиться. Как все хорошо было... Я знаю, я тогда ему не понравилась, когда мы приезжали с Салихом,— говорила Рита, посмотрев на Мансура Самматова,— а я так хотела понравиться. А теперь боюсь! Вдруг это примета нехорошая?..
      — Ладно, хватит! Ты иди,— обратился Салих к жене.— Поезжай в город. К тете Вере. Нечего тебе здесь больше делать. Расскажешь ей там все, успокоишь. Иди! Зачем ты ей плел про отца? — не выдержал он, когда она вышла.
      — А чего я ей такого сказал?
      — Не надо ей ничего знать! Не ее это дело!
      Не ответив, Мансур Самматов поднялся и стал шарить в ящиках старого письменного стола, перебирая и просматривая каждую бумажку, потом проверил шифоньер, забитый одеждой и стоявший у окна гостиной, потом начал старательно осматривать полки, где пылились книги. В нем открылась вдруг жажда практических действий. Но он только морщился, разочарованно захлопывая ящики и вновь ставя на полку книги одну за другой.
      — Шиш он будет писать завещание, плевал он на нас!
      — Врача надо. О враче мы забыли,— устало сказал Салих.— Надо врача, чтобы официально. И милицию тоже. На Ивайкина надеяться...— Он пристально следил за братом.— И в город еще позвонить... насчет машины. И вообще, что-то нужно делать, когда человек умер. Ведь что-то нужно делать?! — вдруг выкрикнул он.
      — Жить! Жить, черт тебя возьми,— пробормотал Мансур, недоуменно осматривая вынутого из-под кровати красного коня.— Жить, пока живы. Что? Может, думаешь, у него живешь, так все тебе и достанется?
      Братья стояли друг против друга, а на полу, между ними, лежало тело их отца. И Салиху вдруг показалось, что бесцветные, словно покрывшиеся пленкой льда глаза на мертвом лице живы. Он вздрогнул, поспешно отвернулся, вышел в сад...
     
      Завещания не было. Ничего не завещал Самматов своим приемным сыновьям. И ничего, как выяснилось позднее, у него не оказалось. Никаких денег. Никакого богатства. Единственное наследство, которое он им оставил, была жизнь. С теми же вопросами, которые мучили и его, с теми же радостями, которые и его радовали. С теми же болями и с теми же, что и во все века, делами...