КАРТА СТАРИКА

     
      Обломок пролежал на дне моря много сотен лет и был изъеден водой и солью. Мальчик перевернул его другой стороной, понюхал и разочарованно отвернулся. Ему показалось, что дерево пахнет обычной глиной, и вся таинственность вдруг куда-то исчезла.
      Кабинет был завален грудами образцов и серыми, как цемент, костями древних животных. Они лежали на полу вокруг красного шкафа и на громадных стеллажах, прижавшихся к стенам. Блестящие, как черная слюда, отпечатки древних хвощей лежали и на столе среди книг и бумаг.
      Старик сидел к мальчику спиной. Коротко стриженая голова его была неподвижна. О чем он думал в эту минуту? Что писал?
      Мальчик снова попробовал дерево на язык и, нетерпеливо облизывая губы, спросил:
      — А где вы нашли его?
      — В коралловых рифах. Это обломок древней шхуны.
      — Шхуны?.. И она плавала?
      Старик медленно обернулся.
      — У тебя ни терпения, ни самостоятельной мысли. Какой же ты исследователь? Твоя мысль, твое воображение должны бежать как пара гончих...
      Неожиданно стало светло, золотые плиты солнца упали на пол.
      — Неистовство древнего человека в этом обломке. Его жизнь, гибель.
      Старик отчего-то засмеялся и снова отвернулся, положив острые, тяжелые локти на край стола. Волосы у него, короткие и блестящие, как стерня, торчали на затылке. Лицо было шершавым, как изъеденное старое дерево, и казалось слепленным из разных лоскутьев.
      — А я смогу стать таким, как вы? И знать все, а?
      Но старик больше не отвечал.
      Солнце проникало в кабинет сплошным потоком, высвечивая пыль. Она, как рой пчел, дрожала в воздухе, и ожидание чего-то невероятного, фантастического томило душу мальчика.
      Он вспомнил, как в первый раз вошел в этот дом вместе с толпой других мальчишек и как они, толкаясь, вытягивая шею, слушали короткие, обрывающиеся на самом интересном месте рассказы.
      Старик усмехался, выпроваживая их:
      — Заходите концы дослушивать. Жду!
      Мальчик очнулся, поймав на себе взгляд старика, встряхнул головой, обвел глазами комнату. В углу на постаменте стоял серый массивный позвонок кашалота, похожий больше на бочонок из-под пива. Он весил несколько пудов и был крепок, как застывший бетон.
      У каждой находки была своя история. И старик писал о них книгу. Писал о диковинных камнях, о вырытой из земли загадочной темной кости, о седой горсти пыли. Он не мог уже никуда выезжать, здоровье его было разрушено, но мальчик завидовал ему. Старик знал больше, чем написано в любой из книг. Он побывал даже в далекой Австралии, не говоря уже о каком-нибудь Египте.
      Мальчик сидел с потрепанным томиком Ливингстона на коленях и думал о путешествиях и о старике.
      — Дед, дай карту!
      Старик посмотрел на него, поморщился, но все же поднялся с кресла. Опираясь о палку, подошел к шкафу, стал рыться на полках.
      Карта была огромной и рваной, еще дореволюционного издания.
      Оттащив ее на свободное место и расстелив на полу, мальчик ползал по карте на животе и запоем читал названия. Они шумели голосами незнакомых стран и именами великих путешественников.
      А старик, тяжело осев в кресле, смотрел на него.
      — Видишь, весь мир у тебя под ногами! К сожалению, жизнь короче мира.
      — Так все открыто уже!
      — Даже пустяк и тот бесконечен. Открыто!.. Чем больше живешь, тем больше понимаешь, что известна лишь ничтожная часть жизни. Любить только человек должен, любить, тогда он узнает все.
      — Что любить?
      — Все любить. Жизнь любить. Землю любить. Женщину, труд свой.
      — Вот он, Грэем-Белл!
      Прошел, наверное, час, старик не отвечал.
      — Дед! Дед!
      Лицо старика побагровело. Он рванул ворот, с тихим звоном стукнулась о пол металлическая пуговица со старого сюртука.
      — Опять, да? Лекарство надо, да?
      — Ничего не надо... Твоя карта теперь,— старик с усилием улыбнулся.— На ней весь мой род. Следы стоянок, экспедиций... Сына убило в войну, но кто-то должен все равно жить так, как жили мы. Кто-то должен... любить...
      Мальчик, растерянный, испуганный, готов был согласиться на все. Старик же глядел на него не отводя глаз.
      — В детстве я начал бредить дальними странами, увидя эту карту. Кто-то всегда должен бредить дальними странами.
      В неподвижных глазах старика то словно угасал, то вновь вспыхивал свет. Таким — в старом сюртуке, с внезапно застывшей на лице доброй усмешкой — он и остался в памяти. В ту пору мальчик не знал еще, что старик был знаменитым человеком. Не знал он тогда и своей судьбы...

      Он долго стоял, вслушиваясь в угрюмый шорох деревьев, потом медленно пошел к берегу. Вспухшая после дождей вода покрыла ослизлые валуны и сплошным ревущим потоком неслась к перекату. Вздымались пеной тонкие брызги, и над всей рекой поднимался серый водяной дым, наползая на скалы. Окисленные железом камни издали были похожи на красные саранки.
      — Быть может, это твоя кровь, старик? Ты тоже был здесь когда-то, но ничего не нашел. А я нашел, слышишь? Нашел! — он кричал тайге, почерневшему небу, земле.
      Он хохотал и смеялся. Бесноватый вой ветра сливался с его радостью. Мимо его ног мчалась вода. В руках человек держал свиток старой, обтрепавшейся карты.
      — Это мой талисман,— шептал он.— Талисман...

1959